Крепыш неутешительно пожимает плечами.
— Нету, что ли?
— Да черт его знает! — наконец обретает дар речи тот. — Что в этой мути увидишь? Притом, там одни коряги…
— Не смог значит? — не скрывает председатель сельсовета своего разочарования.
— Почему? — не соглашается крепыш. — Почти все обшарил. Под берегом не достал только.
— Во-во, под бережком надо искать было, — обрадованно подсказывает старикан. — Когда выуживали мы энту незнакомую ногу, то ведь сюда подтягивали.
— Лезь теперь сам, дед! — огрызается крепыш. — А с меня хватит! Баста!
— Постой, постой, хлопцы! — успокаивает его председатель сельсовета. — Не горячитесь… Сейчас все обсудим, проанализируем. А попытаться еще разок надо.
— Верно, — вмешивается и участковый. — Не имеем права оставлять это дело без последствий. Труп-то в наличии, свидетели имеются…
— Да что я в этой жиже найду?! — упорствует крепыш. — По технике безопасности, между прочим…
Ему не дает договорить Оберемченко. Поднявшись со своего портфеля, он с фанатической решимостью в глубоких глазах заявляет:
— Я полезу, товарищи!
Это производит ошеломляющее впечатление.
— Ты-ы? — никак не мог поверить в это председатель сельсовета.
— Да, именно я! — с непоколебимой убежденностью в голосе подтверждает тот.
— Хэ! — с недоверчивой усмешкой отзывается участковый. — Каким образом?
— Мое дело! — отрубывает тот. — Если уж по моей вине вода загрязнилась, то я сам и полезу! Дайте, пожалуйста, багор!
— Брось! — скептически машет рукой председатель сельсовета. — Спятил, что ли, Василий Кириллович?
— Нет, не спятил, а очень даже в своем уме, — с вызовом отвечает тот. — Багор, пожалуйста, — обращается он к сидящим в лодке и начинает раздеваться.
Хмыкнув, председатель сельсовета с демонстративным безразличием пожимает плечами.
— Ну, дайте ему багор, если просит…
Лодка подъезжает к берегу, участковый выпрыгивает на песок, и Дробанюк следит за каждым его движением, стараясь не упустить удобную минуту для разговора. А Оберемченко в трусах семейного покроя — голубых, с розовыми цветочками, почти закрывающих колени, вызывая жалость своей худобой, решительно входит с багром в воду. Трусы сразу же окрашиваются в какой-то странный цвет, а розовые цветочки превращаются в подобие чернильных клякс. Тут глубоко, уже в метре от берега почти по грудь, и орудовать багром тяжело. Но Оберемченко, напрягаясь изо всех сил, отчего ключицы у него выпирают так, будто вот-вот вылезут совсем, упрямо продолжает шарить им, ощупывая дно метр за метром.
— Да передохни хоть! — не выдерживает председатель сельсовета, глядя на эту изнуряюще неравную борьбу человека со стихией.
Но Оберемченко даже не откликается. Напротив, он заходит как можно глубже, теперь грязно-бурая жижа ему по горло. В таком положении багор почти неуправляем, Оберемченко, пытаясь справиться с ним, время от времени захлебывается.
— Василий Кириллович! Ну ты хоть не торопись! — уговаривает его председатель сельсовета.
Сейчас внимание всех приковано к мужественному поединку Оберемченко с багром, и Дробанюк, используя момент, осторожно, дрожащей рукой трогает участкового за локоть.
— Что? — рассеянно спрашивает тот. Он не меньше других увлечен происходящим.
— Товарищ старший лейтенант, — доверительно, вполголоса обращается к нему Дробанюк. — Тут такое дело… Ну, несколько щекотливое, прошу понять…
Повернувшись к Дробанюку, участковый уставляется на него своими щелками.
— Я слушаю, слушаю…
— Понимаете, обстановка сложилась непростая, — как бы по секрету говорит Дробанюк. — Труп в речке, потом это загрязнение… Момент серьезный весьма… Кто бы, так сказать, мог подумать… А нам с супругой не очень хотелось встревать во все это, понимаете… Мы пока официально не зарегистрированы, понимаете. Вот и решили несколько изменить свои фамилии…
— А-а, — неопределенно отзывается участковый.
— А тут еще телевидение, — продолжает Дробанюк. — Совсем все серьезно… Мы с супругой, конечно, рады будем оказать посильную помощь… Засвидетельствуем, если что… А фамилии мы вам назвали вымышленные. Не примите это за гражданскую незрелость, прошу… Понимаете, не хотелось встревать…
— Понимаю, чего уж… — снова достаточно неопределенно реагирует участковый.
— Но поскольку дело получило государственный, можно сказать, оборот, — с еще большей доверительностью говорит Дробанюк, — то мы готовы… Запишите или запомните: я свидетель Иванов, по имени тоже Иван, а по отчеству Куприянович… А супруга пока что Петрова, Нина Александровна…
— Сидорова только и не хватало, — ухмыляется тот. Потом, ободряюще хлопает по плечу Дробанюка — Сложный момент, понимаю…
Участковый не успевает договорить — отвлекает Оберемченко. Выплевывая изо рта грязно-бурую жижу, тот с плеском выбирается на берег. Похож он сейчас на Кощея Бессмертного: весь с головы — успел-таки окунуться целиком — до пят грязно-бурый, волосы слиплись в причудливые космы, отдающие матовостью олифы, кляксы на трусах совсем расплылись.
— Есть веревка? — спрашивает он спасателей и, когда бросают ему моток, обвязывают вокруг пояса. — Держите за конец, — предлагает он участковому и Дробанюку.
— С ума сошел! — изумленно восклицает председатель сельсовета. — Ты что затеял, Василий Кириллович?
— Не волнуйтесь, сейчас вытащу! — с гордой уверенностью бросает тот.
— Что — обнаружил? — с надеждой спрашивает участковый.
— Конечно, обнаружил, — подтверждает Оберемченко. — Я же не в скафандре искал.
— Вот в скафандре черта с два и нашел бы! — отзывается задетый за живое крепыш.
Оберемченко снова погружается по грудь, какое-то время орудует багром, а затем с громким сипом, набрав в легкие воздуха, ныряет. Его долго нет, и встревоженный председатель сельсовета хватается за веревку. К нему тут же подключаются участковый и Дробанюк. Вместе они рывком вытаскивают Оберемченко. Тот показывается из воды распластанной грязной птицей, вытянутая рука его что-то держит. Не выпускает Оберемченко свою добычу и тогда, когда его поднимают, он выволакивает за собой что-то такое же уродливо-костлявое и опутанное речной травой, как он сам. Представительницы общественности над обрывом громко ахают.
— Утопшего нашли!
— Выловил-таки!
На труп стараются не смотреть, а участковый разворачивает свою планшетку, повернувшись к нему спиной. Дробанюк тут же подскакивает к нему.
— Товарищ лейтенант, не забудьте — свидетели Иванов Иван Куприянович и Петрова Нина Александровна, — заискивающе глядит он в щелки участковому, но что выражают те, понять невозможно, они надежно зажаты веками. — Это наш гражданский долг — засвидетельствовать прискорбный случай…
— Не засоряй мне мозги, — сердится тот. — Обойдусь и без вас. Вон сколько свидетелей! — кивком показывает он на обрыв.
— Я понимаю, понимаю, но — телевидение, если товарищи захотят вдруг… воспользоваться протоколом… Вы впишите наши фамилии вместо тех, пожалуйста, я очень вам буду благодарен, — умоляюще просит Дробанюк. Руки у него бьет крупной дрожью. — Я в газету заметку напишу о том, как вы мужественно выполняли свой служебный долг…
— Как ты мне надоел! — вздыхает участковый. — Да не трясись, как эпилептик! Противно смотреть, противно слушать!.. На вот, съешь! — скомкав протокол, сует он его Дробанюку. — Мне не тебя жаль, а твою девушку, заруби…
Разговор между ними происходит вполголоса, и Дробанюк остается благодарен участковому за то, что тот пожалел его.
— Ну, что будем делать? — раздумчиво произносит председатель сельсовета. — В морг надо, наверное, отправлять? Как решим, Крячко?.. Кстати, ты протокол думаешь составлять?.. Черт, мне еще ни разу не приходилось с таким случаем дело иметь…
— Да заполню на всякий случай, — отвечает участковый. — Василий Кириллович! — окликает он Оберемченко. — Какого он пола, не видно?
— Сам не можешь определить? — недружелюбно отвечает тот. Он все еще сидит рядом с трупом, безучастно глядя куда-то вдаль, поверх речки.
— Ну ты же там ближе, — оправдывается участковый.
— Все мы к чему-то ближе, — отвечает Оберемченко. — Вон Михаил Парфенович, например, ближе к телевидению…
— Ладно уж!.. — примирительно говорит председатель сельсовета. — Я пошутил насчет телевидения. Хотя, конечно, надо было бы пригласить, чтоб засняли.
— Успокаиваешь? — недоверчиво спрашивает Оберемченко.
— Пошутил, правда, — заверяет тот. — Но если еще раз повторится такое, обязательно приглашу, и тогда пеняй на себя. Правда, еще неизвестно, как обернется с этим… А вдруг он действительно отравился вашей бурдой?
— Чепуха! — возражает заметно воспрянувший Оберемченко. — Ему уже лет двести. Зацементировался весь. Аж стучит, — щелкает он по рядом торчащей ноге согнутым пальцем.
Председателя сельсовета от этого передергивает. Участковый же удивленно качает головой, не в состоянии понять, как может человек вот так, запросто, обращаться с трупом. Старикан бормочет что-то, и неясно, как он относится ко всему происходящему. Дробанюк же никак не может прийти в себя от услышанного. «Неужели председатель сельсовета действительно пошутил насчет телевидения? — напряженно размышляет он. — Или он водит за нос Оберемченко, пытаясь выиграть время? Тогда что означают слова насчет „пеняйте на себя“? Значит, простили Оберемченко на этот раз?.. Значит — простили», — окончательно убеждается Дробанюк и с радостно постукивающим сердцем, будто только что оно освободилось от тяжеленного груза и ему стало легче, он косится на обрыв, где в толпе представительниц местной общественности красуется Кармен, затем окидывает взглядом обстановку — теперь самое время сказать «Адью!»
А участковый по-прежнему никак не отважится повернуться к трупу. Куда-то в сторону старается смотреть и председатель сельсовета. Строгий нейтралитет сохраняют и спасатели в лодке. В этой ситуации вся надежда на Оберемченко.
— Ну хоть одним глазом, Василий Кириллович? — уговаривает его участковый.
— Ну что тебе? — все еще сопротивляется, хотя и не так твердо, тот.
— Да записать надо, мужчина или женщина…
— Ox! — вздыхает Оберемченко и нехотя поворачивается, чтобы посмотреть на труп. — Думаешь, приятно? — упрекает он. — И притом тут ни черта не разберешь, все водорослями опутано… — Оберемченко разгребает их, не поднимаясь, поскольку труп лежит ногами к нему. — Пусто вроде…
— Значит, женщина, — высказывает предположение председатель сельсовета.
— Значит, да, — соглашается участковый и что-то записывает.
И тут подает голос старикан.
— А ежели не женщина? Гражданин-то энтот или гражданка сохранялись где? В омуте. А тута, по моим верным сведениям, и пребывает этот агент международной реакции значится. И раки водятся тоже. Ежели что — они любого гражданина обгрызть способны.
— Ты что хочешь сказать, Кузьма? — поворачивается к нему председатель сельсовета.
— Я хочу выразить предложение, чтобы, значится, осмотреть как следовает утонутого. А то как бы ошибки не вышло.
— Перво-наперво надо выяснить, бугорки есть? — со смешком советует с лодки крепыш.
Оберемченко со скептическим выражением на лице поднимается и, развернув ногой липкие, грязные космы речной травы, опутавшие труп, неопределенно пожимает плечами.
— Ровно и тут.
— Вот комедия! — сплевывает в сердцах участковый. — Слышь, Василий Кириллович, ну-ка глянь, нету ли на руке татуировки? Может, это вообще какая темная личность?
— Ох, елки-палки, — недовольно вздыхает тот. Он наклоняется и с брезгливым выражением начинает расчищать от ила и грязи руку. Затем вдруг удивленно присвистывает.
— Есть татуировка? — спрашивает участковый.
— Тьху! — раздается в ответ.
— Что там, Василий Кириллович? — настораживается председатель сельсовета. Однако же повернуться пока не решается.
— Да не труп это вовсе! — разочарованно бросает тот. — Манекен это!
— Какой манекен? — ошарашенно спрашивает участковый.
— Обыкновенный! С магазинной витрины.
Председатель сельсовета нерешительно приближается к Оберемченко. За ним подходит и участковый.
— А я-то думаю, чего он каменный такой? — пристукивает по бывшему трупу Оберемченко. — А оно вон что!.. Тьху!
Над обрывом ему вторит общий вздох куда большего разочарования.
— Это ж надо — куклу выташшили!..
— Хорошо, коли так…
— Надурил Кузьма, супостат…
— Да-а, — с разочарованием закрывает свою планшетку участковый, будто его обманули. Затем, поворачиваясь туда-сюда, ищет свидетеля Иванова. Того внизу нет, не видно и на обрыве. Исчезла и его красотка. — Эй, народ! — спрашивает он у представительниц местной общественности. — Парочка тут была с нами, где она?
Бабы растерянно вертят головами: прозевали, слишком увлеклись событиями у омута.
— Ладно, — говорит участковый, — скатертью им дорожка. — Затем обращается к председателю сельсовета. — А насчет загрязнения — простим на первый раз, что ли? Помучился человек, да и помощь нам оказал существенную…
— В третий раз запущают, — напоминает старикан.
— Я вижу в первый, — осаживает его участковый грозным тоном.
— Да простим, конечно, — соглашается председатель сельсовета, — коль такое дело. Но если за полчаса — час не сойдет, то… — и он присвистывает от удивления, посмотрев на реку. — Уже чистая?
— Чистая, выходит, — уставляется своими щелочками на воду и участковый.
— А что я говорил! — радостно подпрыгивает Оберемченко. — Что говорил! Я ж знал, что это что-то не то!..
А старикан, отойдя в сторонку, обиженно бормочет:
— Дудки простим! Потому как в третий раз, а не впервой, уж я в точности знаю. Этак всю рыбу вытравят, ежели прощать начнем… — И грозится — А мы по незаконному компромиссу как шарахнем! От группы товарищей!.. Нам и свидетелев не надо…
ТРИБУНАЛ
робанюк сидит в пустой приемной управляющего трестом — рабочий день официально закончился час назад — и промакивает носовым платком обильный пот на затылке, хотя в помещении довольно прохладно. Дробанюку жарко от того, что там, за двойной дерматиновой дверью, в кабинете управляющего, решается его судьба. Причем, отрицательно, он это знает. Его нестойкая мысль ищет хоть какую-нибудь зацепку в оправдание, но везде скользит, будто с горки по льду. «Снимут, — сжимается от рокового предчувствия Дробанюк. — Как пить дать снимут. Настоящий трибунал…»
За двойной дерматиновой дверью действительно сидят трое. За большим, уставленным несколькими телефонами столом — Младенцев, управляющий, крупнотелый мужчина с волнистой седой гривой. По одну сторону от него, за приставным столиком, — его первый зам Куколяка, плюгавенький, с большой проплешиной. По другую пристроился кадровик Буценко, высокого роста, худощавый.
Управляющий хмурит свой лоб, затем выразительно вздыхает:
— М-да, доработался Дробанюк. До ручки…
— Дальше некуда, точно, — с готовностью соглашается Куколяка.
— Гм-м, — осторожно реагирует кадровик, стараясь смотреть в сторону.
— Это ж надо так развалить дело! — удручающе качает головой Младенцев. — Еще недавно управление было — что игрушка, а сейчас — форменный инвалид, со всех сторон костылями подпирать надо.
— Катастрофа, — в подтверждение кивает зам.
— Мг-ге, — снова расчетливо роняет кадровик.
Управляющий совсем мрачнеет, на какое-то время задумывается и вдруг гулко припечатывает на стол ладонь.
— Хватит покрывать бездельников! В три шеи его!..
Он устремляет разгневанный взгляд в сторону кадровика и решительно взмахивает рукой с вытянутым указательным пальцем, будто ставя точку в личном деле Дробанюка, которое лежит в папке на столе.
— На рядовую работу!.. Простым инженером!..
Горящие глаза, внезапно ужесточившиеся черты лица, характерное движение львиной копной благородной седины делают облик Младенцева волевым и грозным.
Буценко нерешительно берет в руки папку с личным делом и робко смотрит на управляющего.