Но был и у нашей старушки праздник! Правда, не с нашим, основным, а со сменным экипажем.
Сходил наш атомоход в Берберу, в Сомали.
Вот порассказали потом ребята (некоторые из наших прикомандированными ходили). В Бербере они из себя дизелюху изображали, на входе усердно дизелями дымили, однако ГЭУ во время стоянки не расхолаживали.
Так что практически все выхода у нас были рваные. Самые страшные – с двухчасовым сеансом связи. Каждое всплытие – боевая тревога, да вахты, да перегрузка регенерации каждые 12 часов. Через двое суток начинаешь сон путать с явью. Я по молодости в первом на вахте СТОЯ спал! По левому борту в узком проходе, уперевшись лбом в аварийный брус, спиной в переборку, а коленями – в РДУ (она же работает, тёплая)). А по третьему году – оборони Бог! Как бабушка отшептала! Потому как уже ученый был, и чувство ответственности появилось – за себя и за других.
Был у нас узбек – Абузяров, на полгода старше меня. Как водится, вечный вестовой. В базе – на камбузе, в море – в кают-компании, но числился торпедистом. Весной 75-го ушел на ДМБ Мишка Андрийцев, торпедист – срочник из первого отсека. Арбузову – так его в народе для понятности звали – полгода оставалось. ГОДОК – не хрен моржовый! Мишка без замены ушел, что-то тогда напряг с личным составом был, у меня тоже молодого не было. Так что выгнали нас в моря в очередной раз, и заскучали мы с Дим Димычем. Двухсменку тащить – это вам не компот вишневый из провизионки тырить! Дим Димыч Даниленко – мичман, старшина первого отсека.
Вот кто-то из командования, уж не помню, бычок наш или старпом, и додумался – Арбузова на ходовую вахту поставить. А что? Торпедист? Торпедист! Нехай тоже родную потащит, дабы служба раем не казалась!
Досталась ему мишкина боевая смена – с 12-ти до 4-х (моя-то – пожизненная «собака» – с 4-х до 8-ми). Страшными словами Арбузова всей БЧ-3 инструктировали – «Только, падла. НИЧЕГО НЕ ТРОГАЙ!!! Чуть что не так, буди Дим Димыча или Серегу! Понял?!» Вроде понял. Как-никак, техникум человек закончил. Если диплом не купил, у них там это запросто.
В первую же его вахту слышу сквозь сон из каюты – шмон какой-то в отсеке, возня неясная. Заклинило носовые горизонтальные рули! Благо – почти в плоскости рамы, чуток на погружение. Боцман кормовыми дифферент держит, а глубина-то помаленьку растет. На наших проектах ещё не было системы автоматического удержания глубины без хода. Одним словом, тонем! Медленно, но верно! Аварийную тревогу почему-то объявлять не стали, возможно, высокое начальство с нами было. Бегом гонца в первый, с местного поста перекладывать.
Фигов вам полную сумку! Не перекладываются! Давление гидравлики в норме, все клапана в норме. В чём дело? Давай этого аборигена пытать. Пока за грудки не взяли, молчал, партизан! Оказалось, этому сыну солнечного Узбекистана перепускные клапана сладко дремать, сидя в кресле между аппаратов, видите ли, мешали! Боцман в центральном рули перекладывает, а клапана – пшш, пшш – шумят то бишь. Ну, он чутко прислушался и вычислил источник! Да и ликвидировал его, не откладывая в долгий ящик! Взял и закрыл клапан слива гидравлики привода НГР! Гидрашка шуметь перестала, что и требовалось для безмятежного узбекского отдыха! А чего ей шуметь? Напор-то есть, а слива-то нету!
Правильно говорят, дурак на лодке – хуже диверсанта. Переглянулись мы с Дим Димычем, и молча двухсменку стали тащить до самой базы, без стонов. Жить-то хотцца!
Но этот дурак с рождения, а «Так точно! Выполним! Сделаем! Родина! Костьми ляжем!» – это другие дураки.
Поэтому и ушёл с флота! А жаль! С морем я как-то сразу сжился. Но с этими… Умные долго не выдерживают. Уходят. Или их уходят. Система селекционирует себе подобных, работая при этом на самоуничтожение. Закон природы! А против закона не попрешь…
Один умник как-то не так давно сказал о России – дескать, пока от дна не оттолкнемся, не всплывем. А я вот думаю – пока до дна дойдем, быть может, и отталкиваться уже некому будет?
Как считаешь?
Жму руку.
Луков».
РОБИНЗОН
Я нашёл на посту пустой бланк журнала. Начал в нём писать. Буду писать, пока шарик в ручке не кончится. Может, это никому и не надо, но так мне легче, как оказалось.
Я – Попов Павел Леонидович, 19… года рождения, боевой номер – 5-105-21, осталось служить полгода, то есть мне 20 лет.
17 ноября на семьдесят вторые сутки похода в 6.30 утра я сидел в своей ВХЛ-ке (боевой пост в десятом отсеке), когда услышал, как центральный объявил: «Аварийная тревога! Пожар в девятом и восьмом отсеках!»
Я открыл дверь поста и выскочил наружу. Вахтенный – матрос Рзаев Рустам исчез, слинял, скорее всего, потому что дверь в девятый только на защелке, и через нее уже дым сочится. Я закрыл на кремальеру и ещё на болт, чтоб ко мне, чуть чего, не прорвались. Потом пошел докладывать в центральный: «Десятый к бою готов! В отсеке только Попов».
Мне сказали: «Есть!».
Потом я, как и положено по РБЖ (руководство по борьбе за живучесть), включился в ИП (изолирующий противогаз) и в соответствии с книжкой боевой номер начал замерять содержание угарного газа в отсеке. Замерил – три ПДК (предельно допустимая концентрация). Все это я доложил в центральный, но там творилось невообразимое и мне никто не ответил, потом продули все ЦГБ и лодка всплыла в надводное, после чего погас свет, видно рухнула защита реактора и мы сели на батарею – горело только аварийное освещение, а потом и оно погасло.
Когда это случилось, я успел посмотреть на часы – 6.55.
«Каштан» центрального не работал. Не смог я связаться и с пультом, и по телефону, и по аварийному телефону.
Наверное, всё выгорело.
А между тем, температура в отсеке повышалась, стало трудно дышать в маске противогаза. Да и говорить в ней по телефону – одно уродство, правда, он не работал.
Я решил держаться, для чего я, сперва на ощупь, а потом сообразил и нашел аварийный фонарь, загерметизировал все клапана на переборке, по которым и практически, и теоретически ко мне может прорваться дым. Потом я перетащил все аппараты ИДА (индивидуальные дыхательные), все ИП-ы в район трюма. Туда же стащил все регенерацию, потому что она на штатном месте близко от горячей переборки. В маске очень тяжело стало. Пот глаза заливает. Я еле успел в трюм прыгнуть, чтоб охладиться.
Перед этим я посмотрел на глубиномер – мы были в надводном.
А пожар бушевал. На верхней палубе отсека невозможно стоять, даже через тапочки жжет, не говоря уже о теле.
Я маску с лица тогда сорвал – невозможно. Но дыхание задержал, да и глаза щипало – бегом в трюм.
Я в него сразу пустил воду, чтоб мне по шейку было, и нырнул.
Не знаю, сколько так просидел, потому что часы от воды на руке встали. Надо было в посту посмотреть, но жарко и темно – я фонарик приделал в трюме наверху, но из экономии погасил.
Это все я пишу задним числом, чтоб вы не думали, что я чокнулся и всюду с журналом бегал.
Через сутки, кажется, температура начала спадать. А так я в воде, как в кипятке, сидел и периодически нырял, чтоб голова остыла.
Тихонько стал вылезать из трюма наружу. Глаза шипит, дым все же прорвался, но предметы вокруг видно. Переборка ещё очень горячая – не дотронуться.
По приборам, давление в соседнем отсеке повышенное, но это из-за пожара.
Я решил дать в отсек воздух из системы ВСД (воздух среднего давления), а то из соседнего мне всякая дрянь непонятно как просачивается.
Дал воздух от пневмоинструмента и так сравнял давление с соседним отсеком. У меня давление повысилось. Стало две атмосферы избыточного.
А до этого я замерил угарный газ, углекислый газ и кислород, потому что как себя поведут приборы и что они покажут при давлении – я не знаю. Угарного оказалось 100 ПДК, но это, кажется, вранье и я бы давно сдох, а углекислоты, как это ни странно, всего 0.5 процента – тоже, наверное, вранье. Кислорода – 23. Это хорошо.
Я посмотрел на время – на посту есть часы – 12 часов. Только чего: дня или ночи – не знаю. Пытался стучать по всему, что под руки подворачивалось. Потом сообразил. В нос я стучал по трубопроводам гидравлики – до шестого отсека они всяко идут, а за борт – по кингстону помпы. В ответ – тишина. Нашел термометр. Но он, кажется, тронулся – показывает 80 градусов.
А до этого я придумал вот что: чтоб немного защитить себя от угарного газа, я снял с запасной кассеты для фильтров пластиковый мешок и надел его на голову. Потом я вскрыл банку регенерации, достал из неё все пластины и развесил их по отсеку. И ещё я взял одну пластину в руки и сунул себе под мешок. Держал её так, дышал на неё и всюду с ней ходил.
Потом, когда успокоился, почувствовал, что я ничего не ел и не пил. Нашёл воду в аварийном бачке и еду. Там было десять банок тушёнки, сгушёнка. Нашёл десять банок сухарей, чёрных сухарей – это как подарок. Я даже сказал Богу спасибо.
Я сейчас это пишу, и думаю, что Бог всё-таки есть. Жаль, что я не знаю ни одной молитвы, конечно, но вот что странно: я как сказал только: «Слава Богу, есть еда, не всё из аварийного запаса разворовали, сволочи», – так мне легче стал. Я даже проверил, сказал про себя только одно слово: «Бог» – и мне сразу хорошо, и я понял, что я прорвусь, не смотря ни на что.
Конечно! А что мне ещё остаётся?
Мы так и находимся в надводном. Но вот что странно: оба вала вращаются.
Когда всплыли, был такой момент, когда они замерли. А теперь опять пошли. Или мы идём в надводном – и это лучше всего – значит, живые есть, хотя на чём мы идём – это ещё вопрос, но, может нас взяли на буксир и за ноздрю тянут, или нас тянет течением – это хуже.
Есть ли на корабле люди? Я это пытался выяснить всеми силами. Все сигналы, что на переборке нарисованы, перестучал, в ответ – молчание.
Я решил, чтоб не сойти с ума, нести вахту. Тем более что температура начала медленно, но спадать.
Тогда-то я и нашел журнал и записал свои впечатления.
И вообще, если б мне кто-то когда-то сказал, что я начну так в журнале писать и это для меня станет самым важным в жизни, то я бы, наверное, обхохотался.
Периодически говорю Богу спасибо, потому что меня это укрепляет.
Я решил начать несение вахты с осмотра отсека на тот предмет, есть ли протечки воды. Их не оказалось. Потом я все время следил за давлением у себя и в соседнем – там оно постепенно падало и через сутки после того, как я стал вести отчет времени и назвал это первыми сутками, уже можно было дотронуться до переборки, и рука всё-таки, терпела.
Температура в отсеке тоже снизилась, и даже по тому чокнутому градуснику составила 60 градусов.
Валы вращаются. Я думаю, что это не течение, и нас, все же волокут. Хочется так думать. Стучал – ничего.
Я записал сам себе задание: стучать во что бы то ни стало.
Решил стучать ещё и по кислородным трубопроводам – я их, кстати, тоже перекрыл, и по углекислотным – они тоже до шестого отсека.
Вообще, корма живет с шестого отсека, а нос – с первого до пятого. Не достучаться. Но я все равно стучу.
Я спросил у Бога: стучать? Он мне ответил: да. То есть, не совсем у Бога, я спросил у себя и ответ пришел от меня же, но, когда я думаю, что это все Он, то мне легче.
Да, мы же в надводном. Хочется, конечно, люк десятого попробовать открыть. А вдруг открою и сразу на свежий воздух. Но люк десятого – это такая сволочь – его только старшина команды трюмных у нас умеет открывать напополам с кувалдой. У меня же отсек под давлением, с люком будут сложности: давление надо сравнивать. А я тут подсчитал, что если по штатному – то я его неделю равнять буду.
А если не равнять, то крышку люка вырвет и меня по ней размажет.
Я научился действовать в темноте. Экономлю фонарик. Разобрал несколько манометров, снял с них светонакопители. У меня их с десяток. По отсекам я теперь хожу так: на голове у меня полиэтиленовый мешок, под ним – в одной руке я держу пластину регенерации, а другой – гирлянду светонакопителей, на поясе у меня фонарик. Если увидеть меня со стороны, то я, наверное, на чучело похож.
Содержание вредных примесей все равно измеряю. А вот кислород мне больше не замерить – батарейки сели. Но у меня ещё нетронутых десять банок регенерации, а это мне на шестьсот сорок часов.
Меня беспокоит только угарный газ: последний мой замер – 50 ПДК, вранье, конечно, или я что-то ни так делаю. Трубок на высокие концентрации угарного газа у меня мало – всего четыре осталось. Решил мерить раз в сутки.
Вода нигде не просачивается. Нырял в трюм – у меня там теперь ванна. В туалет хожу в гальюн – на мой век его хватит.
Написал в журнале дату 20 ноября. Так выходит по моим расчетам. После аварии прошло трое суток. Изменений – никаких. Еду я растягиваю. Все время хочется пить. Болит голова, но я её охлаждаю. В отсеке 45 градусов.
Теперь у меня давление выше, чем в соседнем, и постепенно падает. Там – полторы атмосферы, у меня – где-то меньше двух. Падает.
У меня в стержне мало пасты, и потом от температуры, наверное, или от перепадов давления, что ли, она немного потекла. Надолго ли хватит? Но я придумал: когда закончится паста, я буду просто шариком писать без пасты. Шарик будет корябать страницу, а потом, если надо будет прочитать на поверхности – повернул лист и с той стороны заштриховал карандашом, и буквы проявятся. Мы так в детстве играли, теперь вот пригодилось.
Пошли пятые сутки. Стучу – ноль эмоций. Уже просил Бога, чтоб меня услышали. Он мне сказал, что я достучусь. Чушь, понятно, но я верю.
Концентрация угарного падает, я всюду вешаю пластины регенерации, ем сухари. За бортом вода восемь градусов. В отсеке – сорок. Столько времени прошло, а всё ещё жарко.
Сегодня решил съесть тушенку, жарко, вдруг она испортится. Съел – ничего. Вода у меня стухла, но я теперь из цистерны питательной воды пью. Там получше.
Тушёнку съел всю. Сгущёнку оставил – что ей сделается. Стучал. Вода не просачивается. Крен и дифферент – в норме. И самочувствие у меня хорошее – все в своем колпаке хожу. Спросил у Бога: мне ходить так? Он сказал: да.
Разобрал старый серебряно-цинковый аккумулятор. Вытащил пластины. Почистил. Интересно, что из них серебро? Это мне для воды надо. Я положил и то и другое по очереди в воду, настоял и отпил. Там, где вкуснее, посчитал, что это серебро. Проконсультировался с Богом. Он подтвердил.
Уже неделю так живу. Стучу – безрезультатно. У меня кончилась паста в ручке. Всё обыскал – вдруг где ещё завалялась – нету. Несу вахту. На сон я себе отвел немного времени. Завел себе порядок: прошёлся по отсеку, замерил, прикемарь немного, потом посмотри на часы. Чтоб не потерять счет времени.
Уже привык так спать. Первые пять суток вообще не хотелось. Да и сейчас это сном вряд ли можно назвать.
Стучу через каждые полчаса по три минуты. Все время подаю сигнал SOS.
Азбуку Морзе я вспомнил, как это ни странно. Учил когда-то, да забыл, а сейчас – всплыла. Я теперь на кингстоне поэмы выстукиваю. Так, для себя.
Прошло десять дней. Иногда такое на меня накатывает… Но я теперь сразу к Богу, а Он мне: терпи, все получится.
От нечего делать, жизнь свою вспомнил. У меня мать и бабушка. Там, чуть чего, передайте, что у меня все было хорошо и я не мучился.
Сегодня двенадцатые сутки, как я один. Решил отметить это дело. Открыл сгущенку. Вкусная.
Сходил потом искупался – нырял в трюме.