— Принимается.
Подошла официантка, неся на маленьком подносе рюмку коньяка и блюдечко с ломтиками лимона, посыпанными сахаром.
— Он теперь в Америке.
— Кто?
— Симонян.
— Эмигрировал?
— Не совсем. В пятьдесят три года бросил семью, женился на двадцативосьмилетней армянке из тамошней диаспоры, сделал ребенка, живет там.
— Завидуете?
— Боже упаси! Поменять Родину — все равно что поменять религию, я буду здесь улицы мести, но в Америку не поеду.
— Понятно. Давайте приступим к интервью, у меня не так много времени, — попросила Севинч.
— Давайте, что делать, — вздохнув, сказал Караев, — категория времени — самая безжалостная вещь на свете. Кстати, знаете, что я сделал открытие по поводу времени?
— Интересно.
— Это не время проходит — оно стоит на месте, оно неподвижно. Это мы движемся мимо него, поэтому и стареем.
Караев поднял рюмку и, пожелав женщине здоровья, выпил.
— Я готов, — сказал он.
Мезальянс
— Ты не должна больше убирать в моей квартире, — сказал Маше Караев.
— Почему? — удивилась девушка.
— Это отдает мезальянсом, — ответил Караев.
— Чем отдает? — переспросила Маша.
— Мезальянсом, это дурно пахнет.
— Ну, не знаю, я вроде чисто убираю, — при этом она оглянулась по сторонам, — я ничего не чувствую.
— Послушай, мы в некотором роде стали любовниками, ты не должна убирать за деньги.
— Но я нуждаюсь в деньгах, — сказала Маша, — я из малообеспеченной семьи, мне они необходимы, поймите! Мне не жалко убирать у вас бесплатно, но стипендия у меня маленькая.
Несмотря на то, что они пили на брудершафт, она продолжала обращаться к нему на вы.
— Ты не поняла, я буду давать тебе деньги просто так, не за работу.
— Нет-нет, я не хочу быть обязана.
— Пойми ты, — настаивал Караев, — я не могу спать с женщиной, которой плачу зарплату.
— Что в этом такого? Сплошь и рядом все спят со своими секретаршами и подчиненными.
Некоторое время она молча протирала пыль, затем вновь заговорила:
— Как все-таки вы мудрено выражаетесь: «в некотором роде стали любовниками»! А что в этом плохого, мне это очень нравится! Я давно мечтала стать любовницей, еще в школе это слово меня возбуждало.
Поскольку Караев молчал, Маша спросила:
— Можно я включу телевизор? Караев пожал плечами:
— Включай, чего ты спрашиваешь.
Пошел в кухню, достал бутылку текилы, нарезал лимон, пододвинул солонку. Маша последовала за ним, остановилась в дверях и наблюдала за его действиями.
— Тебе налить? — спросил Караев.
— Я сначала приму душ, — ответила Маша.
— Я смотрю, у тебя к выпивке серьезный подход, — заметил Караев.
— Просто я потная после уборки, — чистосердечно призналась девушка.
Караев протянул к ней растопыренную ладонь:
— Физиологии не надо, очень прошу, у меня тонкие организмы. Твое здоровье.
ВЫПИЛ.
— А вы что пьете, коньяк? — спросила девушка.
— Текилу.
— Опять текилу! Вы пьете только текилу?
— Нет, я пью все, предпочитаю разнообразие. Просто сейчас у меня период текилы.
— Что, к женщинам это тоже относится? Я имею в виду разнообразие?
— К женщинам даже в большей степени. Маша с легким вздохом сказала:
— Все с вами ясно. И исчезла в ванной.
Пока она принимала душ, Караев выпил, налил еще одну рюмку, медленно выпил, долго и задумчиво смотрел в окно, поднеся ко рту дольку лимона. Из этого состояния его вывела Маша, появившаяся из ванной в одном полотенце и с распущенными волосами. Она подошла к Караеву, обняла его сзади, а когда он повернулся к ней, поцеловала. Затем, отстраняясь, ошарашила его вопросом:
— Почему вы выпили? Не можете переспать со мной трезвым?
— Что за самоуничижение? — спросил Караев.
— Ответьте, почему?
— Это просто совпадение.
— Вы уверены?
— Можно без американизмов? Я же просил.
— Это потому, что я некрасивая? — настаивала девушка.
— Можно подумать, что до встречи с тобой я был членом общества трезвости! Не передергивай.
Маша повернулась и пошла в комнату, при этом полотенце развернулось и соскользнуло с нее. Караев, помедлив, поставил рюмку и пошел за ней — сделав несколько шагов, он нагнулся и поднял полотенце.
В спальне по обеим сторонам кровати, на прикроватных тумбочках, стояли два зажженных подсвечника. В слабом свете Маша, лежащая в кровати, с распущенными волосами, казалась даже привлекательной. Одеяло едва закрывало ее маленькую грудь. Караев не спешил к ней присоединиться — он присел на спинку кровати и смотрел на девушку.
— Что? — с вызовом спросила Маша.
— А ты похорошела, я смотрю, — сказал Караев.
— А вы бы еще выпили — я бы красавицей стала, — дерзко ответила Маша. — Правда, в вашем случае может работать еще и другой фактор.
— Интересно?
— Говорят, если все без исключения девушки, проходящие мимо мужчины, кажутся ему красавицами — значит, он постарел. Ведь вы намного старше меня!
— Семнадцать лет между нами, добрая девочка.
— А что касается моей внешности, я вам вот что расскажу. Когда я училась в шестом классе, один мальчик пригласил меня домой. Я пошла, хотя понимала, что я ему нравлюсь и не надо идти к нему домой. Хотя нет — я была уверена, что со мной ничего не случится. Я сильная, а он был слабаком, но не в этом дело. Его отец оказался дома. Оказался неожиданно — я поняла это по лицу мальчика.
— Видимо, рассказ долгий, — раздражаясь, сказал Караев, — я пойду принесу выпить.
— Нет-нет, — остановила его Маша, — рассказывать, в общем-то, нечего. Я хотела сказать, что его папа стал ухаживать за мной как за женщиной, он на меня так смотрел, он хотел меня! По взгляду женщина всегда понимает, когда мужчина хочет ее, — вот вы, например, никогда на меня так не смотрите.
— Но ты не была тогда женщиной, сколько тебе было, двенадцать, одиннадцать?
— Двенадцать, но это ничего не значит. Женщина — это не физическое созревание, это ощущение. Я почувствовала себя женщиной, когда мне было пять лет.
— Час от часу не легче, — воскликнул Караев, — надеюсь, тебя не изнасиловали?
— Мы с мамой сидели в каком-то коридоре, в большом таком, светлом, может быть, в поликлинике. Какой-то мужчина взял меня на колени — он разговаривал с мамой — а я сидела и слушала, и вдруг мне на нос упала капелька.
— Капелька? — удивился Караев. — Капелька чего?
— Не знаю. Воды.
— Он что, потел, этот дядя, или облизывался? Маша, улыбаясь, пожала плечами.
— Не знаю, ни то, ни другое. Не представляю, откуда она вообще взялась, но мне стало вдруг так хорошо, что я кончила.
— Тебе было пять лет?
— Да.
— У меня есть приятель, — сказал Караев, — психиатр. Хочешь, я свожу тебя к нему?
— Вы мне не верите, смеетесь надо мной, — обиделась девушка, — а я ведь этого никогда, никому не рассказывала.
— Ну почему же… Верю, частично. В то, что ты сидела на коленке, — да, а все остальное — плод твоего воспаленного воображения. Психиатру все же стоит показаться. Кстати, я ведь засыпаю раньше тебя.
— Да, — подтвердила Маша, — и начинаете храпеть.
— Это очень легкомысленно с моей стороны, — озабоченно сказал Караев, — я имею в виду сон, а не храп. Тебе никаких мыслей не приходит в голову, когда ты смотришь на меня спящего? Во всяком случае, надо бы запереть в шкафу все колющие и режущие предметы.
— Перестаньте издеваться надо мной, ничего не буду вам больше рассказывать. Ложитесь, пока мы не поссорились.
— Оденься, пожалуйста.
— Почему? Что случилось? — испуганно спросила Маша.
— Мы будем ужинать, — Караев встал с кровати и вышел из комнаты.
Маша недоуменно смотрела ему вслед, затем поднялась и стала одеваться. Когда она вошла в кухню, он стоял у окна.
— Вы как часовой на своем посту. Вам нравится этот вид из окна?
Не оборачиваясь, он ответил:
— Нет, он меня угнетает, этот убогий пейзаж. Одни панельные дома, да еще такого жуткого цвета! Какой идиот додумался красить их в цвет детской неожиданности? Единственное утешение — бывает еще хуже. Например, пейзаж индустриальный — глядя на него, вообще повеситься можно.
Произнеся это, Караев отвернулся от окна.
— А что же вы все время в окно глядите?
— Больше не на что.
— А вы на что больше всего любите смотреть?
— На море или на горы. В нашем городе есть и то и другое, даже не могу сказать, что я люблю больше. Горы очень красивые, особенно зимой. Знаешь, они никогда не бывают покрыты снегом сплошь, как равнина, — всегда что-нибудь чернеет, какой-то склон, утес или подлесок. Но это красота неподвижная. Важа Пшавела сказал про горы: «Стоят и ждут. Беспредельно ожидание гор». А море — красота подвижная, — если оно спокойно, то похоже на спящего льва. Это обманчивое спокойствие, скрытая мощь.
— А если вы так любите ваши пейзажи, почему же вы уехали со своей родины? — спросила Маша.
— Это провокационный вопрос, впрочем, он в твоем стиле, — раздражаясь, сказал Караев, — и я, кажется, отвечал на него, но могу повторить для лиц с девичьей памятью. Моя незабвенная мама говорила мне: «Сынок, учись у евреев, для них родина-мать — это место, где они деньги зарабатывают». Я уехал со своей родины по экономическим причинам, неужели ты этого не понимаешь?
— Понимаю.
— Зачем же ты задаешь свои подлые вопросы?
Маша подошла к Караеву и обняла его:
— Простите меня, не сердитесь. Вы сегодня странный какой-то. Почему?
— У меня сплин, — буркнул Караев.
— Хотите, я вам массаж сделаю?
— Нет, дорогая, сплин массажем не лечится, равно как и тоска, хандра, депрессия.
— Ну это как сказать, — жизнерадостно ответила Маша, — я вот, когда у меня плохое настроение, начинаю что-нибудь по дому делать — стирать, например, готовить, уборкой занимаюсь — и все проходит.
— Счастливый ты человек, — завистливо сказал Караев.
— А где вы вчера были?
— В тюрьме.
— Ну, я серьезно спрашиваю. Я вчера приехала с цветами и как дура стояла под дверью целых два часа и плакала…
— Врешь, — перебил ее Караев, — ты неспособна плакать.
— Еще как способна, — обиделась девушка.
— А цветы зачем?
— Хотела вам приятное сделать. Потом я поняла, что вы нескоро придете, уехала в общежитие. Там уже немного успокоилась, стала вам звонить, просидела на телефоне весь вечер, набирала ваш номер до часу ночи, но вы так и не появились.
— Зачем же ты приехала без звонка?
— Хотела вам сюрприз сделать. Но вы, как оказалось, не любите сюрпризов. Вы были у женщины? — сказала и впилась взглядом в Караева.
— Ты по-русски хорошо понимаешь? Я был в тюрьме, хочешь по-азербайджански скажу? И перестань виснуть на мне.
Высвободился из ее объятий.
— Я вас раздражаю? — тихо спросила Маша.
— Я этого не говорил, я только сказал, что был в тюрьме, правда, женщина при этом присутствовала.
— Я вам не верю, — заявила Маша.
— А может быть, ты ревнуешь?
— Вот еще! Хотите чаю? Он уже заварился.
— Валяй.
Девушка разлила чай по стаканам и села за стол. Караев тоже сел, придвинул к себе стакан.
— А че это вы сегодня так мало пьете? Даже странно как-то, — с лукавой усмешкой заметила Маша.
— А вот это справедливое замечание, — сказал Караев, — то-то я думаю, что мне сегодня как-то не по себе. Ну-ка, подай мне бутылку, там, в шкафу.
— Вот дура-то, зачем напомнила! — в сердцах произнесла Маша. Она достала из шкафа бутылку и поставила на стол.
— А теперь иди за рюмкой, — сказал Караев, — тебя, как нерадивого работника, надо за всем два раза посылать.
— Меня убивает ваш приказной тон! — возмутилась девушка. — А «пожалуйста» где? Я вовсе не обязана подавать вам!
— Обойдешься. Не хочешь — не ходи, я сам возьму. Маша демонстративно достала из шкафа рюмки и поставила на стол.
— Сегодня ночью были заморозки, — наполняя рюмку, сообщил Караев, — я ужасно замерз. Ты пить будешь?
— Нет, — вызывающе заявила Маша. — Вы в камере замерзли? Ха-ха, мне нравится, с каким упорством вы продолжаете меня разыгрывать!
Караев наполнил рюмку девушки.
— A y нас осень в самом разгаре, буйство красок! Ты даже представить себе не можешь, как это красиво, — осень в субтропиках!
— Ну почему же не могу, у нас на Урале тоже очень красиво. А женщина тоже с вами в камере сидела? — Маша засмеялась, но смех вышел натужным.
— Нет, она ждала меня снаружи. Честно говоря, это она вытащила меня из тюрьмы, — объяснил Караев.
— Ну хорошо, — согласилась Маша, — допустим, что вы не врете и эта загадочная женщина помогла вас освободить. Но что ей пришлось для этого сделать, интересно? Трахнуться с начальником тюрьмы?
— Нет, все это было не столь драматично, — сухо заметил Караев, — просто у нее оказались хорошие связи, но почему ты говоришь гадости о незнакомых людях?
— А по-моему, это вы говорите гадости! — взорвалась Маша. — Я вас люблю, а вы мне рассказываете о какой-то женщине!
— Ну все, хватит о женщинах, — прервал ее Караев, — тем более, что она уехала и вряд ли я ее когда-нибудь увижу. А ты что это, ревновать вздумала?
— Вот еще, — фыркнула Маша, — просто я люблю вас. И я, между прочим, хоть у меня и нет никаких связей, сделала бы все, чтобы освободить вас, даже если бы для этого мне пришлось дать начальнику тюрьмы!
— В следующий раз, когда меня заберут, я дам тебе знать, — пообещал Караев, — чтобы ты могла удовлетворить свои сексуальные фантазии, а если у начальника не получится, к примеру, и меня приговорят к смертной казни, тогда ты сможешь дать палачу, чтобы он меня долго не мучил. Правда, до этого тебе придется дать еще и судье, — может, он заменит казнь пожизненным заключением.
— Как вам не стыдно, — обиделась Маша, — что это вы из меня шлюху делаете? Я хочу сказать, что ради вас готова на все, даже на это.
— Ни в коем разе, — запротестовал Караев, — я делаю из тебя самоотверженную женщину, ведь ты об этом толкуешь, о самоотверженности! Однако, этот разговор начинает меня утомлять. Ты будешь пить?
— Нет.
— Почему?
— А мы будем играть в шахматы?
— Возможно.
— А секс будет?
— Нет.
— Тогда я не буду пить. Понимаете, все дело в том, что текила, шахматы и секс в моем сознании связаны с вами, поэтому ничего по отдельности мне не надо. Вы предлагаете мне текилу и согласны на партию в шахматы, третья составляющая — это секс… Знаете, а мне вчера тоже предлагали выпить текилы! Так смешно, бывают вещи, с которыми никогда раньше не сталкивалась, — и вдруг они начинают попадаться на каждом шагу! К нам вчера пришли друзья, а один парень принес текилу — ему папа прислал из Мексики, он там работает. Они даже обиделись на меня! Я же не могла им объяснить, что я теперь, как собака Павлова, у меня рефлекс — пить текилу я должна во время игры в шахматы, а потом трахнуться с вами. Текила, шахматы и секс…
— Ты не можешь обойтись без этого выражения, или оно доставляет тебе удовольствие?
— Выражения не имеют значения, главное — смысл.
Караев медленно осушил рюмку.
— Скажите, пожалуйста… — осторожно заговорила Маша, — я понимаю, что не должна говорить об этом первой, но вы молчите — и мне тревожно. Скажите, пожалуйста, вы на мне женитесь? Почему вы молчите?
— Я разве обещал на тебе жениться? — глухо произнес Караев.
— А разве по-другому может быть? Если мужчина трахнул девушку, разве он не должен на ней жениться? — спросила Маша.
— Ну, если это так, то почему же ты не потребовала этого от своего Ашота? — резко спросил Караев.
— Я его не любила, поэтому и не требовала. А вас я люблю.
— Ты говорила, что любила его.
— После встречи с вами я поняла, что не любила его, я хотела любви и придумала ее. Это был самообман.
— Я не могу на тебе жениться, это невозможно.
— Потому что вы встретили эту женщину? Она вам нравится?