Таггерт опешил от резкого перехода: смех вдруг сменился прежней интонацией в голосе Дагни — холодной и резкой:
— Не надо слов, Джим. Я знаю все, что ты хочешь сказать. Никто еще не использовал этот сплав. На риарден-металл нет положительных отзывов. Им никто не интересуется. Он никому не нужен. Тем не менее, наши рельсы будут изготовлены из риарден-металла.
— Но… — проговорил Таггерт, — но… никто еще не использовал его!
Он отметил с удовлетворением, что гнев лишил ее дара речи. Ему вообще нравилось замечать проявления чужих эмоций: они красным фонариком освещали темное и неизведанное поле чужой личности, отмечая ранимые места. Однако как можно испытывать такие чувства по отношению к, извините за выражение, металлическому сплаву, было для него непостижимо; да, он сделал своего рода открытие, но воспользоваться им все равно не мог.
— Лучшие специалисты в области металлургии, — произнес он, — единодушно проявляют крайний скептицизм в отношении риарден-металла…
— Оставь это, Джим.
— Ну так на чье же мнение ты полагаешься?
— Чужие мнения меня не интересуют.
— И чем же ты руководствуешься?
— Суждением.
— И к чьему же суждению ты прислушиваешься?
— К своему собственному.
— Но с кем ты консультировалась по этому поводу?
— Ни с кем.
— Тогда скажи на милость, что вообще известно тебе о риарден-металле?
— То, что это величайшая находка нашего рынка.
— Почему?
— Потому что сплав этот прочнее и дешевле стали; кроме того, рельсы из него переживут век любого известного нам металла.
— Но кто может утверждать это?
— Джим, в колледже я изучала инженерное дело. И берусь утверждать это, потому что вижу сто?ящую вещь.
— И что же ты увидела?
— Состав сплава и результаты экспериментов, которые показал мне Риарден.
— Ну если бы этот сплав на что-то годился, его уже использовали бы, a это не так, — заметив нарастающую вспышку гнева, он нервным тоном поправился: — Откуда тебе может быть известно, что это хорошо? Откуда такая уверенность? Как ты можешь принять такое решение?
— Кому-то приходится брать на себя ответственность, Джим. Кому же, по-твоему?
— Но я не понимаю, почему мы должны оказаться здесь первыми. Я совершенно этого не понимаю.
— Так ты хочешь спасти ветку Рио-Норте или нет? — Таггерт не ответил. — Если бы дорога могла это позволить, я сняла бы вообще все рельсы и заменила их на риарден-металл. Все пути пора менять. Долго они не продержатся. Но это нам пока не по карману. Сперва нам необходимо выбраться из дыры. Ты хочешь этого или нет?
— Мы по-прежнему остаемся лучшей железной дорогой страны. Дела других компаний складываются много хуже.
— Значит, ты хочешь, чтобы мы оставались в дыре?
— Я не говорил этого! Почему ты всегда все упрощаешь? И если тебя так волнуют деньги, не понимаю, почему ты так рвешься потратить их на линию Рио-Норте, когда компания «Феникс-Дуранго» нагло отобрала у нас все перевозки по ней. Зачем тратить деньги там, где у нас нет защиты от конкурента, способного воспользоваться нашими вложениями?
— Потому что «Феникс-Дуранго» — отличная компания, но я намерена сделать линию Рио-Норте еще лучше. Потому что я рассчитываю победить «Феникс-Дуранго» — но только если это станет необходимо, потому что в Колорадо хватит места не только двум, но и трем железнодорожным компаниям. Потому что я готова заложить всю дорогу, чтобы построить ветку, выходящую поближе к месторождению Эллиса Уайэтта.
— Меня тошнит от одного имени Эллиса Уайэтта.
Таггерту совсем не понравился взгляд Дагни.
— Я не вижу необходимости в немедленных действиях, — проговорил он обиженным тоном. — Например, почему ты считаешь настоящее положение «Таггерт Трансконтинентал» настолько уж тревожным?
— Из-за твоей политики, Джим.
— Какой политики?
— Во-первых этого тринадцатимесячного эксперимента с «Ассошиэйтед Стил». И во-вторых, твоей мексиканской катастрофы.
— Правление одобрило контракт с «Ассошиэйтед Стил», — торопливо проговорил он. — Правление проголосовало и за строительство линии Сан-Себастьян. К тому же я не понимаю, почему ты называешь это решение катастрофой.
— Потому что мексиканское правительство готово в любой момент национализировать твою линию.
— Это ложь! — Он едва не кричал. — Это просто злобные сплетни! Опираясь на совершенно надежный внутренний источник, я готов…
— Не надо демонстрировать свой испуг, Джим, — презрительно бросила Дагни.
Он промолчал.
— Сейчас паниковать бесполезно, — сказала она. — Мы можем только попытаться смягчить удар. А он будет крепким. От потери сорока миллионов долларов легко не оправишься. Однако «Таггерт Трансконтинентал» пришлось выдержать в прошлом много ударов, и я позабочусь, чтобы наша компания выдержала и этот.
— Я отказываюсь, просто отказываюсь обсуждать саму возможность национализации линии Сан-Себастьян!
— Отлично. Значит, мы ее не обсуждаем.
Она молчала. И он заговорил, тщательно взвешивая каждоеслово.
— Не понимаю, почему ты так стремишься предоставить шанс Эллису Уайэтту, однако считаешь ошибкой участие в развитии бедной страны, которая никогда не получит такого шанса.
— Эллис Уайэтт никого не просил предоставить ему шанс. Потом, предоставлять шансы не мое дело. Я руковожу железной дорогой.
— На мой взгляд, это чрезвычайно узкая точка зрения. И мне непонятно, почему мы должны помогать одному человеку, а не целой стране.
— Помощь кому бы то ни было меня не интересует. Я хочу делать деньги.
— Это негодная позиция. Эгоистичная жажда личной выгоды отошла в прошлое. Сегодня все знают, что интересам общества в целом всегда следует отдавать предпочтение в любом деловом предприятии, которое…
— И как долго ты будешь еще уклоняться от принятия решения, Джим?
— Какого решения?
— Относительно заказа на риарден-металл.
Таггерт не отвечал. Он молча разглядывал сестру. Ей было трудно скрывать усталость, но гордую осанку подчеркивала прямая, четкая линия плеч, а плечи удерживало усилие воли, рожденное сознанием собственной правоты. Лицо ее нравилось немногим: оно было слишком холодным, а глаза чересчур внимательными и строгими; ничто и никогда не могло смягчить их взгляд. Точеные ноги раздражали Таггерта, поскольку никак не соответствовали столь неженственному образу.
Она молчала, и ему пришлось спросить:
— Ты сделала этот заказ, повинуясь минутному настроению, по телефону?
— Я приняла это решение полгода назад. И ждала, когда Хэнк Риарден запустит сплав в производство.
— Не зови Риардена Хэнком. Это вульгарно.
— Так все его называют. И не отклоняйся от темы.
— Почему тебе пришлось звонить ему по телефону вчера вечером?
— Нужно было поскорее договориться.
— Разве ты не могла подождать, пока не вернешься в Нью-Йорк, и тогда…
— Потому что я видела линию Рио-Норте.
— Ну мне необходимо время, чтобы подумать, поставить вопрос перед правлением, обратиться к лучшим…
— Времени нет.
— Ты не даешь мне возможности сосредоточиться, составить собственное мнение о…
— Твое мнение меня не интересует. Я не намерена спорить с тобой, твоим правлением или профессорами. Ты должен сделать выбор, и ты сделаешь его прямо сейчас. Просто скажешь «да» или «нет».
— Это совершенно нелепый, полный произвола и высокомерия способ ведения дел…
— Да или нет?
— Вечно с тобой одна и та же история. Тебе все хочется разделить на белое и черное. Но мир устроен совсем не так. В нем нет ничего абсолютного.
— Кроме металлических рельсов. Или мы покупаем их, или нет.
Она ждала. Таггерт безмолвствовал.
— Ну? — спросила она.
— Ты берешь ответственность на себя?
— Беру.
— Тогда действуй, — проговорил он и поспешно добавил: — только на собственный страх и риск. Я не стану отменять твое соглашение с Риарденом, но и не стану защищать его на заседании правления.
— Дело твое.
Дагни поднялась, чтобы уйти. Таггерт склонился над столом, явно не решаясь закончить встречу столь резко.
— Ты, конечно, понимаешь, что для проведения решения потребуется более продолжительная процедура, — сказал он, чуть ли не с надеждой в голосе. — Одним разговором со мной ты не отделаешься.
— O конечно, — проговорила она. — Я пришлю тебе подробный отчет, который подготовит Эдди и который ты читать не будешь. Эдди поможет тебе провести его по инстанциям. Сегодня вечером я отправляюсь в Филадельфию на встречу с Риарденом. Нам с ним придется как следует потрудиться, — и добавила: — Все просто, Джим.
Она уже повернулась, чтобы уйти, когда он заговорил снова, и слова его казались совершенно не относящимися к делу:
— Тебе все сходит с рук, потому что тебе везет. Другим это не удается.
— Что не удается?
— Другие люди устроены, как полагается людям. У них есть чувства. Они не могут посвятить всю свою жизнь металлам и двигателям. Тебе повезло — чувств у тебя нет никаких. И никогда не было.
Она поглядела на него, и удивление в ее серых глазах сменилось спокойствием, а потом странным выражением, скорее напоминавшим усталость, если не считать того, что читалось в нем нечто большее, чем просто принятие истины настоящего момента.
— Да, Джим, — ответила она негромко, — действительно, чувств у меня нет и никогда не было.
Эдди Уиллерс проводил Дагни в ее кабинет. Она вернулась, и он ощутил, что мир сделался ясным, простым и вполне приемлемым и что можно забыть о смятении и неопределенности. Лишь он один находил вполне естественным то, что Дагни — женщина — занимает пост исполнительного вице-президента огромной железнодорожной компании. Еще когда ему было десять лет, она заявила, что когда-нибудь будет управлять дорогой. И теперь свершившийся факт удивлял его ничуть не больше обещания, данного некогда на лесной поляне.
Когда они оказались в ее кабинете, когда она села за стол и бросила взгляд на приготовленные им бумаги, Эдди почувствовал себя как в собственной машине: двигатель уже заработал, колеса готовы рвануться вперед.
Он уже собрался уйти, когда вспомнил, что не доложил об одном деле.
— Оуэн Келлог из Вокзального отдела просил принять его.
Она удивленно вскинула глаза.
— Забавно. А я как раз собиралась вызвать его. Пусть войдет. Он мне нужен…
— Эдди, — добавила она вдруг, — прежде чем я займусь делами, попроси, чтобы меня связали по телефону с Эйерсом из «Эйерс Мьюзик Паблишинг Компани».
— Музыкальным издательством? — с недоумением повторил он.
— Да. У меня есть к нему один вопрос.
Когда любезный голос мистера Эйерса осведомился о той услуге, которую может оказать ей, она спросила:
— Скажите мне, не написал ли Ричард Халлей новый, Пятый концерт для фортепьяно с оркестром?
— Пятый концерт, мисс Таггерт? Нет, конечно же, нет.
— Вы уверены в этом?
— Совершенно уверен, мисс Таггерт. Он не писал ничего уже восемь лет.
— Так, значит, он жив?
— Ну да… то есть я не могу гарантировать этого, он совершенно удалился от общества, но не сомневаюсь, о его смерти мы бы обязательно услышали.
— И если бы он что-нибудь написал, вы, конечно, узнали бы об этом?
— Конечно. Причем первыми. Мы публиковали все его произведения. Но он прекратил писать.
— Понимаю. Благодарю вас.
Когда Оуэн Келлог вошел в ее кабинет, Дагни посмотрела на него с удовлетворением. Ей было приятно, что она правильно запомнила его внешность, — лицо его напоминало молодого кондуктора, это было лицо человека, с которым она была готова иметь дело.
— Садитесь, мистер Келлог, — предложила она, однако он остался стоять перед ее столом.
— Когда-то вы спрашивали, не хочу ли я изменить свое служебное положение, мисс Таггерт, — проговорил он, — поэтому я пришел к вам с просьбой уволить меня.
Она ожидала услышать что угодно, но только не это; после мгновенного замешательства она спросила:
— Почему?
— По личным причинам.
— Вы чем-то не удовлетворены?
— Нет.
— Вы получили лучшее предложение?
— Нет.
— На какую железную дорогу вы переходите?
— Я не собираюсь работать на железной дороге, мисс Таггерт.
— Тогда какую же работу вы подыскали себе?
— Я еще не принял решения.
Дагни с некоторой неловкостью рассматривала его. На лице его не было никакой вражды; он смотрел ей в глаза, отвечал просто и прямо; говорил как человек, которому нечего скрывать или выдумывать; вежливое лицо было нейтральным.
— Тогда почему вы решили уволиться?
— Это мое личное дело.
— Вы заболели? У вас неприятности со здоровьем?
— Нет.
— Вы хотите покинуть город?
— Нет.
— Вам досталось наследство, которое позволяет вам отойти от дел?
— Нет.
— Вы намереваетесь продолжать зарабатывать на жизнь?
— Да.
— Но вы не хотите работать на «Таггерт Трансконтинентал»?
— Не хочу.
— В таком случае здесь должно было случиться нечто, определившее ваше решение. Что именно?
— Ничего, мисс Таггерт.
— Я хочу, чтобы вы рассказали мне все. У меня есть причины знать.
— Поверите ли вы мне на слово, мисс Таггерт?
— Да.
— Никакое лицо, дело или событие, связанное с моей работой у вас, не оказало никакого влияния на мое решение.
— Итак, у вас нет никаких претензий к «Таггерт Трансконтинентал»?
— Никаких.
— Но, может быть, вы передумаете, когда услышите о том, что намереваюсь предложить вам я.
— Простите, мисс Таггерт. Я не могу этого сделать.
— Может быть, я все-таки сделаю вам свое предложение?
— Да, если вам угодно.
— Поверите ли вы мне на слово, если я скажу, что решила предложить вам некий пост еще до того, как вы попросили меня принять вас? Я хочу, чтобы вы знали это.
— Я всегда верю вам на слово, мисс Таггерт.
— Я хочу предложить вам место управляющего отделением Огайо нашей дороги. Если хотите, оно — ваше.
На лице Келлога не отразилось никакой реакции, слова эти, похоже, значили для него не больше, чем для дикаря, никогда не слыхавшего о железной дороге.
— Я не хочу этого места, мисс Таггерт, — просто ответил он.
Сделав паузу, она проговорила напряженным голосом:
— Назовите свои условия, Келлог. Скажите, сколько вы хотите получать, вы нужны мне. Я могу дать вам больше, чем предложит любая другая железная дорога.
— Я не намереваюсь работать на железных дорогах.
— Мне казалось, вы любите свою работу.
За время этого разговора он впервые обнаружил какие-то признаки чувств: глаза его чуть расширились, и со странным тихим упорством в голосе он ответил:
— Люблю.
— Тогда скажите мне, чем я могу удержать вас? — слова эти прозвучали столь непосредственно и откровенно, что явно проняли его.
— Наверно, я поступил неправильно, явившись к вам с просьбой об увольнении, мисс Таггерт. Я понимаю, что вы хотели услышать от меня причины моего решения, чтобы сделать мне контрпредложение. Поэтому мое появление здесь выглядит так, будто я готов к сделке. Но это не так. Я пришел к вам только потому что… потому что хотел сдержать свое слово.
Внезапная пауза, словно мгновение озарения, открыла Дагни, как много значили для Келлога ее интерес и просьба и что решение далось ему не просто.
— Послушайте, Келлог, неужели мне нечего предложить вам? — спросила она.
— Нечего, мисс Таггерт. Увы, ничего.
Он повернулся, чтобы уйти. И впервые в жизни Дагни ощутила свое поражение и беспомощность.
— Но почему? — спросила она, обращаясь в пространство.
Молодой человек остановился, пожал плечами и улыбнулся. На мгновение он словно ожил, и более странной улыбки ей еще не приходилось видеть: в ней было и тайное веселье, и сердечный надлом, и бесконечная горечь. Он ответил вопросом:
— А кто такой Джон Голт?