— Соединяю, — сказала секретарша, и у Кей затеплилась надежда.
— Привет, — заговорил Гэвин. — Как жизнь?
— Прекрасно, — солгала Кей, потому что Уна и Алекс навострили уши. — Как работа продвигается?
— Дел по горло, — сказал Гэвин. — А у тебя?
— У меня тоже.
Прижимая трубку к уху, она изображала, будто поглощена разговором, но слышала только молчание.
— Я подумала — можешь, заглянешь вечерком? — выдавила наконец Кей, хотя её уже тошнило.
— Мм… не знаю, смогу ли выбраться, — ответил он.
«Как ты можешь не знать? Или у тебя есть кое-что получше?»
— Тут такое дело… звонила Мэри. Жена Барри. Просит, чтобы я нёс гроб. Так что мне, вероятно, придётся… Наверное, придётся вечером съездить узнать, что от меня потребуется и всё такое.
Иногда ей достаточно было просто выдержать паузу, чтобы до него дошла нелепость таких отговорок: он смущался и отыгрывал назад.
— Хотя это не займёт много времени, — сказал он. — Если хочешь, встретимся, только попозже.
— Ну ладно тогда. У меня? А то мне завтра рано вставать.
— Мм… Да, хорошо.
— В котором часу? — Пусть хотя бы одно решение примет сам.
— Не знаю… в районе девяти?
Когда раздались короткие гудки, Кей ещё подержала трубку возле уха, а потом сказала в расчёте на Уну и Алекс:
— Я тебя тоже. До скорого, милый.
V
У Тессы, школьного психолога, расписание было более гибким, чем у её мужа. Как правило, после уроков она отвозила их сына домой на своём «ниссане», а Колин (которого Тесса никогда не называла Кабби, хотя знала, что остальной мир — включая даже родителей, которые переняли эту манеру у своих детей, — именует его только так) проводил в школе ещё час-другой и приезжал следом на «тойоте». Но сегодня Колин поджидал Тессу на парковке уже в двадцать минут пятого, когда ученики ещё толпились у калитки и рассаживались по родительским автомобилям или школьным автобусам.
Над головой серо-стальным щитом изогнулось небо. Резкий ветер ворошил сухую листву и задирал юбки; он коварно выбирал самые уязвимые места — шею, коленки; он не позволял задуматься и немного отвлечься от повседневности. Даже спрятавшись от него в машине, Тесса чувствовала себя какой-то взъерошенной и нервозной, словно кто-то чуть не сбил её с ног и не извинился.
Колин сидел на пассажирском месте, в тесноте, высоко задрав колени; он спешил выплеснуть те сведения, которые двадцать минут назад получил от учителя информатики.
— …Его не было. Пропустил сдвоенный урок целиком. Этот — сразу ко мне в кабинет. Завтра в учительской только и разговоров будет. А ему это и нужно! — кипел от негодования Колин, и Тесса поняла, что речь уже идёт не об учителе. — Лишь бы меня прилюдно опозорить.
Её муж побледнел от изнеможения, под красными глазами пролегли тёмные тени, руки теребили портфель. Прекрасные руки: крупные суставы, длинные изящные пальцы — почти такие же, как у их сына. Недавно Тесса поделилась с ними своим наблюдением, но ни одного ни другого нисколько не обрадовало известие о физическом сходстве.
— Не думаю, что он… — начала Тесса, но Колин не слушал:
— …Будет оставлен после уроков, на общих основаниях, и ещё дома от меня получит. Посмотрим, как он тогда запоёт. Посмотрим, как он развеселится. Для начала пусть неделю отсидит дома — посмотрим, как ему это понравится.
Прикусив язык, Тесса разглядывала поток одетых в чёрное школьников: понурые головы, лезущие в рот волосы, плотно запахнутые тонкие пальтишки. Щекастый первоклашка растерянно оглядывался по сторонам, не понимая, почему за ним ещё не приехали. Толпа поредела, и тут показался Пупс, который шагал, как всегда, рядом с Арфом Прайсом, подставляя худощавое лицо ветру. При определённых поворотах головы, при определённом освещении нетрудно было представить, каким будет Пупс, когда состарится. От усталости Тессе вдруг показалось, что он совсем чужой; она даже удивилась, когда он свернул к машине, и подумала, как ей не хочется вылезать на злющий, невообразимый ветер, чтобы только пропустить этого незнакомца на заднее сиденье. Но когда он, подойдя вплотную, одарил её кривой полуулыбкой, она тут же узнала в нём своего любимого — несмотря ни на что — мальчика и, пока он усаживался сзади, стоически перетерпела острые, как нож, порывы ветра; отец не шелохнулся.
Опередив три автобуса, они выехали со стоянки, пересекли из конца в конец городок Ярвил, потом жутковатое, убогое предместье Филдс и вывернули на окружную дорогу, чтобы сократить путь до Пэгфорда. Тесса наблюдала за Пупсом в зеркало заднего вида. Ссутулившись, он смотрел в окно, как будто оказался в этой машине случайным попутчиком.
Колин дождался, когда они выедут на окружную, и только тогда спросил:
— Где ты был во время урока информатики?
Тесса ещё раз невольно покосилась в зеркало. Сын зевнул. Хотя она и не переставала убеждать мужа в обратном, ей подчас казалось, что Пупс и впрямь начал войну против отца на виду у всей школы. До неё, как до школьного психолога, доходили такие подробности, о которых она бы сама не догадалась; ученики чего только не говорили, кто невинно, кто с умыслом.
Мисс, а Пупсу можно курить? Он и дома курит?
Свою тайную добычу, которая сама шла в руки, она хранила в особых запасниках, не пуская туда ни мужа, ни сына, хотя несла это гнетущее бремя с трудом.
— Гулять ходил, — спокойно ответил Пупс. — Ноги размять.
Колин неуклюже обернулся; его сковывали не только натянувшийся ремень безопасности, но и портфель, и пальто. Он сорвался на крик. В подобных случаях тон его голоса становился всё выше и выше, переходя почти что в фальцет. Пупс сидел молча, кривил губы в дерзкой ухмылке и довёл отца до того, что тот перешёл к оскорблениям, хотя бранился крайне редко и потом долго себя корил.
— Самодовольный, наглый го… гадёныш! — вскричал он, и Тесса, которая из-за навернувшихся слёз плохо видела дорогу, сразу представила, как завтра утром Пупс начнёт передразнивать эту безобидную визгливую ругань, чтобы посмешить Эндрю Прайса.
До чего прикольно Пупс изображает походку Кабби — вы видели, мисс?
— Как ты смеешь мне дерзить? Как ты смеешь прогуливать?
Колин уже не мог остановиться; Тесса, смахнув слёзы, свернула в Пэгфорд, пересекла главную площадь, миновала кулинарию «Моллисон энд Лоу», военный мемориал и «Чёрную пушку», обогнула церковь Архангела Михаила и Всех Святых, оказалась на Чёрч-роу и в конце концов припарковалась на подъездной дорожке у дома; всё это время Колин, не умолкая, визгливо кричал и даже охрип; у Тессы щёки стали мокрыми и солёными от слёз. Они вышли из машины; Пупс открыл своим ключом парадную дверь и неторопливо поднялся к себе в комнату, ни разу не оглянувшись.
В тёмной прихожей Колин швырнул портфель на пол и обрушился на Тессу. Сноп света, падавший сквозь витражное оконце над дверью, прихотливо окрашивал его взволнованную, круглую, лысеющую голову то в кроваво-красный, то в мертвенно-голубой цвет.
— Теперь ты видишь? — кричал он, размахивая длинными руками. — Нет, ты видишь, с чем я вынужден иметь дело?
— Вижу. — Она вытащила из коробки под зеркалом большой ком бумажных салфеток, вытерла лицо и высморкалась. — Да, вижу.
— Он на нас плюёт!
Тут Колин и сам разрыдался, громко и сухо кашляя, как ребёнок с крупозным воспалением лёгких. Тесса бросилась к нему и обхватила руками на уровне пояса — маленькая и пухлая, она при всём желании не дотянулась бы выше. Он склонился к жене; она чувствовала, как сотрясается под пиджаком его грудь.
Через несколько минут, осторожно высвободившись, она повела его на кухню и заварила чай.
— Я приготовила для Мэри рагу, надо отнести, — немного погодя сказала Тесса, гладя его по руке. — У неё в доме остановилась половина всей родни. Я скоро вернусь, и мы с тобой пораньше ляжем спать.
Он кивнул и шмыгнул носом; Тесса поцеловала его в висок, направляясь в чулан, где стоял морозильник. Когда она вернулась с тяжёлой обледенелой жаропрочной кастрюлей, муж сидел за столом в той же позе, сжимая в своих больших ладонях кружку и зажмурившись.
Тесса поместила кастрюлю в полиэтиленовый пакет и оставила на кафельном полу в прихожей. Затем она надела мешковатый зелёный кардиган, частенько заменявший ей куртку, но переобуваться не стала. Вместо этого она в мягких тапках неслышно пошла вверх по лестнице, а потом, ступая более свободно, поднялась ещё на один пролёт, в мансарду. За дверью послышалась торопливая возня. Тесса постучалась, давая Пупсу возможность свернуть на мониторе все окна и, возможно, спрятать сигареты, о которых она якобы не знала.
— Да?
Она приоткрыла дверь. Сын, сидя на корточках, с показной сосредоточенностью рылся в школьном рюкзаке.
— Ты другой день не мог выбрать, чтобы прогулять урок?
Пупс выпрямился; худой и длинный, он возвышался над матерью.
— Да был я на этом уроке. Просто немного опоздал. Беннетт меня не отметил. Придурок.
— Стюарт, прошу тебя. Пожалуйста!
У себя в школьном кабинете ей подчас приходилось сдерживаться, чтобы не повышать голос. Вот и сейчас она готова была начать.
«Ты должен принять реальность других людей. Тебе кажется, что реальность — это предмет для переговоров, что она будет для нас такой, как ты скажешь. Ты должен принять, что мы столь же реальны, как и ты; ты должен принять, что ты не Господь Бог».
— Отец страшно переживает, Стю. Из-за Барри. Ты это понимаешь?
— Да.
— Представь: это всё равно что ты бы потерял Арфа.
Он не ответил; выражение его лица почти не изменилось, но она уловила издевательскую насмешку.
— Я знаю, ты считаешь, что вы с Арфом и отец с Барри — это небо и земля…
— Нет, — сказал Пупс, но, как она поняла, лишь для того, чтобы отделаться.
— Мне сейчас нужно сходить к Мэри, отнести кое-что из еды. Умоляю, Стюарт, в моё отсутствие не огорчай отца ещё больше. Прошу тебя, Стю.
— Ну хорошо, — ответил он с полуухмылкой-полуужимкой.
Она почувствовала, что его мысли — не успела она закрыть дверь — стрижами упорхнули совсем в другую сторону.
VI
При свете дня злобный ветер разогнал низкие тучи и с закатом умер. Через три дома от Уоллов, в доме Моллисонов, Саманта под сильной лампой разглядывала своё отражение в зеркале трюмо, тяготясь тишиной и неподвижностью.
Последние два-три дня повергли её в расстройство. Продажи были, по сути, на нуле. Торговый представитель фирмы «Шанпетр» — как оказалось, мордастый, грубый тип — приволок с собой целый саквояж отвратных бюстгальтеров. Видимо, всё своё обаяние он растратил на предварительные переговоры, потому как при встрече повёл себя деловито и свысока, стал хаять её ассортимент и навязывать свой товар. Она ожидала увидеть кого-нибудь более юного, рослого и сексуального; с первой же минуты переговоров ей не терпелось выставить его с этим барахлом из своего бутика.
В обеденный перерыв она купила для Мэри Фейрбразер открытку с надписью «Искренние соболезнования» и теперь пыталась придумать что-нибудь от себя, ведь после той кошмарной поездки в больницу одной лишь собственноручной подписи явно было бы недостаточно. Близкими подругами они никогда не были. Пэгфорд — городок небольшой, тут все друг с другом здоровались, но на самом деле они с Майлзом совершенно не знали Мэри и Барри. Можно даже сказать, они принадлежали к противоборствующим лагерям, потому что Говард и Барри вечно конфликтовали из-за предместья Филдс… Саманта этими проблемами не заморачивалась. Политические дрязги местного значения её не трогали.
Измученная, раздражённая, она весь день кусочничала, чтобы поднять себе настроение, и отнюдь не горела желанием идти к свекрови на ужин. Уставясь в зеркало, она приплюснула щёки ладонями и стала осторожно оттягивать назад. Отражение постепенно молодело. Поворачивая лицо так и этак, Саманта изучала тугую маску. Так лучше, намного лучше. Интересно, во что это встанет; долго ли придётся мучиться; сможет ли она рискнуть. Нетрудно было представить, что скажет свекровь, завидев Саманту с новым, упругим лицом. Ширли не упускала случая напомнить, что они с Говардом помогают оплачивать образование внучек.
В спальню вошёл Майлз; Саманта отпустила щёки и взялась за корректор для области глаз; откинув назад голову, как перед нанесением макияжа, она обработала мешки под глазами. Но в углах губ оставались тонкие, как иголки, короткие морщины. Их можно было выровнять — она читала — какими-то инъекциями. Неизвестно ещё, будет ли желаемый эффект, но всяко дешевле, чем подтяжка, да и Ширли, глядишь, не заметит. В зеркале она видела, как Майлз снимает галстук и рубашку; внушительный живот нависал над офисными брюками.
— У тебя ведь деловая встреча была назначена? С каким-то представителем? — вспомнил он.
Лениво почёсывая волосатый пуп, он уставился в платяной шкаф.
— А толку-то что? — отозвалась Саманта. — Дерьмо полное.
Майлзу нравился род её деятельности: в той среде, где он вырос, розничная торговля считалась единственно достойным занятием, и Майлз с подачи отца всегда с уважением относился к коммерции. А кроме того, бизнес Саманты давал ему повод для колкостей и более грубоватых форм самоутверждения. Майлзу не надоедало отпускать одни и те же шуточки и двусмысленности.
— Чашечки не подошли? — со знанием дела осведомился он.
— Фасоны не подошли. Цвета жуткие.
Саманта стянула густые каштановые волосы на затылке, не сводя глаз с Майлза, который переодевался в модные хлопчатобумажные штаны и рубашку поло. Она вся была на нервах и от малейшей провокации могла вспылить или расплакаться.
До Эвертри-Кресент было рукой подать, но, чтобы не преодолевать крутой подъём, они поехали на машине. Быстро темнело; на вершине холма они обогнали какого-то пешехода, фигурой и движениями точь-в-точь похожего на Барри Фейрбразера; Саманта даже вздрогнула и оглянулась. Их машина свернула влево, и через минуту — да, никак не больше — они уже притормозили у полумесяца одноэтажных домов постройки тридцатых годов прошлого века.
Как у парадного фасада, так и на заднем дворе принадлежащего Ширли и Говарду коттеджа, невысокого кирпичного строения с широкими окнами, зеленели обширные газоны, которые летом Майлз подстригал аккуратными полосками. За долгие годы здесь появились фонари под старину, белая чугунная калитка, а по бокам от входной двери — терракотовые вазоны с геранью. Но главное, рядом с дверным звонком висела круглая плакетка полированного дерева, на которой готическим шрифтом, да ещё в кавычках, было начертано: «Эмблсайд».
Саманта иногда язвила по поводу дома родителей мужа. Майлз терпел её насмешки, по умолчанию признавая, что у них с Самантой, в доме с ламинатными настилами и дверями, с коврами на голых досках, с репродукциями в рамах, с модным, но неудобным диваном, заметен более утончённый вкус, но в глубине души он отдавал предпочтение этому коттеджу, где прошло его детство. Там почти все поверхности были накрыты чем-нибудь мягким и ворсистым, там не гуляли сквозняки, а кресла были на редкость удобны. По окончании стрижки газонов Ширли каждый раз подавала ему холодное пиво, и он устраивался в каком-нибудь из этих кресел, чтобы посмотреть крикет на огромном экране. Иногда к нему подсаживалась одна из дочек и лакомилась мороженым, политым шоколадным сиропом, который специально готовила для внучек бабушка Ширли.
— Здравствуй, солнышко, — сказала Ширли, открыв дверь.
Приземистым, компактным телосложением она напоминала маленькую аккуратную перечницу в фартучке с растительным узором. Ширли привстала на цыпочки, чтобы рослый сын её поцеловал, потом бросила: «Здравствуй, Сэм» — и тут же отвернулась.
— Ужин почти готов. Говард! Майлз и Сэм пришли!
В доме пахло мебельным воском и аппетитной едой. Говард появился из кухни с бутылкой вина в одной руке и штопором в другой. Отработанным движением Ширли незаметно попятилась в столовую, пропуская вперёд Говарда, занимавшего почти всю ширину коридора, а потом засеменила в кухню.
— Вот они, добрые самаритяне, — загрохотал Говард. — Как твой корсетный бизнес, Сэмми? Грудью встаёт против спада?