Одиночество чужака.
Перебрав несколько вариантов времяпрепровождения, Ислам решил поехать в библиотеку и сдать книгу, которую он держал у себя уже несколько месяцев — тем более что библиотекарем там, насколько он помнил, была миловидная девушка. Он разыскал книгу, затем извлек из-под кровати чемодан, достал выходные брюки, новую тенниску. Оделся, смочил расческу водой и привел волосы в порядок. Щурясь от яркого солнца, Ислам вышел из общежития и неторопливо зашагал по асфальтированному тротуару краем футбольного поля; через плац, находящийся перед главным учебным корпусом, вышел с территории училища и отправился в библиотеку, которая находилась в трех автобусных остановках от общежития.
Виталик Большой проснулся в одиннадцать часов. С трудом разлепив веки, он с наслаждением потянулся, зевнул, и тут заметил, что Али, приподнявшись на локте, смотрит на него взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Что случилось, дорогой друг? — хриплым от сна голосом воскликнул Виталик, — кто обидел эти глазки, почему ты так смотришь на меня?
— А что у меня с глазами? — настороженно спросил Али.
— В них вся скорбь армянского народа, — немедля ответил Виталик. Он уже заметил прищепку в руках Али и все понял: теперь, чтобы не дать развиться гневу приятеля, его надо было заговорить.
— Я не армянин, — грозно сказал Али.
— Тем хуже для них, у них был бы свой Голиаф.
— Голи… что? — переспросил Али.
— Аф-аф, — пролаял Виталик. — Голи-аф — это в древности у иудеев был такой богатырь.
Польщенный Али невольно ухмыльнулся, но тут же состроил сердитую гримасу, хотя было видно, что это удается ему уже с трудом.
— Слушай, ты мне зубы не заговаривай, — сказал он, — Голиаф-шмолиаф, лучше скажи, что это такое? — и он вытянул руку с прищепкой.
— Это приспособление для сушки мокрого белья, для его фиксации. Зачем она тебе, никак, ты постирать собирался?
— Я не стирался собрать, то есть не собирался стирать — эта хреновина была на моем носу, когда я проснулся.
— Не может быть! — ужаснулся Виталик. — Этого не может быть, кто же смеет сушить белье на твоем благородном носе, приятель, носу! Если только кто решил свести счеты с жизнью.
— Я знаю одного такого человека, — сказал Али, в упор глядя на Виталика.
— Нет-нет, прошу на меня не вешать, я здесь ни при чем.
— Как докажешь?
— У меня алиби: я спать лег раньше тебя, я уже третий сон видел, в то время как ты охмурял свою пожилую пассию.
— Действительно, — Али озадаченно почесал прищепкой свой стриженый затылок. Когда он вернулся от Эльзы, было три часа ночи, Виталик спал, и вряд ли он стал бы вставать ради этого.
— Но я этого так не оставлю, — негодовал Виталик, — в твоем лице они оскорбили весь лезгинский народ, это дискриминация малых народов!
— Лезгинскому народу нет никакого дела до моего носа, — сказал Али, — а насчет малых народов полегче, а то сам малым народом станешь.
— Нет, брат, шалишь, русский народ в Баку называют Большим Братом.
— Какой же ты русский, если у тебя папа азербайджанец?
— У меня мама русская.
— А национальность по отцу определяется.
— А у евреев по матери.
— Но ты же не еврей?
— Не еврей, — скрепя сердце согласился Виталик, — но с другой стороны, я дитя двух народов, и в зависимости от обстоятельств я выбираю себе национальность — это как двойное гражданство, понимаешь?
— Понимаю, это как хамелеон.
— Сам ты хамелеон, — вдруг обиделся Виталик.
— А-а, задело! А как меня малым народом обзывать? Я, между прочим, самый большой в нашей общаге.
— Ты-то здесь при чем? Это геополитический факт.
— Иди в задницу, — сказал Али.
— С удовольствием, покажи мне хороший женский зад — и я туда пойду, только не Эльзин. Кстати, как ночь прошла, удачно, только не ври?
Али кивнул.
— Что ты головой трясешь, словами скажи!
— За грудь разрешила взять.
— Иди ты!
— Клянусь.
— Ну, старик, да у тебя, я смотрю, дело на мази. Еще пару лет — глядишь, и в койке у нее окажешься.
АЛИ недоверчиво посмотрел на Виталика, пытаясь определить, смеется тот или говорит серьезно.
— Это же надо было просидеть полночи со старухой, чтобы взять ее за грудь! — продолжил Виталик.
Али нахмурился, некоторое время молчал, затем сел на кровать, свесив на пол мощные волосатые ноги, задумчиво поскреб обширную грудь и вопросительно сказал:
— И все-таки, какая сволочь прищемила мне нос? Тебя, значит, я вычеркиваю…
— Большое спасибо, — поблагодарил Виталик, — никогда не забуду твоей доброты.
— Будем действовать методом исключения, — продолжал Али, — значит, остаются двое: Ислам и Виталик.
— Я хочу тебе напомнить, дорогой друг, — заметил Виталик, — что в нашем боксе пять комнат, в каждой комнате по два человека. Путем нехитрых арифметических действий — если, конечно, ты помнишь, что такое арифметика — можно вычислить, что здесь проживают десять человек. Так что, выходит, любой из десяти человек, не считая меня, конечно, мог сделать это.
— Слышь, ты, умник, — насмешливо сказал Али, — я, в отличие от тебя, давно вышел из того возраста, когда пользуются сложением и вычитанием — я давно оперирую высшей математикой, и по моим расчетам выходит, что только кто-то из вас троих мог это сделать. Все остальные боятся даже здороваться со мной — стараются проскочить мимо, как мышки, а не то что проделать такую смертельную для себя шутку. Только мои сомнительные друзья могли позволить себе такую дурную шутку, к тому же я сейчас припоминаю: я и раньше находил прищепки в своей постели.
— Скажи пожалуйста, — озадаченно произнес Виталик, не ожидавший от приятеля такой мыслительной прыти, — да ты просто гений дедукции, как твоя девичья фамилия, Холмс или Пуаро?
— Мегрэ моя фамилия, и я продолжаю: когда я вернулся, Ислам спал без задних ног, а не было только одного человека: нашего Ромео, нашего Дон Жуана, нашего влюбленного «витязя в тигровой шкуре».
В это самое время «витязь» лежал на диване с Джульеттой и пытался снять с нее трусики, но она сплетала ноги, препятствуя, тогда он вдевал свою коленку меж ее ног, тем самым раздвигая их. Это удавалось, но как только он брался за трусики — Джульетта вновь сплетала ноги. Оставив бесплодные попытки, Виталик потянулся к девичьим губам, но она схватила его за нос. Юноша попытался освободиться и проснулся, держа в руках прищепку: на пороге стоял Али и хохотал, держась за живот.
Из-за его плеча выглядывал улыбающийся Виталик.
— Бумеранг знаешь? — вдоволь насмеявшись, сказал Али. Видя, что Виталик не реагирует, участливо спросил: — По-русски понимаешь? Нет? Извини, по-грузински перевод не знаю, как будет. Бумеранг — такая палка кривая: папуас его в птиц бросает, а она обратно летит.
— Кто, птица? — спросил Виталик Большой.
— Ара, отвали, — сказал ему Али и продолжал: — Этот прищепка — как бумеранг: ты его в меня бросил, а он к тебе обратно пришел, понимаешь?
Виталик Маленький наконец улыбнулся и произнес:
— Один-один, — и протянул Али руку.
Тот шагнул вперед и хлопнул его по ладони.
— Но имей в виду, — дружелюбно улыбаясь, предупредил Али, — еще раз так сделаешь — я уже не по руке хлопну, а по башке.
Не доезжая одной остановки до метро «Гянджлик», Ислам вышел из автобуса. Библиотека находилась в двухэтажном здании. Он поднялся на второй этаж. На лестничной клетке было две двери: на одной висела табличка «Абонемент», на второй — «Читальный зал». Он постучал в первую и, не дождавшись ответа, открыл дверь.
Девушке, сидевшей за столом библиотекаря, было за двадцать, сколько именно — Ислам определить не мог, года двадцать три — двадцать четыре. Определять возраст, особенно женский, очень трудно. Оторвавшись от чтения, она подняла на него взгляд и приветливо улыбнулась. Ислам улыбнулся в ответ, подошел к столу, положил книгу на стол и сказал:
— Здрасьте.
— Здравствуйте, — девушка бросила взгляд на обложку, — наконец-то, мы уже собрались звонить Нелли Тиграновне, нельзя же держать книгу так долго!
— Извините, — сказал Ислам, — я в общежитии живу: кто-то взял из тумбочки почитать — и с концами, насилу разыскал.
— Вот-вот, поэтому наша заведующая никого из общежития не записывает, а за вас поручилась Нелли Тиграновна, — строго сказала девушка, — а вы ее так подводите, хорошо ли это?
— Нехорошо, — согласился Ислам, — я виноват, чем мне искупить свою вину, хотите, пойду повешусь?
— Ну зачем же такие крайности, просто надо возвращать книги в срок; а потом, что нам с того, что вы повеситесь? Мало того, что вы книгу у себя держали столько времени, еще и угрызения совести у нас будут, сплошные убытки библиотеке.
Ислам не стал настаивать.
— Хорошо, — сказал он, — заменим виселицу каторжными работами. Хотите, я вам полы вымою?
Девушка недоверчиво посмотрела на него, затем оглядела полы.
— Знаете, — с сожалением констатировала она, — полы чистые, уборщица недавно мыла.
— А я подожду, — сказал Ислам, — народ же ходит, сейчас опять грязные будут, вот я уже наследил. Вы до скольки работаете?
Девушка приподнялась, наклонилась над столом и посмотрела на его ноги. При этом Исламу удалось заглянуть ей за вырез платья.
— До трех, сегодня суббота, короткий день. А вы что же, так любите полы мыть?
— Ненавижу, просто пока я буду мыть полы, рабочий день кончится, и я вас провожу.
— Вот как? — удивилась девушка. — Зачем?
— А вы мне нравитесь. Девушка удивилась еще больше.
— Довольно-таки неожиданно, — сказала она, — и давно?
— Как вас увидел! С тех пор только о вас думаю.
— Поэтому вы и не ходите в библиотеку? Странная логика.
Ислам наконец вспомнил ее имя.
— Марина, — проникновенным голосом сказал он, — для влюбленного сердца логика — наука чуждая.
Марина взяла тетрадку, лежащую перед ней, и стала махать перед собой.
— Что-то меня от вашей грубой лести даже в жар бросило. А вы брать что-нибудь будете? — сказала она, переводя разговор в более привычное русло.
— Буду, если вы позволите, конечно.
— Ну как же я теперь могу отказать своему поклоннику! Что именно?
— Есенина.
— Какой том?
— Тот, в котором есть такие стихи: «А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму».
Марина некоторое время смотрела на него, затем поманила его пальцем. Ислам наклонился и услышал запах ее тела.
Марина оглянулась по сторонам и тихо сказала:
— Больше нигде этого не произносите.
— Почему?
— Это к Есенину не имеет никакого отношения, это песня из кинофильма про Великую Отечественную войну.
«Ай-яй-яй, — сказал себе Ислам, — оплошал». И вслух произнес:
— Знаете, видимо, мне все-таки не избежать сегодня веревки, хотя это чертовски похоже на Есенина.
— Ну, тонкая лирика, тихая печаль, какие-то нотки похожие, но там дальше слова: «Мы пол-Европы по-пластунски проползли» и т. д.
Ислам почувствовал, как лицо его заливает краска. Спасти положение могла только удачная шутка, острота, но, как назло, в голову ничего не приходило. К счастью, в библиотеку вошел новый посетитель, и еще один появился из глубины зала. Воспользовавшись этим, Ислам отошел в сторону, к ближайшему книжному шкафу, и стал рассеянно изучать корешки книг, украдкой поглядывая на Марину. Скоро взгляд его наткнулся на роман «Двенадцать стульев», он раскрыл книгу и углубился в чтение. Из этого состояния его вывел голос Марины:
— Вы теперь решили здесь читать?
— Да, раз мне больше не доверяют — другого выхода нет.
— Сами виноваты, а что вы читаете с таким весельем? Ислам показал обложку, закрыл ее и поставил на полку.
— Что же вы, читайте, читайте, я не против!
— Да я уже сто раз ее читал.
— Зачем же вы ее читаете?
— Время тяну, — признался Ислам, — жду, когда вы закончите, чтобы проводить вас.
— Послушайте, вы всегда так действуете, напролом?
— Что-нибудь не так? Девушка пожала плечами.
— Не знаю, от вашей прямоты меня даже оторопь берет.
— Да нет, не всегда, бывает, что и соврешь.
— А кому вы врете?
— В основном мастеру, учителям — бывает, урок прогуляешь, а говоришь, что живот болел, чтобы не расстраивать.
— Понятно, — весело сказала Марина. Ее все это чрезвычайно забавляло — парень был младше ее лет на пять. — Однако до трех еще полтора часа.
— Я подожду вас на трамвайной остановке, — сказал Ислам и, не дожидаясь ответа, вышел.
Девушка некоторое время с улыбкой смотрела на закрывшуюся за ним дверь, затем покачала головой и стала заполнять лежащий перед ней формуляр.
Выйдя на улицу, Ислам с облегчением вздохнул: он не ожидал от себя такой прыти — все произошло спонтанно, как говорится, стих нашел. Чтобы как-то скоротать время, он отправился к ближайшей станции метро, поболтаться в тамошних магазинах.
— Однако, завтрак мы проспали, — мрачно произнес Али, глядя на товарищей.
— А шляться меньше надо по ночам, — иронично заметил Виталик, — кстати, к обоим относится.
— А как же любовь? — спросил Виталик Маленький.
— Любовь приходит и уходит, — ответил Виталик Большой, — а кушать хочется всегда.
— Какой ты циничный все-таки, — сказал Али, — у человека чувство, можно сказать, первое, а ты так говоришь! Сам-то завтракал небось?
— А вот это ты врешь, уважаемый, как раз-таки я не завтракал — когда ты глаза открыл, я еще в койке лежал.
— Ты мог позавтракать, потом прийти опять лечь, с тебя станется!
— Я не завтракал, — твердо сказал Виталик, — это во-первых. Во-вторых, до обеда осталось всего три часа, не помрешь.
— Я без завтрака не могу, — тяжело вздохнул Али, — если я не позавтракаю, мне весь день не по себе.
— Виталик тоже часто не завтракает, и ничего.
— Ну да, поэтому он такой худой, кожа да кости.
— И я часто не завтракаю.
— Ну ты-то вообще! Если бы я раз в неделю люля-кебаб ел, я бы не то что не завтракал — я бы даже не обедал.
— Слушай, как ты меня достал этим люля-кебабом! — в сердцах сказал Виталик.
— А не надо было трепаться, этим самым ты нанес нам моральный ущерб.
— И что мне теперь делать?
— Купи чего-нибудь позавтракать.
— Денег нет.
— Ну, тогда сиди и не возникай. А у тебя? — спросил Али у Виталика Маленького.
Виталик покачал головой.
— Да-а, тяжелый случай, — горестно молвил Али, — я вам, ребятки, одно могу сказать: если я в течение часа не съем что-нибудь, в общежитие может произойти уголовное преступление. Попросту говоря, я кого-нибудь убью.
— Кого? — с любопытством спросил Виталик.
— Не знаю, кто под руку попадется. Смотреть не стану, друг или враг — все равно. Так что в ваших интересах найти мне еду.
Хлопнула дверь бокса, кто-то вошел и, насвистывая, стал приближаться.
— Дичь? — вопросительно произнес Виталик.
— Сейчас посмотрим, — ответил Али.
В дверном проеме появилась фигура невысокого круглолицего паренька, он с любопытством оглядел присутствующих и сказал: «Салам, че сидите здесь?»
— Салам, салам, — ответил Али и добавил, — когда с утра видишь таких людей, как Новруз,[15] сразу на душе становится хорошо, как будто праздник весны наступил, потом весь день настроение повышенное.
Удивленный Новруз от смущения зарделся, у него даже появились ямочки на щеках. Похвала Али была ему вдвойне приятна, потому что он побаивался его.
— Новруз, ты на завтраке был? — спросил Виталик.
— Был, — ответил Новруз.
— Чем кормили? — причиняя себе страдание, спросил Али.
— А-а, чем обычно — пшенная каша, — пренебрежительно сказал Новруз.
— Не наелся, значит, — продолжал Виталик.
— Разве этим наешься?
— А мы вообще на завтрак не ходили.
— Почему?
— Эти двое кобелировали ночью, поэтому завтрак проспали, а я из солидарности не пошел, друзья все-таки, как я им в глаза потом смотрел бы, а? Вот как ты сейчас нам в глаза смотришь, сытый, и нас голодных не разумеешь?