Рассказчик
Это другая погибель – на сей раз не от чумы, не от яда, не от огня, не от искусственно вызванного рака, а от бесславного разрушения самой сущности биологического вида. Эта страшная и совершенно негероическая смерть, предопределенная при рождении, может быть результатом как развития атомной промышленности, так и атомной войны. В мире, питающемся энергией атомного распада, бабка каждого человека так или иначе имела дело с рентгеновским излучением. И не только бабка – дед, отец, мать, три, четыре, пять поколений предков каждого человека, которые все ненавидят Меня.
С очередного уродца камера вновь переходит на доктора Пула, который стоит, прижав платок к своему слишком чувствительному носу, и с ужасом и смущением смотрит на происходящее вокруг.
– Все дети выглядят словно они одного возраста, – обращается он к стоящей рядом Луле.
– А ты как думал? Они же все родились между десятым и семнадцатым декабря.
– Но в таком случае… – страшно смутившись, запинается доктор Пул. – Похоже, – поспешно добавляет он, – что здесь все совсем не так, как в Новой Зеландии.
Несмотря на выпитое вино, он вспоминает о своей седовласой матери за океаном и, виновато покраснев, кашляет и отводит глаза.
– А вон Полли! – восклицает его спутница и спешит на другой конец зала.
Пробираясь между сидящими на корточках и лежащими матерями и бормоча извинения, доктор Пул движется вслед за нею.
Полли сидит на набитом соломой мешке рядом с бывшей кассой. Ей лет восемнадцать-девятнадцать, она невысока и хрупка, голова у нее выбрита, словно у приготовленного к казни преступника. Красота ее лица – в тонких чертах и огромных ясных глазах. С болезненным замешательством она поднимает их на Лулу, а потом равнодушно, безо всякого выражения, переводит их на лицо незнакомца, стоящего рядом.
– Милая!
Лула наклоняется и целует подругу. «Нет, нет», – видит доктор Пул. Лула садится рядом с Полли и обнимает ее, стараясь утешить. Полли утыкается лицом в плечо девушки, обе плачут. Словно разделяя их горе, уродец на руках у Полли просыпается и принимается жалобно попискивать. Полли поднимает голову с плеча подруги, ее лицо залито слезами; она бросает взгляд на безобразного младенца, расстегивает рубашку и, отодвинув красное «нет», дает грудь. Ребенок с неистовой жадностью принимается сосать.
– Я люблю его, – всхлипывает Полли. – Не хочу, чтобы его убили.
– Милая! – только и находит что сказать Лула. – Милая! Громкий голос обрывает ее:
– Тихо там! Тихо!
Другие голоса подхватывают:
– Тише!
– Тихо там!
– Тише! Тише!
Разговоры резко стихают, и наступает долгое выжидательное молчание. Затем раздается звук рога и чей-то удивительно детский, но тоже весьма уверенный голос объявляет:
– Его преосвященство архинаместник Велиала, владыка земли, примас Калифорнии, слуга пролетариата, епископ Голливудский!
Дальний план: парадная лестница гостиницы. В длинной мантии из англо-нубийского козлиного меха и золотой короне с четырьмя длинными, острыми рогами величественно спускается архинаместник. Служка держит над ним большой зонт из козлиной шкуры, за ним следуют два-три десятка церковных сановников – от трехрогих патриархов до однорогих пресвитеров и безрогих послушников. Все они – от архинаместника и ниже – безбороды, потны, толстозады, у всех них одинаковое флейтовое контральто.
Вождь встает с носилок и идет навстречу носителю духовной власти.
Рассказчик
Церковь и государство,
Алчность и коварство —
Два бабуина
В одной верховной горилле.
Вождь почтительно склоняет голову. Архинаместник воздевает руки к тиаре, притрагивается к двум передним рогам и возлагает получившие духовный заряд пальцы на лоб вождя.
– Да не пронзят тебя никогда рога Его.
– Аминь, – отзывается вождь, выпрямляется и добавляет уже не почтительным, а оживленным и деловым тоном: – Для вечера все готово?
Голосом десятилетнего мальчика, в котором, однако, слышится тягучая и велеречивая вкрадчивость видавшего виды священнослужителя, давно привыкшего играть роль высшего существа, стоящего в отдалении от своих собратьев и над ними, архинаместник отвечает, что все в порядке. Под личным наблюдением трехрогого инквизитора и патриарха Пасадены группа посвященных служек и послушников проехала по всем поселениям и провела ежегодную перепись. Все матери уродцев помечены. Им побрили головы и осуществили предварительное бичевание. На сегодняшний день все виновные переправлены в один из трех центров очищения, расположенных в Риверсайде, Сан-Диего и Лос-Анджелесе. Ножи и освященные воловьи жилы готовы, и, если Велиалу будет угодно, церемония начнется в назначенный час. К завтрашнему дню очищение страны будет завершено.
Архинаместник еще раз делает рожки и на несколько секунд застывает в молчании. Затем, открыв глаза, поворачивается к свите и скрипит:
– Забирайте бритых, забирайте эти оскверненные сосуды, эти живые свидетельства Велиаловой злобы и отведите их на место позора.
Дюжина пресвитеров и послушников сбегают с лестницы в толпу матерей.
– Живей! Живей!
– Во имя Велиала!
Медленно, неохотно, безволосые женщины поднимаются. Прижимая свою маленькую изуродованную ношу к налитой молоком груди, они идут к дверям – в молчании, которое говорит о горе красноречивей любого крика.
Средний план: Полли на мешке с соломой. Молодой послушник подходит и грубо ставит ее на ноги.
– Вставай! – голосом сердитого и злобного ребенка кричит он. – Поднимайся, вместилище мерзости!
Он бьет Полли по щеке. Девушка отшатывается в ожидании следующего удара и почти бегом присоединяется к подругам по несчастью, толпящимся у входа.
Наплыв: ночное небо, сквозь тонкие полоски облаков просвечивают звезды, ущербная луна клонится к западу. Долгое молчание, затем слышится отдаленное пение. Постепенно мы начинаем различать слова: «Слава Велиалу, Велиалу в безднах!» – которые повторяются снова и снова.
Рассказчик
Перед глазами лапа обезьянья
Затмила звезды, и луну, и даже
Сам космос. Пять вонючих пальцев —
Весь мир.
Тень от лапы бабуина приближается к камере, растет, становится все более угрожающей и в конце концов закрывает все тьмой.
В кадре – лос-анджелесский Колизей изнутри. В дымном и неверном свете факелов видны лица членов Великой Конгрегации. Ярус над ярусом, они напоминают ряды гаргулий[89], извергающих из черных глазниц, трепещущих ноздрей, полуоткрытых губ под монотонное пение: «Слава Велиалу, Велиалу в безднах!» – продукты ритуальной религии: беспочвенную веру, сверхчеловеческое возбуждение, коллективное слабоумие. Внизу, на арене, сотни бритоголовых девушек и женщин, каждая с маленьким уродцем на руках, стоят на коленях перед главным алтарем. Жуткие в своих ризах из англо-нубийского меха и тиарах с золочеными рогами, на верху лестницы, ведущей к престолу, двумя группами стоят патриархи и архимандриты, пресвитеры и послушники и высокими дискантами поют антифоны[90] под аккомпанемент флейт, сделанных из костей, и целой батареи ксилофонов.
Полухорие 1
Слава Велиалу,
Полухорие 2
Велиалу в безднах!
Пауза. Мелодия песнопения меняется: наступает новая часть службы.
Полухорие 1
Это ужасно,
Полухорие 2
Ужасно, ужасно
Полухорие 1
Попасть в руки —
Полухорие 2
Огромные и волосатые —
Полухорие 1
В руки живого зла!
Полухорие 2
Аллилуйя!
Полухорие 1
В руки врага человеческого —
Полухорие 2
В любимые нами руки
Полухорие 1
Мятежника, восставшего против порядка вещей.
Полухорие 2
С коим мы вступили в сговор против самих себя;
Полухорие 1
Во власть Великой Мясной Мухи – Повелителя Мух,
Полухорие 2
Вползающего в сердце;
Полухорие 1
Нагого червя, что бессмертен,
Полухорие 2
И, бессмертный, есть источник нашей вечной жизни;
Полухорие 1
Князя воздушных сил,
Полухорие 2
Спитфайра[91] и Штукаса[92], Вельзевула и Азазела[93].
Аллилуйя!
Полухорие 1
Владыки этого мира
Полухорие 2
И его растлителя,
Полухорие 1
Великого Господина Молоха,
Полухорие 2
Покровителя всех народов,
Полухорие 1
Господина нашего Маммоны,
Полухорие 2
Вездесущего,
Полухорие 1
Люцифера[94] всемогущего
Полухорие 2
В церкви, в государстве,
Полухорие 1
Велиала
Полухорие 2
Трансцендентного,
Полухорие 1
Но столь же имманентного.
Вместе
В руки Велиала, Велиала, Велиала, Велиала.
Пение замирает; два безрогих послушника спускаются с лестницы, хватают ближайшую бритоголовую женщину, ставят на ноги и ведут ее, оцепеневшую от ужаса, наверх, где на последней ступени лестницы стоит патриарх Пасадены и правит лезвие длинного мясницкого ножа. Замерев от страха и раскрыв рот, коренастая мать-мексиканка смотрит на него. Один из послушников берет у нее ребенка и подносит патриарху.
Крупным планом: типичный продукт прогрессивной технологии – маленький монголоид-идиот с заячьей губой. За кадром пение хора.
Полухорие 1
Вот знак враждебности Велиала —
Полухорие 2
Мерзость, мерзость;
Полухорие 1
Вот плод благоволения Велиала —
Полухорие 2
Нечистоты из нечистот;
Полухорие 1
Вот кара за послушание Его воле —
Полухорие 2
На земле, равно как и в аду.
Полухорие 1
Кто источник всех уродств?
Полухорие 2
Мать.
Полухорие 1
Кто избранный сосуд греховности?
Полухорие 2
Мать.
Полухорие 1
Кто проклятие нашего рода?
Полухорие 2
Мать.
Полухорие 1
Одержимая, одержимая —
Полухорие 2
Изнутри и снаружи:
Полухорие 1
Ее инкуб[95] – объект, ее субъект – суккуб,
Полухорие 2
И оба они – Велиал;
Полухорие 1
Одержимая Мясной Мухой,
Полухорие 2
Ползущей и жалящей,
Полухорие 1
Одержимая тем, что непреоборимо
Полухорие 2
Толкает ее, гонит ее,
Полухорие 1
Словно вонючего хорька,
Полухорие 2
Словно свинью в течке,
Полухорие 1
Вниз по наклонной
Полухорие 2
В невыразимую мерзость,
Полухорие 1
Откуда после долгого барахтанья,
Полухорие 2
После множества больших глотков пойла
Полухорие 1
Выныривает через девять месяцев мать
Полухорие 2
И приносит эту чудовищную насмешку над человеком.
Полухорие 1
Каково же будет искупление?
Полухорие 2
Кровь.
Полухорие 1
Как умилостивить Велиала?
Полухорие 2
Одной лишь кровью.
Камера переходит от престола к ярусам, где бледные гаргульи голодными глазами уставились вниз в предвкушении экзекуции. И вдруг они разверзают черные пасти и начинают петь в унисон – сначала неуверенно, потом все тверже и громче.
– Кровь, кровь, кровь, это кровь, кровь, кровь, это кровь…
В кадре снова престол. За кадром – бессмысленное, нечеловеческое пение.
Патриарх передает оселок одному из прислуживающих ему архимандритов, берет левой рукой младенца за шею и насаживает его на нож. Младенец взвизгивает и умолкает.
Патриарх поворачивается, выпускает с полпинты крови на алтарь и отбрасывает трупик в темноту. Пение вздымается неистовым крещендо:
– Кровь, кровь, кровь, это кровь, кровь, кровь…
– Увести, – повелительно скрипит патриарх.
Охваченная ужасом мать поворачивается и сбегает по ступеням. За нею спешат два послушника, яростно бичуя ее освященными воловьими жилами. Пение перемежается пронзительными криками. Со стороны аудитории слышится стон – полусоболезнующий, полуудовлетворенный. Раскрасневшись и немного задыхаясь от столь непривычных усилий, послушники хватают другую женщину – на этот раз юную девушку, хрупкую, стройную, почти девочку. Они тащат жертву по ступеням, лица ее не видно. Но вот один из послушников отступает чуть в сторону, и мы узнаем Полли. Ребенка – без больших пальцев на руках и с восемью сосками – подносят к патриарху.
Полухорие 1
Мерзость, мерзость! Каково же будет искупление?
Полухорие 2
Кровь.
Полухорие 1
Как умилостивить Велиала?
На этот раз отвечает весь зал:
– Одной лишь кровью, кровью, кровью, этой кровью…
Левая рука патриарха сжимается на шейке ребенка.
– Нет! Нет! Пожалуйста, не надо!
Полли бросается к малышу, но послушники ее оттаскивают. Под ее рыдания патриарх рассчитанно неторопливо насаживает ребенка на нож, после чего отшвыривает тельце во тьму за алтарем.
Слышится громкий крик. Средний план: в первом ряду зрителей доктор Пул теряет сознание.
В кадре «Греховная Греховных» изнутри. Это небольшое святилище, расположенное вдоль длинного края арены, сбоку от алтаря; оно представляет собой продолговатое здание из необожженного кирпича с престолом в одном конце и раздвижными дверьми в другом. Они сейчас приоткрыты, чтобы было видно происходящее на арене. Посреди комнаты на ложе развалился архинаместник. Неподалеку от него безрогий послушник жарит на угольной жаровне поросячьи ножки; чуть поодаль двурогий архимандрит выбивается из сил, пытаясь привести в чувство доктора Пула, который без признаков жизни лежит на носилках. Наконец холодная вода и несколько хлестких пощечин производят желаемый эффект. Ботаник вздыхает, открывает глаза, уклоняется от очередной пощечины и садится.
– Где я? – спрашивает он.
– В «Греховная Греховных», – отзывается архимандрит. – А это – его высокопреосвященство.
Доктор Пул узнает великого человека и догадывается почтительно склонить голову.
– Принеси табурет, – командует архинаместник.
Появляется табурет. Наместник кивает на него головой; доктор Пул с трудом встает на ноги, пошатываясь, пересекает комнату и садится. И сразу же особенно громкий вопль заставляет его обернуться.
Дальним планом – главный алтарь, снятый с точки доктора Пула. Патриарх как раз отшвыривает очередного уродца в темноту, а его прислужники бичуют воющую мать.
В кадре опять доктор Пул: он вздрагивает и закрывает лицо руками. За кадром слышно монотонное пение: «Кровь, кровь, кровь».
– Ужасно! – восклицает доктор Пул. – Ужасно!
– Но ведь ваша религия тоже не чурается крови, – иронически улыбнувшись, замечает архинаместник. – «Омыли одежды свои кровью Агнца»[96]. Не так ли?
– Совершенно точно, – признает доктор Пул. – Но мы же не совершаем омовений на самом деле. Только говорим о них или – еще чаще – поем.
Доктор Пул отводит взгляд. Молчание. Подходит послушник с большим блюдом и вместе с двумя бутылками ставит его на стол подле ложа. Настоящей старинной вилкой двадцатого века (подделка под раннегеоргианскую[97]) архинаместник подцепляет свиную ножку и принимается ее глодать.
– Угощайтесь, – проглотив кусок, скрипит он и, указывая на бутылку, добавляет: – А вот вино.
Доктор Пул, который невероятно голоден, с готовностью принимает приглашение; снова наступает молчание, нарушаемое лишь громким чавканьем да песнопениями с требованием крови.