– Ясно, вы имеете в виду третью мировую войну. Нет, нам посчастливилось: мы вышли сухими из воды. Благодаря своеобразному географическому положению, – тем же менторским тоном добавляет он, – Новая Зеландия не имела стратегического значения для…
Эту многообещающую лекцию вождь обрывает вопросом:
– Значит, у вас остались поезда?
– Да, поезда у нас остались, – несколько раздраженно отвечает доктор Пул. – Но, как я говорил…
– И паровозы в самом деле работают?
– Конечно, работают. Как я говорил…
К изумлению доктора Пула, вождь издает восторженный вопль и хлопает его по плечу.
– Тогда ты можешь помочь нам снова все это наладить. Как в добрые старые дни… – Он делает пальцами рожки. – У нас будут поезда, настоящие поезда! – В порыве восторженного предвкушения вождь притягивает к себе доктора Пула, обнимает его и целует в обе щеки. Съежившись от неловкости, которая усугубляется еще и отвращением (великий человек моется редко, к тому же изо рта у него пахнет крайне скверно), доктор Пул высвобождается.
– Но я не инженер, – протестует он. – Я ботаник.
– А что это?
– Ботаник – это человек, который знает все про строение и механизмы…
– Заводов? – с надеждой спрашивает вождь.
– Нет, я не договорил – про строение и механизмы жизнедеятельности растений. Ну, которые с листьями, стеблями и цветками, хотя, – поспешно добавляет доктор Пул, – не следует забывать и о тайнобрачных. Честно говоря, тайнобрачные – мои любимцы. Как вам, наверно, известно, Новая Зеландия особенно богата тайнобрачными…
– Да, но как же с паровозами?
– С паровозами? – презрительно переспрашивает доктор Пул. – Говорю же вам, я не отличу паровой турбины от дизеля.
– Значит, ты не можешь помочь нам снова пустить поезда?
– Исключено.
Не говоря ни слова, вождь поднимает правую ногу, упирает ее доктору Пулу в низ живота и резко распрямляет колено.
Крупный план: доктор Пул, потрясенный, весь в царапинах, однако невредимый поднимается с кучи песка, на которую упал. За кадром слышен голос вождя, зовущего людей, которые взяли доктора Пула в плен.
Средний план: могильщики и рыбаки бегут на его зов.
Вождь указывает на доктора Пула.
– Заройте его.
– Живьем или мертвого? – глубоким контральто осведомляется толстушка.
Вождь смотрит на нее – кадр снят с места, где он стоит. Пересилив себя, вождь отворачивается. Губы его шевелятся. Он повторяет соответствующий отрывок из краткого катехизиса: «В чем сущность женщины? Ответ: женщина – сосуд Нечистого, источник всех уродств, враг человечества и…»
– Живьем или мертвого? – повторяет толстушка. Вождь пожимает плечами.
– Как хотите, – с деланным безразличием отвечает он. Толстушка принимается хлопать в ладоши.
– Вот здорово! – восклицает она и поворачивается к остальным: – Пошли, ребята, позабавимся.
Они обступают доктора Пула, поднимают его, вопящего благим матом, с земли и опускают ногами вперед в полузасыпанную могилу директора пивоваренной корпорации «Золотое правило». Толстушка придерживает доктора, а мужчины начинают сбрасывать сухую землю в могилу. Вскоре он зарыт уже по пояс.
На звуковой дорожке крики жертвы и возбужденный смех палачей понемногу стихают; тишину нарушает голос Рассказчика.
Рассказчик
Все филантропии полны – потом, а вот НКВД – сейчас.
Кого травить мы станем, а кого жалеть?
Тут дело лишь в сиюминутных нормах,
В словах на целлюлозе и в радиокрике,
В причастности – иль к яслям коммунистов, иль к первому причастию,
И лишь в познанье сущности своей
Любой из нас перестает быть обезьяной.
На звуковой дорожке – опять смех вперемешку с мольбами о пощаде. Внезапно раздается голос вождя:
– Отойдите! Мне не видно.
Могильщики повинуются. В наступившем молчании вождь смотрит вниз, на доктора Пула.
– Ты разбираешься в растениях, – наконец говорит он. – Почему б тебе не выпустить там корешки?
Слушатели одобрительно гогочут.
– Что же ты не расцветаешь хорошенькими розовыми цветочками?
Крупный план: страдальческое лицо доктора Пула.
– Пощадите, пощадите…
Его голос забавно срывается; новый взрыв веселья.
– Я могу быть вам полезен. Могу научить, как получать хорошие урожаи. У вас будет больше еды.
– Больше еды? – с внезапным интересом переспрашивает вождь, потом свирепо хмурится: – Врешь!
– Нет, клянусь всемогущим Господом! Слышен возмущенный, протестующий ропот.
– Может, в Новой Зеландии он и всемогущ, – отчеканивает вождь, – но не здесь – с тех пор, как случилось Это.
– Но я же в самом деле могу вам помочь.
– Ты готов поклясться именем Велиала?
Отец доктора Пула был священнослужителем, да и сам он регулярно посещает церковь, однако сейчас он горячо и прочувственно клянется:
– Клянусь Велиалом. Клянусь именем всемогущего Велиала. Все присутствующие делают пальцами рожки. Долгое молчание.
– Выкапывайте.
– Но, вождь, это же нечестно! – протестует толстушка.
– Выкапывай, сосуд греха!
Тон вождя настолько убедителен, что все начинают яростно копать, и не проходит и минуты, как доктор Пул вылезает из могилы и, покачиваясь, останавливается у подножия мавзолея.
– Благодарю, – с трудом выдавливает он; колени его подгибаются, и ботаник теряет сознание.
Слышен всеобщий презрительно-добродушный смех. Наклонившись со своего мраморного постамента, вождь протягивает девушке бутылку:
– Эй ты, рыжий сосуд! Дай-ка ему хлебнуть вот этого, – приказывает он. – Он должен очнуться и встать на ноги. Мы возвращаемся в центр.
Девушка присаживается на корточки рядом с доктором Пулом, приподнимает безжизненное тело, опирает болтающуюся голову доктора о запреты на своей груди и вливает в него укрепляющее.
Наплыв: улица, четверо бородачей несут вождя на носилках. Остальные, увязая ногами в песке, плетутся сзади. Тут и там, под навесами разрушенных заправочных станций, в зияющих дверных проемах учреждений, видны груды человеческих костей.
Средний план: доктор Пул, держа в правой руке бутылку, движется нетвердой походкой и с большим чувством напевает «Энни Лори»[75]. Он выпил на пустой желудок – а ведь желудок этот принадлежит человеку, чья мать всегда была ревностной поборницей трезвости, – и крепкое красное вино подействовало быстро.
В конце заключительной фразы в кадре появляются две девушки-могильщицы. Подойдя сзади к певцу, толстушка дружески хлопает его по спине. Доктор Пул вздрагивает, оборачивается, и на лице его внезапно появляется тревога. Однако улыбка девушки успокаивает его.
– Я Флосси, – сообщает она. – Надеюсь, ты не держишь на меня зла за то, что я хотела тебя зарыть?
– О нет, нисколько, – уверяет доктор Пул тоном человека, который говорит девушке, что не возражает, если она закурит.
– Я ведь ничего против тебя не имею, – уверяет Флосси.
– Разумеется.
– Просто захотелось посмеяться, вот и все.
– Конечно, конечно.
– Люди ужасно смешные, когда их зарывают в землю.
– Ужасно, – соглашается доктор Пул и выдавливает из себя нервный смешок. Почувствовав, что ему недостает смелости, он подбадривает себя глотком из бутылки.
– Ну, до свидания, – прощается толстушка. – Мне нужно сходить поговорить с вождем насчет надставки рукавов на его новом пиджаке.
Она снова хлопает доктора Пула по спине и убегает.
Доктор остается с ее подругой. Украдкой бросает на нее взгляд. Ей лет восемнадцать, у нее рыжие волосы, ямочки на щеках и юное стройное тело.
– Меня зовут Лула, – начинает она. – А тебя?
– Алфред, – отвечает доктор Пул. – Моя мать – большая поклонница «In Memoriam»[76], – поясняет он.
– Алфред, – повторяет рыжеволосая. – Я буду звать тебя Алфи. Вот что я скажу тебе, Алфи: не очень-то мне нравятся эти публичные погребения. Не знаю, чем я отличаюсь от других, но мне не смешно. Не вижу в них ничего забавного.
– Рад слышать, – отвечает доктор Пул.
– Знаешь, Алфи, ты и в самом деле счастливчик, – после короткого молчания заключает она.
– Счастливчик? Лула кивает:
– Во-первых, тебя вырыли, такого мне видеть не приходилось; во-вторых, ты попал прямо на обряды очищения.
– Обряды очищения?
– Да, завтра ведь Велиалов день. Велиалов день, – повторяет она, заметив на лице собеседника недоумение. – Только не говори мне, будто не знаешь, что происходит в канун Велиалова дня.
Доктор Пул отрицательно качает головой.
– Но когда же у вас происходит очищение?
– Ну, мы каждый день принимаем ванну, – объясняет доктор Пул, который успел еще раз убедиться, что Лула этого явно не делает.
– Да нет, – нетерпеливо перебивает она. – Я имею в виду очищение расы.
– Расы?
– Да разве же, черт побери, ваши священники оставляют в живых младенцев-уродов?
Молчание. Через несколько секунд доктор Пул задает встречный вопрос:
– А что, здесь рождается много уродов?
Лула кивает.
– С тех пор, как случилось Это, когда Он пришел к власти, – она делает рожки. – Говорят, раньше такого не было.
– Кто-нибудь рассказывал тебе о воздействии гамма-излучения?
– Гамма-излучения? Что это?
– Из-за него-то у вас и рождаются уроды.
– Ты что, хочешь сказать, что дело тут не в Велиале? – В ее голосе звучит негодование и подозрительность; она смотрит на доктора Пула, как святой Доминик на еретика-альбигойца[77].
– Нет, конечно же, нет, – спешит успокоить девушку доктор Пул. – Он первопричина, это само собой. – Ботаник неумело и неуклюже показывает рожки. – Я просто имею в виду природу вторичной причины – средство, которое Он использовал, чтобы осуществить свой провиденциальный замысел, – понимаешь, что я хочу сказать?
Его слова и скорее даже благочестивый жест рассеивают подозрения Лулы. Лицо ее проясняется, и она одаривает доктора Пула очаровательнейшей улыбкой. Ямочки на ее щеках приходят в движение, словно пара прелестных крошечных существ, ведущих свою, тайную жизнь независимо от остального лица. Доктор Пул улыбается ей в ответ, но тотчас же отводит глаза, краснея при этом до корней волос.
Рассказчик
Из-за безмерного уважения к матери наш бедный друг в свои тридцать восемь лет все еще холост. Он преисполнен неестественного почтения к браку и вот уже полжизни сгорает на тайном огне. Полагая, что предложить какой-нибудь добродетельной молодой леди разделить с ним постель – это кощунство, он под панцирем академической респектабельности скрывает мир страстей, в котором за эротическими фантазиями следует мучительное раскаяние, а юношеские желания непрерывно борются с материнскими наставлениями. А здесь перед ним Лула – девушка без малейших претензий на образованность или воспитанность, Лула au naturel [78], пахнущая мускусом, что, если вдуматься, тоже имеет свою прелесть. Что ж тут удивительного, если он краснеет и (против воли, так как ему хочется смотреть на нее) отводит глаза.
В порядке утешения и в надежде набраться смелости доктор Пул снова прибегает к бутылке. Внезапно улица сужается и превращается в тропинку между песчаными дюнами.
– После вас, – учтиво поклонившись, говорит доктор Пул.
Девушка улыбается, принимая любезность, к которой здесь, где мужчины шествуют впереди, а сосуды Нечистого следуют за ними, она совершенно не привыкла.
В кадре зад Лулы, наблюдаемый глазами идущего следом доктора Пула. «Нет-нет, нет-нет, нет-нет», – мелькает в ритме шагов. Крупным планом доктор Пул, глаза ботаника широко раскрыты; с его лица камера вновь переходит на Лулин зад.
Рассказчик
Это символ, зримый, осязаемый символ его сознания. Принципы, находящиеся в разладе с вожделением, его мать и седьмая заповедь, наложенные на его фантазии, и жизнь, как она есть.
Дюны становятся ниже. Дорога снова достаточно широка, чтобы идти рядом. Доктор Пул украдкой бросает взгляд на лицо спутницы и видит, что оно погрустнело.
– В чем дело? – заботливо спрашивает он, с невероятной смелостью добавляет: – Лула, – и берет ее за руку.
– Ужасно, – в тихом отчаянии роняет она.
– Что ужасно?
– Все. Не хочется думать обо всем этом, но раз уж не повезло, то от этих мыслей не отвяжешься. Разве только с ума не сходишь. Думаешь и думаешь о ком-то, хочешь и хочешь. А знаешь, что нельзя. И боишься до смерти того, что с тобой могут сделать, если проведают. Можно отдать все на свете за пять минут – пять минут свободы. Но нет, нет, нет. И ты сжимаешь кулаки и держишься – кажется, вот-вот разорвешься на части. А потом вдруг, после всех этих мучений, вдруг… – Она замолкает.
– Что вдруг? – спрашивает доктор Пул.
Она бросает на него быстрый взгляд, однако видит на лице собеседника лишь совершенно невинное непонимание.
– Никак я тебя не раскушу. Ты сказал правду вождю? Ну, насчет того, что ты не священник, – наконец отвечает она и вся вспыхивает.
– Если ты мне не веришь, – с пьяной галантностью отвечает доктор Пул, – я готов доказать.
Несколько секунд Лула смотрит на него, потом встряхивает головой и в каком-то ужасе отворачивается. Ее пальцы нервно разглаживают фартук.
– А все же, – продолжает он, ободренный ее внезапной застенчивостью, – ты так и не сказала, что же такое вдруг происходит.
Лула оглядывается – не слышит ли кто, – потом почти шепчет:
– Вдруг Он начинает овладевать всеми. Он заставляет всех думать об этих вещах по целым неделям, а это ведь против закона, это дурно. Мужчины безумеют до того, что начинают распускать руки и называют тебя сосудом, словно священники.
– Сосудом?
– Сосудом Нечистого, – кивает девушка.
– А, понимаю.
– А потом наступает Велиалов день, – помолчав, продолжает она. – И тогда… Ну, ты сам знаешь, что это означает. А потом, если ребенок получится, Он способен покарать тебя за то, что сам же заставил совершить. – Она вздрагивает и делает рожки. – Я знаю, мы должны принимать любую Его волю, но я так надеюсь, что если когда-нибудь рожу ребенка, то с ним будет все в порядке.
– Ну конечно, все будет в порядке, – восклицает доктор Пул. – Ведь у тебя же все в порядке.
Восхищенный собственной дерзостью, он смотрит на нее. В кадре – крупным планом то, на что он смотрит: «Нет, нет, нет, нет, нет, нет…»
Лула печально качает головой:
– Вот тут ты не прав. У меня лишняя пара сосков.
– Ох! – произносит доктор Пул таким тоном, что сразу становится ясно: мысль о матери мгновенно свела на нет воздействие красного вина.
– В этом нет ничего особенно плохого, – поспешно добавляет Лула. – Они бывают даже у лучших людей. Это совершенно законно. Можно иметь и три пары сосков. И по семь пальцев на руках и ногах. А вот все, что свыше этого, должно быть уничтожено при очищении. Взять мою подружку Полли – она недавно родила. Первенца. У него четыре пары сосков, а на руках нет больших пальцев. Вот ей надеяться не на что. Малыш, считай, уже приговорен. А ей побрили голову.
– Побрили голову?
– Так поступают со всеми женщинами, чьих детей уничтожают.