Одна грозная внешность этого человека способна была привести в трепет. Представьте себе мужчину шести футов и трёх дюймов роста, могучего телосложения, с проседью в волосах и лицом аристократа: крупный породистый нос, косматые брови, мефистофельская бородка клином и такие глубокие морщины на лбу и вокруг глаз, словно их вырезали перочинным ножом. У него были серые глаза, усталые глаза отчаявшегося человека, гордые и вместе с тем внушающие жалость. Они вызывали жалость, но в то же время как бы предупреждали: только попробуйте проявить её! Спина его сутулилась от долгих учёных занятий, в остальном же он был очень даже хорош собой для своего пятидесятипятилетнего возраста и сохранял мужскую привлекательность.
Но холодом веяло в его присутствии. Неизменно учтивый, неизменно изысканный в обращении, он был чрезвычайно молчалив и замкнут. Мне никогда не приходилось так долго прожить бок о бок с человеком и так мало узнать о нём. Дома он проводил время либо в своём собственном маленьком рабочем кабинете в восточной башне, либо в библиотеке в современном крыле. Распорядок его занятий отличался такой регулярностью, что в любой час можно было с точностью сказать, где он находится. Дважды в течение дня он уединялся у себя в кабинете, в первый раз – сразу после завтрака, во второй – часов в десять вечера. По звуку захлопнувшейся за ним тяжёлой двери можно было ставить часы. Остальное время он проводил в библиотеке, делая среди дня перерыв на час-другой для пешей или конной прогулки, такой же уединённой, как и всё его существование. Он любил своих детей и живо интересовался их успехами в учёбе, но они немного побаивались этого молчальника с нависшими лохматыми бровями и старались не попадаться ему на глаза. Да и все мы поступали так же.
Прошло немало времени, прежде чем мне стало хоть что-то известно об обстоятельствах жизни сэра Джона Болламора, так как экономка миссис Стивенс и управляющий имением мистер Ричардс из чувства лояльности по отношению к своему хозяину не болтали о его личных делах. Что касается гувернантки, то она знала не больше моего, и любопытство, которое разбирало нас обоих, способствовало в числе прочих причин нашему сближению. Однако в конце концов произошёл случай, благодаря которому я ближе познакомился с мистером Ричардсом и узнал от него кое-что о прошлой жизни человека, на чьей службе я состоял.
А случилось вот что: Перси, младший из моих учеников, свалился в запруду прямо перед мельничным колесом, и, чтобы спасти его, я должен был, рискуя собственной жизнью, нырнуть следом. Насквозь промокший и в полном изнеможении (потому что я ещё больше выбился из сил, чем спасённый мальчуган), я пробирался в свою комнату, как вдруг сэр Джон, услышавший возбуждённые голоса, открыл дверь своего маленького кабинета и спросил меня, что случилось. Я рассказал ему о том, что произошло, заверив его, что теперь его мальчику никакая опасность не угрожает. Он выслушал меня с нахмуренным неподвижным лицом, и только напряжённый взгляд да плотно сжатые губы выдавали все эмоции, которые он пытался скрыть.
– Постойте, не уходите! Зайдите сюда! Я хочу знать все подробности! – проговорил он, поворачиваясь и открывая дверь.
Вот так я очутился в его маленьком рабочем кабинете, в этом уединённом убежище, порог которого, как я узнал впоследствии, в течение трёх лет никто не переступал, и только служанка приходила сюда прибраться. Это была круглая комната (ибо располагалась она внутри круглой башни) с низким потолком, одним-единственным узким оконцем, увитым плющом, и самой простой обстановкой. Старый ковёр, один стул, стол из сосновых досок да полочка с книгами – вот и всё, что там было. На столе стояла фотография женщины, снятой во весь рост. Черты её лица мне не запомнились, но я сохранил в памяти общее впечатление доброты и мягкости. Рядом с фотографией стояла большая чёрная лакированная шкатулка и лежали две связки писем или бумаг, перетянутые тесёмкой.
Наша беседа была недолгой, так как сэр Джон Болламор заметил, что я до нитки вымок и должен немедленно переодеться. Однако после того эпизода Ричардс, управляющий, поведал мне немало интересного. Сам он никогда не был в комнате, в которой я оказался по воле случая, и в тот же день он, сгорая от любопытства, подошёл ко мне и завёл разговор, который мы и продолжили, прогуливаясь по дорожке сада, в то время как мои подопечные играли поодаль в теннис на площадке.
– Вы даже не представляете, какое для вас было сделано исключение, – сказал он. – Эта комната окружена такой тайной, а сэр Джон посещает её так регулярно и с таким постоянством, что она вызывает у всех в доме почти суеверное чувство. Уверяю вас, если бы я пересказал вам все слухи, которые ходят о ней, все россказни слуг о тайных визитах в неё да о голосах, что оттуда доносятся, вы могли бы заподозрить, что сэр Джон взялся за старое.
– Взялся за старое? А что это значит? – спросил я.
Он удивлённо посмотрел на меня:
– Невероятно! Неужели вы ничего не знаете о прошлой жизни сэра Джона Болламора?
– Ровным счётом ничего.
– Вы меня удивляете. Я думал, в Англии нет человека, который бы не знал о его прошлом. Мне не следует распространяться об этом, но теперь вы тут свой человек, и лучше уж вы узнаете факты его биографии от меня, пока они не дошли до ваших ушей в более грубой и неприглядной форме. Подумать только, а я-то уверен был, что вы знаете, кто вас нанял на службу. Дьявол Болламор!
– Но почему Дьявол? – спросил я.
– А, вы ведь молоды, время же идёт так быстро! Однако двадцать лет назад имя Дьявол Болламор гремело по всему Лондону. Он был предводителем компании самых отпетых беспутников, боксёром, лошадником, игроком, кутилой – одним словом, прожигателем жизни в духе наших предков, да почище любого из них.
Я уставился на него в полном изумлении.
– Как?! – воскликнул я. – Этот тихий, погружённый в книги человек с грустным лицом?
– Величайший гуляка и распутник в Англии! Только между нами, Колмор. Но вы понимаете теперь, что женский голос у него в комнате и сейчас может навести на подозрения?
– Но что могло его так изменить?
– Любовь маленькой Берил Клэйр, рискнувшей выйти за него замуж. Это стало для него переломом. Он зашёл в своём пристрастии к вину так далеко, что с ним перестала знаться его же собственная компания. Ведь одно дело – кутила, и совсем другое – пьяница. Все эти повесы пьянствуют, но не терпят в своей среде пьяниц. Он же стал рабом привычки, беспомощным и безнадёжным. Вот тут-то в его жизнь и вошла она. Разглядев в этом пропащем человеке то хорошее, что в нём таилось, и поверив в его способность исправиться, она решилась пойти за него замуж, хотя это было рискованное решение, и посвятила всю свою жизнь тому, чтобы помочь ему вновь обрести мужество и достоинство. Вы, наверное, обратили внимание на то, что в доме нет никаких спиртных напитков? Так повелось с того дня, когда она впервые появилась здесь. Ведь для него даже сейчас выпить каплю спиртного – это всё равно что тигру отведать крови.
– Значит, её влияние удерживает его до сих пор?
– Вот это-то самое удивительное! Когда она умерла три года тому назад, все мы боялись, что он снова запьёт. Она и сама боялась, что он может сорваться после её смерти: ведь она была настоящим его ангелом-хранителем и посвятила этому жизнь. Между прочим, заметили вы у него в комнате чёрную лакированную шкатулку?
– Да.
– По-моему, он хранит в ней её письма. Не было случая, чтобы он, уезжая, пусть даже на одни сутки, не взял свою чёрную лакированную шкатулку с собой. Вот так-то, Колмор. Может быть, я рассказал вам больше того, чем следовало, но я рассчитываю на взаимность: поделитесь со мной, если узнаете что-нибудь интересное.
Я, конечно, понимал, что этот достойный человек сгорает от любопытства и чуть-чуть уязвлён тем, что я, новичок здесь, первым попал в святая святых, в недоступную комнату. Но сам этот факт поднял меня в его глазах, и с тех пор в наших отношениях появилось больше доверительности.
Отныне молчаливая и величественная фигура моего работодателя заинтересовала меня ещё сильней. Мне стали понятны и удивительно человеческое выражение его глаз, и глубокие морщины, избороздившие его измождённое лицо. Он был обречён вести нескончаемую борьбу, с утра до ночи держать на почтительном расстоянии страшного врага, который всегда был готов наброситься на него, врага, который погубил бы и душу его, и тело, если бы только смог снова вонзить в него свои когти. Глядя на суровую сутулую фигуру, идущую коридором или прогуливающуюся в саду, я ощущал эту нависшую над ним грозную опасность так явственно, как если бы она приняла телесную форму. Мне казалось, я почти вижу этого наипрезреннейшего и наиопаснейшего из врагов рода человеческого – вот он припал к земле перед прыжком совсем близко, в тени этой фигуры, как наполовину укрощённый зверь, что крадётся рядом со своим хозяином, готовый при малейшей его неосторожности вцепиться ему в горло. А умершая женщина, та женщина, которая до последнего своего вздоха отвращала от него эту опасность, тоже обрела облик в моём воображении: она представлялась моему мысленному взору смутным, но прекрасным видением. Её ограждающе поднятые руки как бы отводили опасность от мужчины, которого она беззаветно любила.
Каким-то тонким интуитивным образом он почувствовал моё сочувствие и на свой собственный молчаливый лад показал, что ценит его. Однажды он даже пригласил меня пойти вместе с ним на прогулку, и хотя за всё время прогулки мы не перемолвились с ним ни единым словом, это было с его стороны знаком доверия, которое раньше он никому не оказывал. Кроме того, он попросил меня составить каталог его библиотеки (одной из лучших частных библиотек в Англии), и я проводил долгие вечерние часы в его присутствии, если не сказать – в его обществе: он читал, сидя за своим рабочим столом, а я, пристроившись в нише у окна, потихоньку наводил порядок в книжном хаосе. Несмотря на то что между нами установились более близкие отношения, я ни разу больше не был удостоен приглашения в комнату в башне.
А затем мои чувства к нему резко изменились. Один-единственный случай всё перевернул: моя симпатия к нему сменилась отвращением. Я понял, что он остался таким, каким был всегда, и приобрёл ещё один порок – лицемерие. Произошло же вот что.
Однажды вечером мисс Уизертон отправилась в соседнюю деревню, куда её пригласили спеть на благотворительном концерте, а я, как обещал, зашёл за ней, чтобы проводить её обратно. Извилистая тропинка огибает восточную башню, и, когда мы проходили мимо, я заметил, что в круглой комнате горит свет. Был тёплый летний вечер, и окно прямо над нашими головами было открыто. Занятые своей беседой, мы остановились на лужайке возле старой башни, как вдруг случилось нечто такое, что прервало нашу беседу и заставило нас забыть, о чём мы говорили.
Мы услышали голос – голос, безусловно, женский. Он звучал тихо – так тихо, что мы расслышали его только благодаря царившему вокруг безмолвию и неподвижности вечернего воздуха, но, пусть приглушённый, он, вне всякого сомнения, имел женский тембр. Женщина торопливо, судорожно глотая воздух, произнесла несколько фраз и смолкла. Говорила она жалобным, задыхающимся, умоляющим голосом. С минуту мы с мисс Уизертон стояли молча, глядя друг на друга. Затем быстро направились ко входу в дом.
– Голос доносился из окна, – сказал я.
– Не будем вести себя так, точно мы нарочно подслушивали, – ответила она. – Мы должны забыть про это.
В том, как она это сказала, не было удивления, что навело меня на новую мысль.
– Вы слышали этот голос раньше! – воскликнул я.
– Я ничего не могла поделать. Ведь моя комната находится выше в той же башне. Это бывает часто.
– Кто бы могла быть эта женщина?
– Понятия не имею. И предпочла бы не вдаваться в обсуждение.
Тон, каким она это сказала, достаточно красноречиво поведал мне о том, что она думает. Но если допустить, что хозяин дома вёл двойную и сомнительную жизнь, то кто же тогда эта таинственная женщина, которая бывала у него в старой башне? Ведь я собственными глазами видел, как уныла и гола та комната. Она явно не жила там. Но откуда она в таком случае приходила? Это не могла быть одна из служанок: все они находились под бдительным присмотром миссис Стивенс. Посетительница, несомненно, являлась снаружи. Но каким образом?
И тут мне вдруг вспомнилось, что здание это построено в незапамятные времена, и, вполне возможно, оно имеет какой-нибудь средневековый потайной ход. Ведь чуть ли не в каждом старом замке был подземный ход наружу. Таинственная комната находится в основании башни, и в подземный ход, если только он существует, можно спуститься через люк в полу. А вблизи – многочисленные коттеджи. Другой выход из потайного хода, возможно, находится где-нибудь в зарослях куманики в соседней рощице. Я не сказал никому ни слова, но почувствовал себя обладателем тайны этого человека.
И чем больше я в этом убеждался, тем сильнее поражался искусству, с каким он скрывал свою подлинную сущность. Глядя на его суровую фигуру, я часто задавался вопросом: неужто и впрямь возможно, чтобы такой человек вёл двойную жизнь? И тогда я старался внушить себе, что мои подозрения, возможно, в конце концов окажутся беспочвенными. Но как быть с женским голосом, как быть с тайными ночными свиданиями в башенной комнате? Разве поддаются эти факты такому объяснению, при котором он выглядел бы невинным? Человек этот стал внушать мне ужас. Я преисполнился отвращения к его глубоко укоренившемуся, въевшемуся в плоть и кровь лицемерию.
Только раз за все те долгие месяцы я видел его без этой грустной, но бесстрастной маски, которую он носил на людях. На какой-то миг я стал невольным свидетелем того, как вырвалось наружу вулканическое пламя, которое он так долго сдерживал. Взорвался он по совершенно ничтожному поводу; достаточно сказать, что гнев его обрушился на старую служанку, которой, как я уже говорил, одной разрешалось входить в загадочную комнату. Я шёл коридором, ведущим к башне (так как моя собственная комната тоже находилась в той стороне здания), когда до моих ушей внезапно долетел испуганный вскрик и одновременно – хриплый нечленораздельный рёв взбешённого мужчины, похожий на рык разъярённого дикого зверя. Затем я услышал его голос, дрожащий от гнева.
– Как вы посмели! – кричал он. – Как вы посмели нарушить мой запрет!
Через мгновение по коридору почти пробежала мимо меня служанка, бледная и трепещущая, а грозный голос гремел ей вдогонку:
– Возьмите у миссис Стивенс расчёт! И чтобы ноги вашей не было в Торпе!
Снедаемый любопытством, я не мог не последовать за несчастной женщиной и нашёл её за поворотом коридора: она прислонилась к стене, вся дрожа, как испуганный кролик.
– Что случилось, миссис Браун? – спросил я.
– Хозяин! – задыхаясь, вымолвила она. – О, как же он меня напугал! Видели бы вы его глаза, мистер Колмор. Сэр, я думала, пришёл мой смертный час.
– Но что же вы такое сделали?
– Да ничего, сэр! По крайней мере ничего такого, чтобы навлечь на себя его гнев. Только и всего, что взяла в руки эту его чёрную шкатулку, даже и не открыла её, как вдруг входит он – вы и сами слышали, как его разобрало. Мне отказали от места, а я и сама рада: теперь я близко подойти-то к нему никогда бы не осмелилась.
Вот, значит, из-за чего он вспылил, из-за лакированной шкатулки, с которой никогда не расставался. Интересно, была ли какая-нибудь связь между нею и тайными визитами дамы, чей голос я слышал, и если да, то какая? Сэр Джон Болламор был не только яростен в гневе, но и не отходчив: с того самого дня миссис Браун, служанка, убиравшаяся в его кабинете, навсегда исчезла с нашего горизонта, и больше о ней в замке Торп не слыхали.
А теперь я расскажу вам о том, как я по чистой случайности получил ответы на все эти странные вопросы и проник в тайну хозяина дома. Возможно, мой рассказ заронит в вашей душе сомнение: не заглушило ли моё любопытство голос чести и не опустился ли я до роли соглядатая? Если вы подумаете так, я ничего не смогу поделать, но только позвольте заверить вас: всё было в точности так, как я описываю, какой бы неправдоподобной ни казалась эта история.