Обычно она (герметичная, с целыми ЦГБ) ведется не на понтонах, а просто на тросе, что называется «за ноздрю», и на ней есть электричество (от батареи), и тогда на нее садится экипаж в количестве не десяти человек.
Десять человек не смогут «осматривать отсеки на предмет герметичности».
Во-первых, там в отсеках полутьма, во-вторых, их – этих людей – для нормального и постоянного осмотра отсеков просто не хватает. Это же люди. Они спать должны в течение этих минимум четырех суток перехода.
Они должны спать несколько часов, чтоб не прибывать потом в креслах в обмороке, а нести вахту.
Кстати, о вахте! Если лодку ведут на понтонах, людей на ней вообще быть не должно. Она необитаема. На ней может периодически появляться команда, которая проверяет крен, дифферент и обходит отсеки, осматривая их на предмет заполнения водой.
Для этого не надо сидеть на лодке. Достаточно подойти к ней на катере, с риском для жизни взобраться по штормтрапу, потом спуститься, обойти и выйти.
Это всякий раз очень серьезная операция, но она не рискованней той, когда люди просто сидят в полутьме на лодке в количестве десяти человек, а им по шлангам что-то там подается.
Обращаю внимание всех: Гремиха в простонародье называется «Краем Летающих Собак» за то, что там дуют сильнейшие ветры чуть ли не триста дней в году, а значит, волнение моря в три балла – дело обычное.
И вся эта конструкция – лодка, понтоны, тросы, кабели, шланги и корабль обеспечения – попадает в противофазе с волны на волну и держится только по воле Божьей.
Но вот эта воля закончилась – лопнуло, и понтоны разошлись. Что происходит с лодкой? Она зарывается в воду носом (или кормой) и с открытым люком начинает тонуть.
Тонет она, по сведениям, полученным от телевизора, чуть ли не сорок минут.
Почему люди ее не покинули? Не было команды? Кто отдает такую команду?
Говорят, что это предстоит выяснить. Ну-ну!
Пока они выясняют, могу сказать, что на лодке средствами спасения экипажа являются плоты ПСН-3, ПСН-5 (на троих и на пять человек). Весят они сто килограммов, и для того, чтоб их вытащить с лодки, надо снимать вертикальные трапы.
Удобнее всего, при такой экзотической буксировке, иметь их привязанными на верхней палубе, а людей внутри (повторюсь триста раз) лучше вообще не иметь.
Не сажали же людей на «Курск» при его буксировке.
И потом людям, если они все же там есть, лучше бы быть одетыми в водолазные свитера и вязаные брюки из верблюжьей шерсти, а водолазное снаряжение для них, на всякий случай, лучше вынести на ту же верхнюю палубу, прикрутив рядом с плотиком, а то внутри его надевать – никогда не вылезешь.
Все, что случилось, это как дурной сон.
Идиотия какая-то.
У нас на флоте идиоты?
Интересно, а сколько таких лодок таким макаром они все же провели?
И на какой обломилось?
Господи, в этом месте самое время вспомнить о том, что кто-то там в Москве страдает по случаю невозможности удвоения ВВП!
Спустились бы они на землю. У них вокруг средневековье.
***
Написал все это и подумал: могло быть и так – когда «К-159» повели, то ее винт, не проворачивавшийся годами при стоянии у пирса, начал свободно вращаться (а может, его и застопорили, хотя навряд ли), и тогда уплотнение дейдвудного могло дать течь. Эту течь в темноте обнаружить нелегко. В этом случае в лодку медленно и тихо будет поступать вода. Обнаружат ее, когда ее будет по колено. И тогда – все…
***
Три вопроса, три ответа.
Вопрос:
«Говорят, они к новому месту службы следовали, так что использовали «К-159» просто как транспортное средство, набив его доверху своим домашним скарбом?»
Ответ:
Я тоже как-то в составе своего экипажа следовал к новому месту службы. Мы перегоняли свою лодку в Северодвинск на распил.
У меня в личном деле до сих пор есть запись об этом событии: «Передан вместе с материальной частью».
Мы уходили из своей базы навсегда, как, по-видимому, и эти десять человек.
Мы тоже тащили с собой на борт вещи: чемоданы, форму, гражданские вещи – надо же чтото на себя надевать.
В таких случаях барахла получается много.
Не вижу в этом ничего особенного.
Гремиха – это такое место, откуда под осень не очень-то вырвешься.
Дойти туда можно только теплоходом, а когда удастся контейнер послать?
Я понимаю тех, кто говорит, что они «использовали «К-159» просто как транспортное средство, набив его доверху своим домашним скарбом».
Потом они скажут, что люди на борту «К-159» просто спали, а не несли никакой вахты, что они просто воспользовались подвернувшейся оказией. То есть были «пассажирами».
Тех, кто на лодке не несет вахту и ни за что не отвечает, у нас так и называют «пассажирами», и никаким уважением они не пользуются.
Утонули «пассажиры» – ну и черт с ними.
Ребят с «К-159» просто шельмуют.
Если лодка идет в завод, то к ней все равно кто-то приписан. Прежде всего это команда, сдающая лодку в завод.
Эти десять человек, по всей видимости, и были «сдающей командой», иначе их присутствие на борту по своей воле должно было бы говорить об их не совсем вменяемости.
Как и почему они оказались на борту – это вопрос не к ним, а к начальству, организующему переход, а также к документам, регламентирующим саму организацию такого перехода.
Теперь о вещах, «доверху набивших корабль».
Люк этой лодки (если мне не изменяет память) равен в диаметре 650 мм. Туда можно только аккуратно спуститься. Ничего крупнее маленького чемодана в него не засунуть. Внутрь лодки можно внести только мягкие вещи. Шкаф туда не влезет. Даже детскую коляску впихнуть – большая проблема.
Однажды, после дальнего похода, нас на пирсе встречали жены. Они приготовили большой торт для матросов (только матросам, потому что офицеры и мичманы попадут домой и там наедятся).
Так вот, этот торт, размером 60x60 сантиметров, был спущен внутрь прочного корпуса только сложенным вчетверо.
А ведь наша лодка почти в два раза была больше «К-159».
Вот и судите о наших возможностях по перевозке личных вещей.
Допускаю, что после того, как из лодки все вырвали, там стало просторно, но не настолько, чтобы перевозить холодильники.
Вопрос: «Как вода могла просочиться внутрь лодки? И почему она это не сделала у пирса?»
Ответ: Трудно сказать, как там все обстояло.
Давайте я вам расскажу следующее: корабли отстоя никто не любит. Это страшная головная боль для дежурных по живучести. Ночью несколько таких кораблей может охранять только один вахтенный.
Так вот, часто было так: ночью вдруг какой-нибудь из них начинает тонуть.
Причина? На корабль пробрались два орла и открутили там один очень понравившийся им клапан и… в лодку начала поступать вода.
Я не хочу сказать, что перед отправкой в последний путь с «К-159» что-то отвинтили на память, но глупость человеческую со счетов сбрасывать нельзя.
Вопрос: «А нельзя как-то избежать того, чтоб такие корабли тонули на переходе?»
Ответ: Можно. Надо их к такому переходу готовить. Прежде всего, заварить все дыры в легком и прочном корпусе. Это очевидно.
Другое дело, что не всегда можно это сделать, но тогда в ход идет пенопласт.
Шариками из пенопласта заполняется пространство между легким и прочным корпусом.
Мало того, им можно заполнить и отсеки внутри пл.
Так лодки уже перегонялись.
Хорошо, нет пенопласта. Тогда заполните деревом, дровами.
Во время войны немцы замучались торпедировать один сухогруз. Они пускали в него торпеды, происходил взрыв, но он не тонул. Оказалось: он перевозил лес, и этот лес не дал утонуть сухогрузу.
Хорошо, нет у вас ни леса, ни дров.
Сейчас у строителей в ходу огромное количество пенообразующих смесей (те же стеклопакеты ими герметизируют).
Наделайте из этой пены шары и заполните внутренние объемы.
Господи, ну, напрягите мозги! (Самое время узнать, есть ли они вообще).
Друзья спросили: не боюсь ли я Иванова. Я ответил, что у нас разные канцелярии. В моей – я министр.
***
НТВ «Намедни» захотело, чтоб я что-то сказал о «К-159».
Оказывается, на этой лодке снимали историю о гибели «К-8».
Историю сняли, теперь утонула «К-159».
Я два дня готовил материал по шесть часов в день. Я просмотрел штук двенадцать кассет, отобрал для «Намедни» то, что мне показалось интересным, я снялся в двух сюжетах, я написал текст, я его озвучил, а материал в эфир не пошел.
«Намедни» позвонили, принесли свои извинения («вышли за рамки времени, событие устарело, но мы надеемся…»).
Сюжеты были по пятнадцать секунд.
На одном я верчу в руках пластмассовую модель и говорю о том, что детские модели тонут так же, как и настоящие, на другом – у памятника «Курску» я говорю, что ребятам с «К-159» такой памятник не поставят.
Потом должен был идти сюжет о самой «К-159». Камера следует по отсекам лодки, и я сопровождаю ее текстом на две минуты.
Вот он: «К-159» тонула сорок минут. Из десяти в живых остался только один.
Эта лодка в длину чуть больше ста метров.
Они могли бы выскочить из нее за тридцать секунд.
Но они не бежали. Почему?
Для подводника нет ничего хуже отстоя. Там специалист превращается в сторожа.»
***
«Технический проект не выдержал насилия над собой», – так главком Куроедов прокомментировал гибель «К-159». И еще он сказал: «Причина затопления АПЛ в элементарном неисполнении требований нормативных документов».
Кстати, о документах. Когда случился «Курск», на флоте все еще действовал Корабельный Устав СССР от 1978 года.
А ведь это основной документ.
Адмирал Кузнецов в свое время отдал приказ: «Исполнять Корабельный Устав!» – и тем сохранил флот при нападении фашистской Германии.
А сегодняшний флот, похоже, живет все еще «руководимый Коммунистической партией Советского Союза».
Так что «безопасность кораблей и в море и в базе» до сих пор обеспечивается, прежде всего, гимном «Союз нерушимый…» с третьей странице этого незабываемого манускрипта, а обязанности в нем расписаны только до «командира соединения кораблей».
Таким образом, обязанности комфлота Сучкова, ныне «временно отстраненного от должности», в нем не прописаны, если только, конечно, Северный флот не усох теперь до размеров «соединения».
А главком вчера по телевидению выглядел более чем уверенным в себе, а его слова: «Северный флот во второй раз…» – и вовсе натолкнули меня на мысль, что главнокомандующий ВМФ никакого отношения к ВМФ уже не имеет. Это теперь, наверное, номенклатура прокуратуры.
У главкома тон работника этого ведомства.
Может быть, все изменилось?
Во времена застоя, когда флот был океанским и ходил в океане днем и ночью по 365 дней в году, в Главном штабе ВМФ не было ответственных «за связь с общественностью», зато существовали оперативные дежурные, которые ежедневно докладывали главкому обо всех передвижениях на флотах. И, конечно же, в те времена главком был бы в курсе того, что у него дырявую лодку, на понтонах, по неспокойному морю, несколько суток тащит буксир с непозволительной скоростью – 4,5 узла.
Кроме того, главком того периода нашего развития знал бы, что на этой лодке без света, тепла, электричества, средств спасения, с едой и водой в термосе, а дерьмом в негерметичных баллонах гальюнов, находится десять человек, готовых к подвигу, а за самим перегоном с увлечением следили бы и в штабе Северного, и в штабе Военно-Морского Флота.
Именно главком в те годы должен был бы вмешаться и прекратить творимое несколько суток безобразие («Утопят же корабль, едрит твою мать!»).
Иначе именно он, в случае утопления, отвечал бы перед комиссией ЦК.
Времена изменились. Вот только фраза: «Технический проект не выдержал насилия над собой» – пожалуй, осталась такой же.
В ней никогда не было места людям.
***
Ох, детки. До 12 лет проблем не будет. Потом – как подменили. Развитие, знаете ли. Намаялись. Зато я теперь все знаю.
Трудный у меня парень, вот я шишек и набил. Все было: милиция, потом больница, пьяный, драка с санитарами, неночевки дома, пьянство с помощью пива, шампанского, водки, вина одновременно, падение на улице, прогулы в школе, нежелание учиться, еле школу закончили, воровство денег у бабушки из кошелька и у нас на кафе для девочек, первая любовь, секс, выгоняние его мной из дома, крики, скандалы, несколько раз я его лупил, исправительные работы у знакомых на даче в течение 20 дней, вранье на каждом шагу по любому поводу, ни одного слова правды, вранье просто так, на всякий случай.
В университет засунули, от старой компании оторвали с мясом.
Может, организовать клуб отцов?
Мне однажды позвонил один и сказал: «Сын грозит уйти из дома. Что делать?» – «Сколько лет?» – «Тринадцать». – «Скажи ему, что на сборы у него десять минут и взять он может из дома все, что хочет. Потом выстави его на лестницу, отбери ключи и закрой дверь. Три ночи он будет ночевать у знакомых, потом он им надоест, и они его выгонят (это к вопросу о дружбе), и он уйдет к бабушке, она позвонит и скажет, что он у нее». Звонит еще один знакомый: «Меня сын только что на хуй послал». – «Сколько лет?» – «Двенадцать». – «Немного рановато. Деньги даешь?» – «Да». – «Много?» – «Двести рублей каждый день». – «Ты с ума сошел. Не давай ни копейки. Через неделю исправиться и тогда начнешь давать… двадцать рублей на пирожок». – «Не мало?» – «С голоду не сдохнет, а домой приучится приходить вовремя. И аппетит у него появится». Звонит третий: «Ворует деньги». – «Много украл?» – «Три тысячи рублей». – «Наркоты нет?» – «Нет». – «Это он на девочек и кафе. У девок сейчас соревнование – они мальчиков на кафе раскручивают. Строят из себя леди, а у этих сопли половые до колена текут. Дома деньги не держи. Отнеси все в сберкассу. Надо – снял. А его, если есть такая возможность, ушли куда-нибудь в интернат поучиться. На год. Потом заберешь шелкового. Папу с мамой заново полюбит».
***
Был у Эммы Григорьевны Герштейн. Ей 97 лет. Она сидела и работала. В нашем издательстве с превеликими трудами выходит ее литературоведение. «Это же никому не нужно!» – говорит она, и в этом с ней невозможно не согласиться. Статьи о творчестве Ахматовой, Мандельштама, Лермонтове, Пушкине. Громадный труд всей ее жизни. Колоссальное собрание потрясающих текстов. Зачем мы это выпускаем – один Бог ведает. Денег это не принесет, а расходов… «А когда вы мне гонорар заплатите?» – Ну вот, пожалуйста. Когда я говорю с оптовиками о гонораре для этого реликта русской литературы, вычеркнутого из справочника Союза писателей на том простом основании, что так долго не живут, мне говорят: «А зачем ей гонорар!».
Дадим мы ей гонорар. Дадим, и нас услышат на небесах. Она сиделкам должна платить. Они ее одевают, обмывают, обчищают, кормят, поят, спать кладут, по ночам дежурят, а она сидит и работает, как вол, и при этом у нее болит в десяти местах и чешется на спине аллергия – «Я почешусь, ладно? Это моя аллергия».
Она замечательно смеется, Эммочка Григорьевна Герштейн, потрясающая лермонто-ахматово-мандельштамововедка и очень мужественный человек, шагнувшая в свой 98-й год. Ее мемуары возмутили самого Кушнера – как она посмела! О Мандельштаме!
Возмущающемуся Кушнеру ответил один пушкинист, кстати, выдающийся, по фамилии Вацуро: «Саша! Ты только пыхтишь и предполагаешь, а она видела!»
Дополнение.
Я ей говорил, что мы ей ставим памятник. Она смеялась: «И принимаете в академики». – «А что вы думаете, Эмма Григорьевна, примут вас в академики. Приедут, обернут вас в мантию, и сверху наденут квадратную кастрюлю с кисточками, и вы будете высказываться по любому поводу. Например, о прыщах на Луне».