Почему Таавет сердится на Марию — этого Мирьям не понимала. Мирьям хорошо знала, что люди рождаются на свет, и сам Таавет ведь тоже родился, почему же он вдруг не хочет, чтобы еще одним человеком стало больше? Да и не только Таавет — стоило женщинам на улице увидеть Марию, которая возвращалась с фабрики домой, как они сбивались в кучу и начинали шушукаться:
— Срам какой!
А вот то, что Лонни гуляла с приказчиком, Мирьям тоже не одобряла, — ей не нравилось вечно красное лицо этого парня и не нравились его близко посаженные глаза. Стройная и темноволосая Лонни, особенно когда она перекидывала через плечо свое самое большое достояние — чернобурку, выглядела такой же красивой, как заграничные артистки в кинокартинах. Лонни могла бы выбрать себе кавалера и поприличнее, а не этого мясника с толстыми раскоряченными ногами.
Мирьям устала стоять и залезла на забор, куда немного даже доставало солнышко. Отсюда она видела весь ухоженный красивый Тааветов сад.
По соседскому двору бродил полосатый бродячий кот Помм. Мирьям подумала, что если бы Таавет увидел сейчас кота, то пришлось бы тогда старому драчливому Помму нестись без оглядки и спасаться от града камней. Вон он уже идет, несет лейки, полные воды, и направляется с ними в сад. Старый, умудренный опытом Помм, почуяв беду, шмыгнул под забором в бабушкин двор, где с независимым видом принялся шарить в мусорном ящике.
Когда Таавет подошел ближе, Мирьям крикнула:
— Здравствуй, хозяин!
Она знала, что Таавету очень нравилось, когда его называли хозяином. То ли подействовало это волшебное слово, или что другое, но сосед весьма любезно откликнулся:
— Здравствуй, Мирьям! Чего это ты ко мне больше в гости не заходишь?
— Сейчас приду! — ответила Мирьям и соскочила с забора. Сегодня Таавет в хорошем настроении, так почему бы ей не воспользоваться случаем, чтобы поведать соседу о своих заботах.
Хотя Таавет находился и недалеко, путь до него в общем-то неблизкий. Сначала нужно выбраться из своего сада за калитку и замкнуть ее — через забор было бы куда прямее, но бабушка не разрешала оставлять калитку незапертой. Затем надо было повесить ключ от калитки в бабушкиной кухне на вешалку. После этого возвращаться во двор и выходить за ворота на улицу, чтобы потом через другие ворота попасть в соседский двор. И наконец — калитка в Тааветов сад.
Таавет расхаживал меж длинных грядок и поливал. Мирьям ступала след в след за Тааветом и никак не осмеливалась начать разговор.
— Ты так и не сказала, как тебе лондонские картинки понравились? — начал Таавет.
— Красивые, — коротко ответила Мирьям — сегодня у нее не было настроения говорить о Лондоне.
— Чего же ты там увидела? — не отставал Таавет.
— Церкви и большущие окна, — безразлично произнесла она, а у самой на уме все тот предстоящий нелегкий разговор с соседом.
— А еще что ты видела? — осторожно спросил Таавет, и было заметно, как он ждал ответа.
— Ничего я больше не видела, — твердым голосом ответила Мирьям.
Таавет отставил лейку в сторону и повернулся к девочке.
— Так-таки и ничего больше? — допытывался он.
— Нет, — заверила Мирьям и невинно посмотрела на Таавета.
— Ах, вот как, — произнес Таавет с явным облегчением и взялся за дужку лейки.
Свободной рукой он нашарил в кармане складной нож, подал его девочке и разрешил:
— Поди срежь вон оттуда для матери несколько нарциссов.
Хоть это было проявлением чрезвычайного доверия со стороны Таавета, Мирьям в нерешительности осталась стоять на месте. Она не хотела идти срезать цветы раньше, чем переговорит с Тааветом.
— Чего ты ждешь? — удивился он, оборачиваясь.
Мирьям кашлянула и начала самым что ни на есть пристойным и низким голосом:
— Послушай, хозяин Таавет, ты бы подрезал чуточку покороче эти клены у забора.
— Зачем? — удивился Таавет.
Мирьям вздохнула — неужто он и впрямь не понимает — и проговорила зазвеневшим от возбуждения голосом:
— Так ведь все солнце загораживают.
— Вот так так, — рассердился Таавет, — совсем девка с ума спятила! Я с таким трудом достаю саженцы, высаживаю их, удобряю, чтобы они поскорее подросли и удерживали холодные ветра, а ты: срезай!
Мирьям вернула нож.
— Ты получше ухаживай за своим садом, тогда и расти все будет, а мои деревья тут ни при чем! — бросил Таавет вслед уходившей Мирьям.
Со сжатыми в карманах кулаками и надув губы, вошла Мирьям в комнату.
— С кем это ты опять схватилась? — спросила мать.
— С Тааветом.
— Ого! — удивилась она.
— Чертов старик! — выдавила Мирьям сквозь зубы. — И жену с детьми в Англии бросил…
— Что ты болтаешь, Таавет — холостяк! — сказала мать.
— А вот и нет, я знаю, сама видела карточку, на которой они все сняты.
Мама так поразилась новости, что не стала и допытываться о причине ссоры.
А Мирьям сидела, опершись локтями о подоконник, смотрела понурившись на заросший сад и думала: вот и пойми, который из них стоящий человек — работник Таавет или шутник дядя Рууди?
13Между бабушкиным двором и двором госпожи Пилль прилепились в ряд приземистые дровяные сарайчики. Множеству бабушкиных жильцов из дома, который стоял к улице, не хватило закутков в подвальном этаже — большую часть там занимала мастерская, дворничихина квартира и бабушкин винный погреб под лестницей. Вот и приходилось некоторым жильцам мириться с сараями во дворе. Одно отделение из этого трухлявого ряда принадлежало Бахам. Летом Хейнц устраивал себе там второй дом — бывало, целые дни проводил в сарае.
Бахов Хейнц рос на страх окрестным ребятишкам. Всех, кто попадался ему во дворе под руку и был слабее его, он тащил за шкирку к себе «домой» и держал там взаперти до тех пор, пока мамы не сбегались на крик и не выручали своих чад.
По обыкновению Хейнц время от времени навещал своих арестантов, чтобы насмешками дразнить бедных мучеников и мучениц.
Рийна Пилль до того страшилась Хейнца, что стоило ей завидеть рыжую голову, как она тут же прижимала к себе розовую куклу и с криком пускалась домой. Как- то Рийна сидела у Хейнца в сарае под замком и, напуганная до смерти, проплакала кряду несколько часов.
Хейнц отличался хитростью. Лебезил, как мог, перед мальчишками, которые были больше и сильнее его, и дарил им открытки, на которых нежно улыбались красивые женщины. Однажды, повздорив с Пээтером, Хейнц, от страха, чтобы его не побили, быстро пошел на мировую и даже пожертвовал Пээтеру свой складной нож.
Во дворе из-за Хейнцевых проделок иногда возникали ссоры. Бабы ругались с госпожой Бах и кляли рыжего паскудника за то, что он пугал ребятишек и сажал их под замок. Но госпожа Бах, собственное геройство которой уже успело быльем порасти, вставала на сторону сына.
— Да боже мой — это же ребячьи забавы, — со смехом оправдывала она сына, обнажая выдающиеся вперед лошадиные зубы. — Мой Хейнц — ребенок живой, у него живое воображение, и я не собираюсь ограничивать его развитие, — с ученым видом заявляла она.
Все же казалось, что она чуточку побаивается женщин: важно покачивая своими могучими бедрами, она быстро исчезала после подобных перебранок. На крыльце она еще раз останавливалась, чтобы оттуда ехидно улыбнуться взбешенным женщинам. Свою незаурядность и независимость госпожа Бах любила подчеркивать при каждом удобном случае. Расхаживала летом по двору в платье с излишне смелым для будничной городской окраины вырезом и не стеснялась перед женщинами проходить под ручку с каким-нибудь мужчиной, которого она вела к себе в гости. Чем больше было зрителей, тем громче она смеялась и тем более вызывающе покачивала бедрами.
Временные дружеские отношения между Мирьям и Хейнцем давно уже кончились. И если Хейнц пытался теперь завернуть у нее руку или вообще причинить боль, то Мирьям противилась этому со всей скопившейся за многие годы злостью. Мирьям не забыла, как Хейнц ударил ее по голове молотком, выводило из себя и то, что он самоуправничал во дворе и притеснял тех, кто были слабее его.
Понятно, что Хейнцу приходилось не по душе ее сопротивление. Он не мог взять в толк, откуда у этой злой карапузихи, как он называл ее, брались проворство и сила, чтобы отразить его атаки.
Но однажды в жаркий летний день Хейнц все же испытал торжество. Незаметно подкрался он к ничего не подозревавшей Мирьям и ловким приемом завернул ей руки за спину. Мирьям старалась ударить его ногой, пыталась укусить противную конопатую руку — безуспешно, так как неожиданность предоставила нападающему несравненные преимущества.
Хейнц затолкал девочку в сарай. Скрежеща ключом в замке, он остроумничал в щелку:
— Постарайся уж поладить с крысами, они — мои друзья!
Больше всего на свете Мирьям боялась змей и крыс. И хотя ни одной ползучей гадюки она вовек не видела, но тем страшней были ее «змеиные сны». Большущих крыс с горящими глазами она постоянно видела в подвале и всегда, так же как и Рийна, с визгом кидалась домой. Впоследствии, конечно, было стыдно, только что поделаешь: ее подгонял необоримый страх.
Мирьям сидела в одиночестве на чурбаке в сарае Хейнца и голыми сбитыми пальцами копалась в теплых опилках. Палящее солнце накаляло покрытую толем крышу, и в сарайчике стояла спертая духота.
Мирьям со злости молчала. Она не звала на помощь, а с мрачным спокойствием сидела на чурбаке и время от времени со страхом поглядывала по углам — не покажутся ли крысы. Поначалу они не появлялись, лишь противные, с крестами, пауки покачивались на паутине.
Из соседского сарайчика сквозь удушающую тишину послышался шорох. Не иначе крыса! Мирьям почувствовала, как забилось сердце, и схватила валявшийся на полу чугунный утюг. Рассерженная, держала его наготове, чтобы ударить, — бежать отсюда некуда. Надо было готовиться к самому худшему. Чтобы крыса не вцепилась своими хищными зубами в ее голые пальцы, Мирьям тихонько забралась с ногами на чурбак.
Хейнц пришел посмотреть, что поделывает пленница. Его поразила тишина в сарае. Сквозь щели между досками двери он увидел Мирьям, стоявшую на корточках на чурбаке с утюгом в руках, и Хейнц, посмеиваясь, принялся издеваться:
— Хочешь, я принесу тебе еще кочергу? Крысы все равно обгрызут у тебя уши и пальцы — они у меня ученые! — И, весело насвистывая, он удалился.
Мирьям промолчала, да и что скажешь, когда по спине пробегает холодная дрожь и в висках стучит. Злоба на Хейнца помогла ей пересилить страх, и Мирьям так и не позвала никого на помощь. Пусть попробует кто-нибудь еще назвать ее карапузихой — это ее-то, большую отважную девку!
Ой, что это!
Крыса!
Возле рассохшейся капустной бочки она уставилась прямо на Мирьям. Принюхиваясь, чуточку задрала носик, алчные глазки навострены, лапки готовы сорваться с места, хвост, изогнувшись, лежит на опилках. Мирьям не спускала с хищницы глаз. Вдруг резким движением, вложив в него все свои силенки, девочка швырнула тяжелый утюг прямо в сторону крысы.
Трах!
С грохотом рухнула клепка рассохшейся капустной бочки. Крыса лежала на опилках — одна из досочек придавила ей хвост, а возле крысиной мордочки появилась маленькая темная струйка.
Почему-то стало еще страшнее.
В замке скрипит ключ. Это Хейнц пришел освобождать арестантку — девочку уже сколько времени ищет мама. Она как раз пошла за ней в сад.
Обозленная Мирьям осуществляет самый мужественный в своей жизни поступок, от которого стынет кровь в жилах. Она откидывает досочку, берет крысу за хвост и прячет ее за спиной.
Хейнц выпускает Мирьям из сарая. Когда девочка оказывается во дворе лицом к лицу со своим врагом, она, не долго думая, швыряет ему в лицо мертвую крысу, восклицая:
— Твой друг хочет поздороваться с тобой! Во!
Хейнц орет благим матом и несется домой.
Из садовой калитки выходит мама и сердитым голосом спрашивает дочку, которая стоит посреди двора:
— Где ты пропадала? Давно пора есть!
На этот раз Мирьям оставляет вопрос без ответа и шагает следом за мамой домой.
Сегодня Мирьям моет руки с особым старанием. Матери кажется, что дочка делает это для ее удовольствия, и она смягчается.
На следующий день Хейнц побитым волком бродит по закоулкам и строит новые козни.
Сегодня он никого в сарай не запирает, только ходит, заложив руки в карманы, сбивает носками ботинок клочки травы и гоняет перед собой камушки. Даже не обращает внимания на Рийну Пилль, которая, завидя его, с криком пускается бежать. Рыжий дылда по-прежнему расхаживает задумчивым и медленным шагом по двору.
Черная кошка Мурка сидит на крыше канализационного колодца, греется на солнышке со своим котенком Нурром и щурит зеленовато-желтые глаза. Хейнц останавливается, смотрит некоторое время на кошек, в голову ему приходит какая-то мысль, и он быстрым шагом исчезает в своем сарае.
Мирьям занялась работой в саду. Уже зацвели пионы. Один пышный куст после ночного дождя прямо-таки разваливается. Мирьям втыкает в слежавшуюся землю палки и подвязывает ветки.
Струится насыщенный ароматами воздух, и монотонно жужжат пчелы — все это действует усыпляюще. Мирьям садится на пенек спиленного каштана, чтобы передохнуть. Рассматривает отливающие синевой оконные стекла, за которыми не заметно никакого движения. Бабушка отправилась к подружкам, отец ушел в поисках работы, дядя неизвестно где, а мама с Лоори пошла к зубному врачу — при воспоминании о нем по спине у Мирьям пробегают противные мурашки.
Мирьям разглядывает бабушкины окна с тюлевыми занавесками и вспоминает горящие свечи и черную фигуру бабушки возле дедушкиного гроба. Как давно это было! Вот только боль в душе никак не проходит. Снова и снова приходит на ум дедушка. Хорошо хоть то, что в дедушкиной смерти нет ее вины. После похорон, заболев, в бреду она выдала свою страшную печаль. Когда Мирьям поправилась, отцу с матерью пришлось долго убеждать ее, прежде чем она поверила, что у дедушки просто остановилось сердце, и никакого отношения это к дедушкиному падению с кровати не имеет.
От раздумий девочку пробуждает белая бумажка, которая шлепается у ног вместе с камнем. Мирьям разворачивает оторванный клочок и читает по складам:
«Беги скарей ко мне в сарай твой друк хочит с табой поздороваца».
Девочку охватывает дурное предчувствие. Она быстро поднимается с пенька, хватает для самозащиты маленькую зеленую лопатку, прислоненную к груше, и торопливо выскакивает из садовой калитки.
Старый дворничихин пес скулит под дверью, шерсть на загривке всклокочена, морда задрана к небу. В дверях появляется рассерженный дворничихин муж и, схватив собаку за ошейник, тащит ее в комнату.
Под окном, натянув очки на нос, сидит жена извозчика Румма — читает книгу и вяжет.
Из комнаты Хейнца, в раскрытое настежь окно, доносится веселый смех госпожи Бах.
Из двери и окошка прачечной валит пар, и слышно, как плещется на каменный пол вода — не иначе, из котла вытаскивают простыни и перекладывают их в лохань.
Хейнц, повернувшись спиной к двери, колет в сарае дрова и самодовольно насвистывает себе под нос. Чуть в стороне от его головы на упаковочном шпагате повисла кошка Мурка…
Хейнц колет дрова и насвистывает.
Пар из прачечной медленно поднимается к безоблачному небу.
В комнате у дворничихи скулит собака.
Перед глазами у девочки поплыли непонятные круги, и припухлые губы вытянулись в резкую черточку.
Мирьям машинально нащупывает лопатку. Затем хватается обеими руками за черенок и плашмя, гулко ударяет Хейнца прямо по голове.
На его вскрик жена Румма откладывает книгу и сдергивает с носа очки. Госпожа Бах подскакивает к окну, а в дверях прачечной, вытирая о передник распаренные руки, появляется мать Пээтера.
Мирьям убегает домой, бросается на диван и утыкается лицом в малюсенькую круглую подушечку, на которой вышит добродушный гном. Обеими руками она натягивает подушечку на уши.
Со двора далеким эхом доносятся возбужденные женские голоса. Пищит запутавшаяся в занавеске навозная муха. На столе степенно и добродушно бьют мозеровские часы: дзинь-дзень-дзинь! Эхо ударов отдается от стены к стене и еще на некоторое время повисает в воздухе.