Ему очень не хотелось прибегать к инструкции №11 — пытки всегда противоречили его убеждениям просвещенного монархиста — и все-таки в инструкции №11 было непреложно написано: «Перед лицом окончательного раскрытия следует немедленно применить устройство номер 9, предназначенное для быстрого выявления источника опасной информации». Устройство номер 9 напоминало спичечный коробок из тех, что можно найти в каком-нибудь шикарном клубе. Направив эту внешне безвредную Штучку на носителя опасной информации — собеседника или секс-партнера, — вы нажимаете соответствующую почти невидимую кнопочку, и, в мгновение ока, носитель ОН оказывается связан по всему его (ее) телу тончайшими неразрывными нитями. Связав носителя ОН — не важно, взрослого или ребенка — и лишив его возможности двигаться, вы можете (и должны) извлечь из устройства номер 9 экстрактор SQ=1,2, то есть прибор, используемый для экстракции желаемой информации из ее иммобилизированного носителя. Ничего, что экстрактор 80=1,2 выглядит как обычный штопор из страны Лилипутии, практика доказала его исключительную эффективность.
Черночернов, конечно, знал, что некоторые «чистильщики» старого сталинского стиля все еще привержены к своим добрым старым надежным зажимам… эти замшелые олухи используют любую возможность, чтобы дискредитировать устройство номер 9 и экстрактор SQ=1,2, дизайнированные специально для современных условий, чтобы не оставлять следов «активной беседы»… но он сам был не из этого числа отсталых элементов.
Быстрее, чем ожидалось, а именно через одиннадцать минут применения экстрактора профессор Фофанофф начал петь:
Песня Индийского гостя, Римский-Корсаков, оперный опус «Садко».
Затем он прервал взрыв своего бельканто, подмигнул мучителю и хрипло пробормотал:
— Прошу прощения, но в ваших приборах уже нет никакого толку. Я — за болевым порогом.
Черночернов, пораженный и потрясенный, нажал другую соответствующую кнопочку и смотал неразрывные нити. Еще раз он отдал должное своему руководству за то, что вычислили такого исключительного агента, ускользающего даже от экстрактора SQ=1,2.
— Фил, дорогой, бесценное мое человеческое существо, я надеюсь, ты не будешь держать на меня зла. Я ведь просто слуга своего долга. Если бы ты только знал мои истинные убеждения, мою настоящую песню, чье горло я столько лет топчу своим собственным сапогом! Давай выпьем на брудершафт! Можно отмыть бутылку этой стопроцентно русской перцовки? Что, эта девка, твой зяблик, принесла ее сюда? Очень мило с ее стороны! Хотел бы я ближе узнать твою Жемчужную Лагуну, но на всякий случай будь с ней на стреме, птичка, может быть, из нехорошего гнездышка. Ну, ладно, так или иначе, можешь ты мне точно сказать, что Шварценеггер был просто игрой твоего воображения? Спасибо, друг! Давай поцелуемся! Ты меня хоть в малейшей степени уважаешь? Так же и я тебя, в малейшей. Когда ты хочешь начать наше… кх, кх… исследование по Достоевскому? Прямо сейчас? Не шути! Все-таки после таких сегодняшних экстраваганций… я, конечно, ценю твое рвение, но спешка в столь деликатном деле не нужна. Не будем суетиться, дорогой ученый муж, и давай ручки-то, ручки-то наши перекрестим…
Выпивание водки с перекрещенными руками — старая русская традиция, дико называемая немецким словом «брудершафт». Трудно сказать, почему русские начали в этих случаях употреблять немецкое слово, как будто им самим никогда не приходило в голову целовать собутыльника, чавкать его губами и клясться никогда, никогда не плевать новому брудеру в ряшку.
Фил и Федот перекрестили свои руки со стаканами перцовки, опустошили эти стаканы залпом и потом громко и не без взаимного отвращения поцеловали друг друга во рты. Братья навсегда.
— Позаботься о своей антенне, Шварци, — прошептал Филларион прямо в глубину мученика, то есть в полковничье ухо.
Хихикая и слегка морщась, как будто после исключительно похабного приключения, полковник сошел вниз. Там он бросил взгляд в гостиную господина посланника. Милейшие супруги оставались в прежних позициях, погруженные в уютные кресла. Две маленькие лужицы рвоты поблескивали перед ними. Телевизор в центре комнаты трещал, как индийский костер. Передавали сегодняшний пресс-брифинг на Южной лужайке Белого дома. На лицах журналистов, как обычно, было написано, что они знают гораздо больше, чем говорят. Тэд Коппол. «Ночная линия».
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Похищение Европы
К Рождеству спецагент Джеймс Доллархайд достиг пика своей формы, если, конечно, не принимать во внимание плачевную разруху в его концепции Молодого мира. Совершая пробежки вдоль каньона Рок-Крик, Джим размышлял о быстро нарастающей маскулинизации своих вкусов и рефлексов. Что происходит, черт возьми? Еще недавно он вряд ли остался бы равнодушен к стройному япончику, которого он только что заметил возле доски объявлений парка отдыха. У него больше не подкруживалась голова, когда его ноздри улавливали запах чудесного мужского феромона из подмышек пробегающего мимо атлета. Вместо этого простой вид двух незначительных выпуклостей на грудной части женского тренировочного костюма или даже еще менее значительный, но по каким-то непонятным причинам дивный, невыразимый изгиб бедра бегущей девушки заставлял его жадно хватать ртом хорошо прогазованный вашингтонский воздух.
Эта додекафония в его столь грациозно настроенном оркестре была вызвана — он не мог не признать этого — той лиловоглазой нимфой с ледяной окружностью возле Национального архива. От Алика Жукоборца, соседа Урси по клевому кооперативчику Кондо дель Мондо, он узнал, что она всеми признана как «бесовски одаренная сучка в области руссистики», что она к тому же ненавидит русских и придерживается исключительно свободных взглядов по любому вопросу. Некоторое время он пестовал робкую надежду, что она также принадлежит к Молодому миру. Он даже нажал на Алика, чтобы выудить из него хотя бы намек на ее лесбийские склонности, однако Алик заверил его в противоположном. «Можешь мне поверить, старик, это хищная Мессалина вашего проклятого американского поколения йаппи…»
Что касается его клиента, то есть третьего члена их трио, Фила Фофаноффа, то, едва лишь Джим спросил его об Урси, тот немедленно начал петь «Песню индийского гостя». Странная цепь ассоциаций, ей-ей, странная цепь.
Чтобы оправдать свою неутолимую жажду видеть ее как можно чаще, то есть каждый день, Джим убедил сам себя, что ее следует внести в список сомнительных персонажей ТройногоЭл и поставить под мягкое, в высшей степени деликатное наблюдение. Через улицу от клевого Кондо дель Мондо он обнаружил сербский ресторан «Шибица» и сделался там, что называется, завсегдатаем. Сидя в оконном «фонаре» этого далеко не первоклассного балканского заведения, он размышлял о странностях судьбы: любой мессалинистый силуэт на мглистой улице оставлял его бездыханным.
Тем временем что-то решительно изменилось в подходе Пятого подотдела Третьего отделения ФБР к делу Филлариона фофаноффа. Как-то раз его непосредственный начальник, старший агент д’Аваланш, в самой что ни на есть дружеской манере, то есть на пределе своих возможностей, бросил ему как бы мимоходом: «А не завязать ли тебе, Джим, со всем этим шухером, с тем трехнутым русским индивидуумом, постольку поскольку наш недавний анализ показал полное отсутствие чего-либо интересного в этом дерьмовом Яйце, если не считать всяких вшивых и молью съеденных писем от одного придурка XIX века к… ну, к другому индивидууму… Бросил бы к чертям, а?»
Задетый за живое, Джим возразил, что хотя все подозрения к Филу Фофаноффу развеялись — он не более шпион, чем вы, Брюс, розовый фламинго, — тем не менее он полагает, что утечка из Москвы пришла недаром, что нечто таинственное и даже жуткое заключено в этом Яйце.
«Моя интуиция, сэр…»
— Простите, Джим, но наш бюджет лишает нас удовольствия следовать за вашей интуицией. Я надеюсь, что ты меня не держишь за какого-нибудь заплесневелого лаптя с 9-й улицы… (если не лапоть, кто ж ты тогда, быстро подумал Джим), и все— таки я бы предложил тебе вернуться к твоим первоначальным разработкам…
Боже правый! Неужели они действительно хотят меня опять засадить за ловлю блох? Что за проклятье! Вместо того чтобы вести дивные разговоры с международными учеными о предметах романтизма, о Пушкине и Роберте Эммете, вместо преследования лиловой нимфы из классических дубрав, ему придется опять углубиться в скучнейшие перипетии запутанного жульничества, опять вернуться к этим снотворным и тошнотворным дискеткам и папкам?! Боже упаси!
Он отправился к шефу. Конечности Доктора Хоб-Готлиба были, как обычно, небрежно раскинуты по предметам кабинетной меблировки, за исключением одной, а именно правой руки, в которой он держал книгу. Джим заметил титул. Это были «Федон» и «Критий» Платона, карманное издание из тех, что сейчас найдешь в любой забегаловке. Три младших сотрудника, Эплуайт, Эппс и Макфин, «молодая гвардия» Пятого подотдела, сидели за столом совещаний, держа карандаши наготове.
— Простите, братцы, за вторжение в ваш СПКУ (семинар по повышению культурного уровня), — сказал Джим.
— Всегда вам рад, Джим, — Доктор Хоб, казалось, чувствовал себя не вполне в своей тарелке.
«Молодая гвардия» тактично покинула помещение. Джим понял, что увертюра д’Аваланша была полностью оркестрована всем подотделом. Тогда он решил сразу взять быка за рога.
— Простите, Доктор Хоб, вам никогда не приходило в голову, что таинственное нападение на вашего покорного слугу в студии на Дикэйтор-стрит может иметь некоторое отношение к Зеро-Зет и его трем помощникам, которых вы упомянули в инструктаже пару месяцев назад? Не видится ли вам в этом некий заговор против перестройки?
— Конечно, приходило, конечно, видится, — ответил Хоб-Готлиб серьезно, хота и с еле заметной усмешечкой в уголке рта. — Поверьте, Джим, меньше всего я хочу смешивать вашу самоотверженную работу с приключениями вашей молодой личной жизни, но, увы, есть некоторые люди у нас в Бюро… ну… хм… наши собственные антиперестроечные силы, так сказать… которые считают, что вы слишком лично воспринимаете всю ситуацию в Тройном Эл. Наберитесь терпения и посидите немного тихо… в стороне от Яйца… Не обижайтесь, Джим, и позвольте мне напомнить вам строку из Платона: «Слабое рождается из сильного, а быстрое из медленного»…
Два дня спустя спецагент Доллархайд сидел на вершине вирджинского холма в окрестностях города Фэрфакса. Он размышлял о своей карьере контрразведчика. Несмотря на неопытность, Джим уже понял, что в пандемониуме ФБР судьба любого человека зависит от его собственной воли и от удачи. Рисковые и удачливые могут превратить свою жизнь в захватывающее странствие. Другие, невзирая на их титулы и награды, на всю жизнь останутся жалкими правительственными чиновниками. Каков же я сам: рисковый, но неудачливый или удачливый, но не рисковый? Платон, ответь!
Это был один из тех серых теплых дней, что не так уж редки во второй половине декабря в среднеатлантических штатах. С вершины холма мягкие склоны окрестностей выглядели как огромное поле для гольфа, пересеченное там и сям белыми вирджинскими заборами. Время от времени в скучных равнодушных небесах появлялись планеры, поднимавшиеся из близлежащего авиаклуба. Бесшумные, они парили над холмами, словно призраки самолетов. Повсюду были раскиданы маленькие яркие пятнышки всадников. Вдалеке различался флаг клуба верховой езды.
По некоторым причинам именно этот клуб привлекал в настоящий момент внимание спецагента. В последние три дня разработок название клуба несколько раз выпрыгивало из компьютерных лабиринтов. Не важно, что многие сомнительные личности из его списка потенциальных мошенников и потенциальных немошенников оказались членами этого клуба. Камнем преткновения был вопрос о том, кому принадлежит заведение. Джиму удалось выудить несколько имен, которые, похоже, были подставными лицами, но настоящий владелец был неуловим.
— Как я догадываюсь, вы, Джим, сведущи в лошадях, — сказал д’Аваланш. Он сиял, как бы говоря: наконец-то ты взялся за стоящее дело, сынок. — Почему бы вам не отправиться в Фэрфакс и не записаться в члены этих гребаных конюшен?
Ну и тоскливое дело, думал Джим, пока сидел на холме неподалеку от клуба. Лошади, мошенники, подсадные утки, пасущиеся на этих слишком уж умиротворенных холмах, какая лажа! Внезапно он услышал то, что меньше всего ожидал здесь услышать — романтический галоп. Три всадника галопировали мимо холма, и этот галоп напоминал вальс Его Величества Императорских голубых гусар или даже — почему бы и нет? — похищение Европы. О, да, он видел бешеный факел выцветшей крашеной гривы, хохочущий чувственный рот, собравшиеся в вожжи морщинки у глаз, еще один тип неотразимой женщины — если не похищенная Европа, то кто же она? Если не мистера Зевса, то кого же еще представляют двое мужчин, скачущих рядом? О, нет… Он не мог поверить своим глазам, представителями Мистера Зевса были не кто иные, как достопочтенный Генри Трастайм и начальник службы охраны Тройного Эл Каспар Свин-гчэар. Пощелкивание груженных судьбой секунд, мгновенное восстановление лишенной всякой судьбы реальности…
Этот промельк оказался поворотным пунктом в жизни и карьере спецагента Джеймса Доллархайда: он решил отбросить все предосторожности, а также инструкции начальства и устремиться к своему предназначению.
Почти немедленно он был вознагражден за свое решение. Однажды в «Шибице», в один из очаровательных вечеров, его пронзил насмешливый взгляд. Он содрогнулся над блюдом балканского салата — «ле мини принтан», вуаля, обволакивающие испарения кустов сирени. Доктор наук Урсула Усрис потягивала свой эспрессо в двух столах от него.
Что сказал Пушкин Баратынскому, когда они столкнулись на ежегодном осеннем балу барона Геккерена?
Что за мистификация? Он слышал скрипки того бала, видел похотливых львиц в великосветской толпе… новый развратный танец… триумфальная контрреволюция, то есть обратное вращение…
— Только мы остались невознагражденными в нашем отечестве, — вот что сказал Алекс Юджину в ту ночь.
— Верно! — воскликнула Урсула. — Хочешь честно, Дик? Ты поколебал мою уверенность в том, что передо мной всего лишь мелкий стукач. Не будь дубарем, петушок-гребешок, и перестань сидеть день за днем в этой чертовой «Шибице». Если ты просто хочешь в темпе повальсировать, сделай соответствующее па-де-де. Для начала заплати за мой эспрессо!
Она расхохоталась, а он заморгал. Когда он кончил моргать, ее стул был пуст. Испарилась. Джим уныло собирал себя по кускам. Прощай, моя профессиональная интуиция!
Матушка Обескураж из дистрикта Колумбия
Перед тем как перейти от сравнительного спокойствия предшествующих глав к взрыву диких событий, повествование наше, безусловно, потребует, чтобы читатели насладились видом Филлариона, стоящего на углу улиц Икс и 14-й. В задумчивости он взирал на названия улиц.
Ради небес, думал Фил, почему это живописное место было названо столь безлично, столь обескураживающе? Инкогнито, Икс, лежащее меж двух тоскливых цифр, 13 и 14! Господин мэр, почему бы нам не спустить с цепи гончую свору ассоциаций и не переименовать 13-ю в улицу Чертовой дюжины, то есть, по-английски, Дюжины пекаря. Заполучив пекаря, нам будет ничего не стоить переименовать 14-ю в улицу Круасана, поскольку число 14 столь живо напоминает нам о Дне Бастилии, 14 июля, то есть о национальном празднике той страны, где выпекают круасаны, эти дивные булочки-полумесяцы. Теперь, господин мэр, дело лишь за простой логикой, и она не позволит нам задержаться ни на минуту в переименовании улицы Икс в улицу Наполеона!
Итак, насладившись видом нашего 160-килограммового иноземца на углу Круасана и Наполеона, проследим его беспечную прогулку вдоль Чертовой дюжины, подмечая все его дружелюбные кивочки и экивочки по адресу элегантных жильцов и завсегдатаев этого места, подмечая также вспышки его фотоаппарата, с помощью которого он тщательно фиксировал крылечки домов и множество бумажных объявлений, трепещущих на фонарных столбах в порывах атлантического ветра. Засим он погрузился в свой громоздкий «Чеккер» и направился в Горсовет на аудиенцию к мэру Берри.