— Хорошо, барышня принимает ваше предложение, — важным тоном сказала она хозяину. Тот вздрогнул и словно очнулся при этих словах.
— Какое предложение? — спросил он с искренним удивлением.
— Какое? — спросил неожиданно появившийся Корантен.
— Какое? — спросила мадмуазель де Верней.
— Какое? — спросил четвертый человек, стоя на последней ступеньке лестницы, и легко спрыгнул с нее в кухню.
— Да ваше предложение позавтракать с какими-то знатными особами, — нетерпеливо ответила Франсина.
— Знатными? — с язвительной иронией подхватил человек, спустившийся с лестницы. — Это уж, милый мой, скверная шутка трактирщика. Однако, если ты хочешь, любезный, предложить нам в сотрапезницы эту молодую гражданку, надо быть глупцом, чтобы отказаться от такого удовольствия, — сказал он, глядя на мадмуазель де Верней. — За отсутствием моей матушки я сам даю согласие на твое предложение, — добавил он, хлопнув по плечу озадаченного трактирщика.
Грациозное легкомыслие юности скрывало дерзкое высокомерие его слов, которые вполне естественно привлекли и говорившему внимание всех участников этой сцены. Хозяин повел себя, как Пилат, умывающий руки в знак своей непричастности к смерти Христа, — он отступил на два шага и сказал на ухо толстой жене:
— Если случится какая-нибудь беда, я не виноват, будь свидетельницей. А главное, — добавил он еще тише, — ступай сейчас же предупреди обо всем Крадись-по-Земле.
Путешественник, молодой человек среднего роста, был одет в синий редингот, суконные короткие панталоны такого же цвета и черные гетры выше колен. Это простое форменное платье без эполет носили тогда питомцы Политехнической школы. С первого же взгляда мадмуазель де Верней заметила стройную фигуру этого юноши в скромном костюме и нечто такое в его внешности, что говорило о врожденном благородстве. Лицо его вначале могло показаться довольно обыкновенным, но вскоре оно привлекало сочетанием черт, в которых сказывалась душа, способная на великие деяния. У него был смуглый от загара цвет лица, вьющиеся светло-русые волосы, сверкающие голубые глаза, тонкий нос, непринужденные движения, и все в нем свидетельствовало о жизни, руководимой высокими чувствами, а также о привычке повелевать. Но самыми характерными приметами одаренной натуры были его бонапартовский подбородок и нижняя губа: она соединялась с верхней грациозно изогнутой линией, подобной очертаниям акантового листа на капителях коринфских колонн. Природа вложила в две эти черты неотразимое обаяние.
«Для республиканца у этого молодого человека наружность уж слишком изящна», — подумала мадмуазель де Верней.
Увидеть все это в одно мгновение, воодушевиться желанием понравиться, мягко склонить головку набок, кокетливо улыбнуться, бросить бархатный взгляд, способный воскресить даже сердце, умершее для любви, прикрыть черные миндалевидные глаза тяжелыми веками, для того чтобы густые и длинные загнутые ресницы отбросили темную тень на щеки, найти в своем голосе самые мелодичные модуляции, придать глубокое очарование банальной фразе: «Мы очень вам обязаны, сударь!» — все эти уловки заняли меньше времени, чем его понадобилось нам для того, чтобы их описать. Затем мадмуазель де Верней обратилась к хозяину, спросила, где ее комната, увидела лестницу и исчезла вместе с Франсиной, предоставив молодому путешественнику догадаться, что означал ее ответ: согласие или отказ.
— Кто эта женщина? — быстро спросил питомец Политехнической школы у стоявшего неподвижно, изумленного хозяина.
— Гражданка де Верней, одна из бывших, — едко ответил Корантен и ревнивым взглядом смерил молодого человека с ног до головы. — А зачем тебе это знать?
Незнакомец, напевая республиканскую песню, гордо поднял голову и посмотрел на Корантена. Оба с минуту глядели друг на друга, как два петуха, готовых ринуться в бой, и этот взгляд пробудил в обоих ненависть на всю жизнь. Голубые глаза незнакомца выражали прямодушие, зеленые глаза Корантена говорили о лжи и хитрости; один отличался врожденным благородством манер, другой лишь вкрадчивой повадкой; один устремлялся ввысь, другой сгибался; один внушал уважение, другой пытался его добиться; один, казалось, говорил: «Завоюем!» — а другой: «Поделим!»
— Кто здесь будет гражданин дю Га Сен-Сир? — спросил вошедший в комнату крестьянин.
— Зачем он тебе? — спросил молодой человек, выступая вперед.
Крестьянин, низко поклонившись, подал ему письмо. Молодой питомец Политехнической школы прочел письмо и бросил его в огонь. Вместо ответа он наклонил голову, и крестьянин ушел.
— Ты, конечно, приехал из Парижа, гражданин? — спросил тогда Корантен, подходя к нему с каким-то развязным и в то же время угодливо-общительным видом, который, вероятно, показался гражданину дю Га невыносимым.
— Да, — сухо ответил он.
— И ты, верно, выпущен с каким-нибудь чином в артиллерию?
— Нет, во флот, гражданин.
— Ага! Ты, значит, едешь в Брест? — беспечным тоном спросил Корантен.
Но молодой моряк, не желая отвечать, быстро повернулся к нему спиной и вскоре опроверг лестное мнение, которое составила о нем мадмуазель де Верней, судя по его лицу. С ребяческим легкомыслием он занялся вопросом о завтраке: расспрашивал повара и хозяйку об их кулинарных рецептах; удивлялся провинциальным привычкам, как истый парижанин, вырванный из своей волшебной раковины, и проявлял брезгливость изнеженной модницы — словом, обнаружил полное отсутствие тех черт характера, о которых говорили его манеры и лицо. Корантен жалостливо улыбнулся, увидев, как он поморщился, с отвращением отведав лучшего нормандского сидра.
— Фу! — воскликнул он. — Да разве возможно проглотить эту гадость? Что, ее пьют или едят? Республика права, не доверяя такой провинции, где виноград сбивают палками, а путешественников исподтишка подстреливают на дорогах. Смотрите не вздумайте подать нам к столу графин с этим снадобьем, дайте хорошего бордо, белого и красного. А кстати пойдите посмотрите, жарко ли горит камин наверху. Право, эти люди очень отстали от цивилизации. Ах! — продолжал он, вздыхая. — Париж! В целом мире нет лучше города! Как жаль, что нельзя захватить его с собою в плаванье. О горе-кулинар! — крикнул он повару. — Ты подливаешь уксус в фрикасе из курицы!.. Но ведь у тебя есть лимоны!.. А вы, почтеннейшая, — заявил он хозяйке, — вы дали мне такие грубые простыни, что я всю ночь ворочался и не мог сомкнуть глаз.
Затем он принялся играть своей толстой тростью, с детской старательностью выделывая всякие фигуры, — большая или меньшая их замысловатость и четкость свидетельствовали о более или менее почетном положении молодых людей в категории «невероятных».
— И с помощью таких вот вертопрахов хотят возродить флот Республики, — шептал Корантен хозяину, вглядываясь в его лицо.
— Это какой-нибудь шпион, подосланный Фуше, — сказал молодой моряк на ухо хозяйке, — по физиономии видно, что он из полиции. Готов поклясться, что пятно на его подбородке — это парижская грязь. Но погоди, нашла коса на камень...
В эту минуту в кухне появилась какая-то дама, и молодой моряк бросился к ней навстречу с самым почтительным видом.
— Дорогая матушка, идите сюда, идите, — сказал он. — Я без вас, кажется, завербовал гостей.
— Гостей? — переспросила она. — Какое легкомыслие!
— Это мадмуазель де Верней, — тихо промолвил моряк.
— Мадмуазель де Верней погибла на эшафоте после Савенейского сражения, она приезжала в Ман, надеясь спасти своего брата, принца Лудонского, — резко ответила ему мать.
— Вы ошибаетесь, мадам, — мягко сказал Корантен, подчеркивая слово «мадам». — Есть две мадмуазель де Верней, — в старинных родах всегда бывает несколько линий.
Незнакомка, удивленная таким бесцеремонным вмешательством, отступила на несколько шагов, словно желая окинуть взглядом своего неожиданного собеседника; она устремила на него живые черные глаза, исполненные чисто женской проницательности, и казалось, хотела разгадать, в чьих интересах он заявил о существовании второй мадмуазель де Верней. В то же время Корантен, украдкой изучая наружность этой дамы, отказал ей во всех радостях материнства, оставив за нею лишь радости любви: он галантно отказал ей в счастье иметь двадцатилетнего сына, ибо все в этой женщине вызывало в нем восхищение: ослепительная белизна кожи, все еще густые, изогнутые дугой брови, длинные, почти не поредевшие ресницы и пышные бандо черных волос, подчеркивавшие моложавость ее умного лица. Легкие морщинки на лбу говорили вовсе не о прожитых долгих годах, но выдавали юные страсти. И если блеск пронизывающих глаз немного потускнел, трудно было сказать, какая причина затуманила их: утомительное путешествие или слишком частые наслаждения. И, наконец, Корантен заметил, что незнакомка закутана в плащ из английской материи, а фасон ее шляпы, несомненно заграничной, не относится к какой-нибудь разновидности греческой моды, которая в те годы еще господствовала в парижских туалетах. Корантен принадлежал к породе людей, всегда склонных предполагать скорее дурное, чем хорошее, и сразу усомнился в благонадежности обоих путешественников. Дама, в свою очередь, с такой же быстротой произвела наблюдение над Корантеном и, повернувшись к сыну, посмотрела на него с многозначительным видом, который довольно точно можно передать следующими словами: «Что это за чудак? Из нашего он стана?» На эти безмолвные вопросы молодой моряк ответил позой, взглядом и жестом, которые говорили: «Право, ничего о нем не знаю. Мне он еще более подозрителен, чем вам». Затем, предоставив матери одной разгадывать тайну, он повернулся к хозяйке и сказал ей на ухо:
— Смотрите же, постарайтесь узнать, кто эта личность, действительно ли он сопровождает эту девицу и зачем?
— Итак, гражданин, ты уверен, что мадмуазель де Верней существует? — спросила г-жа дю Га, пристально глядя на Корантена.
— Существует, мадам, существует во плоти и крови, так же как и гражданин дю Га Сен-Сир.
Незнакомка прекрасно поняла затаенную глубокую иронию этого ответа, и любая женщина на ее месте почувствовала бы смущение. Сын ее внезапно посмотрел на Корантена пытливым взглядом, но тот хладнокровно вынул из кармашка часы, словно не замечая смятения, вызванного его ответом. Даму охватила тревога и желание немедленно узнать, скрывала ли эта фраза коварный умысел или была брошена случайно; самым естественным тоном она воскликнула, обращаясь к Корантену:
— Боже мой, до чего теперь ненадежны дороги! За Мортанью на нас напали шуаны. Мой сын едва не погиб, защищая меня: две пули пробили ему шляпу.
— Как, мадам? Вы были в той карете, которую разбойники ограбили, несмотря на то что ее сопровождал конвой? Представьте, мы прибыли сюда в этой самой карете! Вы, вероятно, ее узнаете. Проезжая через Мортань, я слышал, что шуанов было не меньше двух тысяч и что погибли все, даже путешественники. Вот как пишется история!
Легкомысленный тон и глуповатый вид Корантена придавали ему в эту минуту большое сходство с завсегдатаем «Маленького Прованса»[18], когда тот с грустью слышит, что важная политическая новость оказалась ложной.
— Увы, мадам, — продолжал он, — если проезжих убивают так близко от Парижа, подумайте, какие опасности ждут нас на дорогах Бретани. Право, мне дальше не хочется ехать! Вернусь-ка я в Париж!
— Скажите, мадмуазель де Верней хороша собой и молода? — спросила у хозяйки дама, внезапно пораженная какой-то мыслью.
Ответа она не успела получить: хозяин доложил, что завтрак подан, и это прервало разговор, представлявший для троих собеседников какой-то мучительный интерес.
Молодой моряк предложил матери руку с подчеркнутой фамильярностью, подтверждавшей подозрения Корантена, и, направляясь к лестнице, громко проговорил:
— Гражданин, если ты сопровождаешь гражданку Верней и если она принимает предложение хозяина, не стесняйся, пожалуйста...
Хотя эти слова были сказаны скороговоркой и не очень любезным тоном, Корантен тоже двинулся к лестнице. Молодой моряк крепко сжал даме руку и, когда они поднялись на семь-восемь ступенек выше парижанина, произнес еле слышно:
— Вот каким бесславным опасностям подвергают нас ваши безрассудные поступки. Если откроют, кто мы, как нам спастись? И какую роль вы заставляете меня играть?
Все трое вошли в довольно просторную комнату. Даже тот, кому не приходилось много путешествовать по Западной Франции, понял бы, что хозяин гостиницы щедро извлек все свои сокровища для приема гостей и обставил его с необыкновенной пышностью. Стол был сервирован старательно; яркое пламя топившегося камина выгнало из комнаты сырость; скатерть, салфетки, посуда, стулья были не очень грязны. Корантен по всему заметил, что хозяин, стремясь угодить постояльцам, из кожи лез вон (воспользуемся этим народным выражением).
«Значит, эти люди вовсе не те, кем они хотят казаться, — подумал он. — Молодой человек хитер. Я принимал его за дурака, а теперь вижу, что он, пожалуй, в ловкости не уступит и мне».
Молодой моряк, его мать и Корантен ждали мадмуазель де Верней, за которой пошел хозяин. Но прекрасная путешественница все не появлялась. Питомец Политехнической школы, подозревая, что она жеманится, вышел и, напевая патриотическую песню «Спасем мы наше государство», направился к комнате мадмуазель де Верней, горя желанием преодолеть щепетильность девушки и привести ее с собой. Быть может, он хотел разрешить свои тревожные сомнения, а может быть, намеревался испробовать на этой незнакомке ту власть, на которую притязает каждый мужчина при встрече с красивой женщиной.
«Ну, если это республиканец, пусть меня повесят! — подумал Корантен, когда молодой моряк выходил из комнаты. — Так поводить плечами могут только придворные... А если это его мать, — продолжал он свои размышления, поглядев на г-жу дю Га, — тогда я — папа римский. Я поймал шуанов. Надо удостовериться, какого они ранга».
Вскоре дверь открылась, молодой моряк вошел в комнату под руку с мадмуазель де Верней и с самодовольной галантностью повел ее к столу. Истекший час не пропал даром для дьявола. С помощью Франсины мадмуазель де Верней прекрасно вооружилась: ее дорожный костюм был, пожалуй, опасней бального наряда. В простоте его таилась особая прелесть, — она зависела от того большого искусства, с которым женщина, достаточно красивая, чтобы обойтись без пышных уборов, умеет отвести своему туалету лишь второстепенную роль. Зеленое платье красивого покроя, спенсер, отделанный брандербурами, обрисовывали и подчеркивали ее формы, что было не совсем прилично для молодой девушки, но хорошо выделяло ее гибкую талию, изящный бюст и грациозные движения. Она вошла, мило улыбаясь, что вполне естественно для женщины, которая может показать в улыбке румяные губы, правильный ряд зубов, прозрачных, как фарфор, и две ямочки на щеках, свежих, как у ребенка. Она уже сняла шляпу, почти совсем закрывавшую ее лицо от взглядов молодого моряка, и теперь ничто не мешало ей пустить в ход множество мелких и как будто невинных уловок, какими женщина умеет показать свою красоту, изящество головки и вызвать восхищение зрителей. Какая-то гармония между туалетом и манерами так молодила ее, что г-жа дю Га не решилась дать ей по виду и двадцати лет. Кокетливый ее наряд ясно говорил о желании понравиться, и это внушило надежды молодому моряку; но мадмуазель де Верней, даже не взглянув на него, поблагодарила его легким кивком головы и отошла в сторону с шаловливой беспечностью, которая обескуражила его. Подобную сдержанность посторонние люди не могли счесть ни осторожностью, ни кокетством, она казалась равнодушием — естественным или притворным. Молодая путешественница придала своему лицу непроницаемо-наивное выражение. Она не проявляла никакого стремления покорять сердца, но, очевидно, сама природа наделила ее милыми, пленительными манерами, и самолюбие молодого моряка уже стало их жертвой. С некоторой досадой вернулся он на свое место.
Мадмуазель де Верней взяла Франсину за руку и, обратившись к г-же дю Га, сказала учтивым тоном:
— Мадам, не будете ли вы добры разрешить этой девушке позавтракать с нами. Я вижу в ней скорее подругу, чем служанку. В столь бурное время за преданность можно платить лишь своим сердцем... ведь это все, что у нас осталось!
Последнюю фразу она произнесла вполголоса. Г-жа дю Га ответила легким церемонным реверансом, показавшим, что ей неприятна встреча с такой красивой женщиной, затем она повернулась к сыну и шепнула ему:
— Ого! «Бурное время», «преданность», «мадам» и «служанка». Ясно, что это не мадмуазель де Верней, — это девка, подосланная Фуше.
Все уже собирались сесть за стол, но вдруг мадмуазель де Верней заметила Корантена, — он не переставал внимательно наблюдать за обоими незнакомцами, которых уже тревожили его упорные взгляды.
— Гражданин, — сказала она Корантену, — ты, конечно, настолько хорошо воспитан, что не будешь следовать за мной по пятам. Республика, отправив моих родителей на эшафот, и не подумала дать мне великодушно опекуна. Если из неслыханной рыцарской любезности ты сопровождаешь меня против моей воли (она вздохнула), я все же не могу допустить, чтобы твое покровительство и заботы, которые ты так щедро оказываешь мне, могли тебя стеснять. Здесь я в безопасности, ты спокойно можешь оставить меня.
Она бросила на него пристальный и презрительный взгляд. Корантен понял и, сдержав улыбку, змеившуюся в уголках его хитрого рта, почтительно поклонился.
— Гражданка, — сказал он, — всегда буду считать за честь повиноваться тебе. Красота — единственная королева, которой республиканец охотно может служить.