На нее нахлынули невыносимые воспоминания, она вспоминала ночи своего детства: кровь на волосах матери, стук ее головы об пол, оскорбления, крики, мамины мольбы о прощении, уверения, что она больше не будет. Невыносимо. Она задохнулась слезами, остановилась. Она изо всех сил старалась удержать слезы, закрывала глаза руками, но слезы скользили сквозь пальцы, стекали по щекам.
Когда у нее не осталось больше слез, когда она до конца прочувствовала всю свою боль, вернулась ярость, она выпрямилась, вытерла нос, скинула шляпу, помассировала голову руками, проглотила бутерброд с сыром и набрала номер Амины.
Летучая мышь пролетела наискосок по ночному серо-синему небу, и она вспомнила шутку Тома: «Какие мыши самые легкие?» Она ответила: «Ну откуда мне знать, Том, сам ведь понимаешь, что я никогда не догадаюсь!» «Летучие мыши». Он был доволен, потому что она в ответ рассмеялась.
– Амина, это я. Ты где? – спросила она, услышав голос Амины, которая говорила так тихо, что она едва слышала.
– Я в палате твоей матери. Не хотела ее оставлять одну. Я ждала, что ты позвонишь.
– Я уже еду к вам.
– Она спит. Я дала ей снотворное.
– Она в каком состоянии?
– Она спит, – тихо повторила Амина.
Амина ждала ее у дверей палаты № 144. Она знаком показала, чтобы Стелла быстрей шла к ней, и при этом подозрительно озиралась по сторонам. Потом закрыла дверь комнаты и приперла ее стулом.
– Думаешь, это их остановит? – спросила Стелла.
– Не знаю, но мне так спокойнее. Как же я перепугалась, в жизни так не боялась, честное слово! Говори тише. Я не должна сейчас здесь находиться, сегодня не мое дежурство.
– А эти что, не пришли – Бубу, Хусин или Морис? Чья сегодня была очередь? Я ведь предупредила Куртуа, что сегодня не могу прийти.
– Нет. Я никого не видела. Я ждала их, чтобы уйти домой.
– И они не позвонили?
– Говорю же тебе, нет. Никто не объявился.
– Это очень странно…
Было десять тридцать вечера. Обычно они приходят часам к восьми, когда сдадут вечернюю ведомость. Появляются улыбающиеся, радуясь тому, что могут помочь. Обычно Бубу и Хусин приносят карты и пиво, достают из-под телевизора маленький столик и играют в кункен. Поглядывают на Леони, улыбаются, говорят: «Вы можете спать спокойно, мы тут». Она тоже улыбается и благодарит их. Перед Морисом она робеет. Он уже немолод, читает книги про Наполеона и изучает стратегию главных сражений, движение армий, направление ударов. Переигрывает Эйлау и Ватерлоо. Ему нравится солдатская жизнь, военная форма, парад 14 июля. Он смотрит его по телевизору. А один раз ездил в Париж и смотрел его «въяве». Он приехал заранее, прошелся по площади Этуаль и посмотрел на приготовления, поспал в машине и утром встал в первом ряду, чтобы ничего не пропустить. Вернулся он расстроенный. «По телевизору это лучше выглядит», – сказал он. И добавил: «К тому же я не люблю толпу. В Париже слишком много народу. И там так воняет, просто дышать нечем».
Стелла склонилась над матерью. Та мирно спала. Из полуоткрытых губ раздавалось едва слышное похрапывание.
– Вроде бы с ней все нормально…
– Это кажется, потому что темно. Посмотри поближе.
Стелла склонилась ниже и заметила повязку на левом глазу Леони. Она негромко вскрикнула от неожиданности, Амина знаком велела ей замолчать.
Они облокотились на подоконник и заговорили совсем тихо:
– Было часов семь вечера, я как раз была в туалете, и тут кто-то вошел, я уверена, что это был Тюрке, я узнала его голос. Не знаю уж почему, но ключ от туалета торчал снаружи. Или кто-то его переставил, чтобы Тюрке мог меня запереть.
– Это означает, что у них здесь есть сообщник…
– Если бы только один, это еще не самый худший вариант, – вздохнула Амина. – Во всяком случае, он повернул ключ и запер меня. «Теперь эта медсестра не будет меня доставать!» – громко сказал он специально, чтобы я его услышала. Я стала изо всех сил колотить в дверь, но это не помешало ему подойти к твоей матери. Я услышала, как он говорит: «Вставай, ты сейчас пойдешь домой!» Она взмолилась: «Не трогай меня!» Он ухмыльнулся: «Зря ты думаешь, что без этого обойдется, сучка! Вставай сейчас же, или я изобью тебя!» Видимо, она показала ему на гипс, и он сказал: «А вот это мы мигом снимем!» Я услышала удары, стоны, прокричала: «На помощь!», выкрикнула номер палаты так, что голос сорвала! В итоге в коридоре раздался шум, и он убежал. Пришел медбрат Серж, открыл меня и сказал, что видел, как тот улепетывает, но не уверен, что это точно Тюрке, – вот тоже тот еще смельчак! Я выскочила из туалета и обнаружила Леони на полу. Жуткое было зрелище.
– И что с ней в итоге?
– Три перелома – четвертое, пятое и шестое ребра справа. Она, видимо, повернулась влево и пыталась защититься, а он ее выдернул из кровати. Вся в синяках, на теле, на лице, на правой руке. Мы с Сержем ее приподняли, он проверил, что ничего больше не сломано, кроме этих ребер, пока я приходила в себя. Он дал ей успокоительное и обезболивающее и ушел. Нужно завтра переговорить обо всем с Дюре.
– Бедная моя мама, – вздохнула Стелла, взяв руку матери. – Никак они тебя не оставят в покое!
Стелла подула на лицо Леони, робко коснулась пальцем щеки.
– Она спит. Так мирно спит, – удивленно сказала она.
– Когда я поднимала ее с пола, она извинялась! Ты можешь себе это представить? Просила прощение за мучения, которые она мне доставляет. Это буквально ее слова. Она такая славная, Стелла, такая славная! Как можно так с ней поступать?
– Знаю, Амина.
– У нее теперь не меньше месяца будут ребра болеть. Она с трудом сможет двигаться, с трудом сможет дышать, ей надо будет делать все с осторожностью. Нельзя будет кашлять, смеяться, делать резкие движения, нужно ждать, пока все это срастется.
– Я останусь здесь. Сюзон позаботится о Томе, а Жорж отвезет его в школу завтра утром. Я позвоню им.
Она протянула руку к сумке, чтобы взять телефон, и тут он позвонил. Она прочла «Номер неизвестен» и не стала отвечать.
– Это могли быть Хусин или Бубу, – предположила Амина.
– Или какой-нибудь очередной чокнутый, который будет угрожать мне: «Проклятая сучка, оттрахаю тебя за милую душу». Им кажется, что они со мной запросто справятся. Пугают меня муками ада. Как же я их ненавижу, Амина! Не могу больше это выносить, это сжирает всю мою жизнь.
Она посмотрела на тело, вытянувшееся на кровати, погладила мать по руке и вновь уставилась в пустоту.
– Иногда я задаю себе вопрос: остались ли у меня еще силы на любовь?
Она запнулась, подыскивая подходящие слова.
– У меня бывают моменты счастья. Но оно никогда не длится. Чаще всего приходит ненависть и занимает собой все место.
Телефон замолчал. Стелла пожала плечами.
– Ты видишь… Они даже не оставляют сообщения. Думают, что одним звонком могут вселить в меня ужас.
Она показала телефону средний палец.
– А ты уверена, что это не Бубу или Хусин? – стояла на своем Амина. – Они ведь обычно никогда не опаздывают.
– Их номера определились бы. Это те, другие, говорю тебе. Ты что, не поняла? Тебе картинку нарисовать?
Голос ее сделался резким, злым. Простодушие Амины нервировало ее.
Амина положила руку на плечо Стеллы, пытаясь ее успокоить. Стелла сбросила руку вся во власти своей навязчивой идеи.
– Это Тюрке, ты ведь сама сказала. А раз Тюрке, значит, Рэй. Но на этот раз я их проучу.
– А что ты собираешься делать?
– Не бери в голову. Они заплатят за все, одним словом. Ты ничего не знаешь, и я тебе ничего не говорила. А если тебя будут спрашивать, не отвечай, поняла?
– Стелла, ты прекрасно знаешь, что я на твоей стороне.
Стелла перевела глаза на взволнованное, напряженное лицо Амины, прочитала на нем нежность, ласку и пожалела, что так вспылила.
– Прости меня. Я просто вся на нервах. Устала делать вид, что я вовсе не я, что я сильная женщина-воительница, каждую секунду готовая к битве, но если я перестану ее изображать, кем я тогда буду? А?
Амина не отвечала. Стелла права. Ей попросту не дали выбора вести себя по-другому.
– Сегодня я останусь на ночь у твоей матери. Если она проснется и ей нужна будет помощь, я буду рядом. Иди домой, ложись спать. Завтра обо всем поговорим.
Стелла пробормотала: «Спасибо, какое счастье, что ты здесь».
– Я злюсь на себя, что позволила себя запереть. Никогда больше не пойду писать в палате у больного. Это, кстати, строжайше запрещено правилами больницы!
Стелла улыбнулась.
– Ты замечательная девчонка, – прошептала она.
– Ты тоже. И причем уже подольше, чем я. У меня было безоблачное детство. Папа с мамой холили меня и лелеяли, а ты уже тогда боролась за выживание.
– У меня не было выбора.
– Ну ты и в школе хорошо держалась!
– Потому что я любила многих преподавателей. Они были добры ко мне.
– Это правда. Они все тебе прощали. Помнишь, когда у тебя было плохое настроение, ты пинала ногами кого ни попадя?
Они засмеялись, словно воспоминания о прошлом врачевали раны настоящего.
– А моим любимцем был Толедо, наш учитель испанского, – сказала Амина. – Я его просто обожала!
Стелла сморщила нос и вспомнила:
– Когда у нас были занятия после обеда, он возвращался из столовой и его свитер был весь в пятнах. Мы пытались угадать, что он ел.
– А он застегивал пиджак, чтобы никто ничего не заметил.
– А что он говорил, когда кто-то отвечал на «отлично»?
– Он орал на весь класс, показывая большой палец: «Fantástico! Así se hace, muchacha!»[4] И все кричали: «Muchacha, muchacha!» – и стучали по партам, шум стоял невообразимый!
– У него все были muchachas fantásticas!
– Но у него тем не менее были любимчики! Ты забыла? – сказала Амина. – Ты, я, Жюли и Мари Дельмонт. Мы были лучше всех в классе по испанскому!
– И так и не растерялись после школы в конце концов, – растроганно сказала Стелла. – Мы с Жюли вместе работаем, ты тут в больнице, а Мари – в газете. И мы с ней видимся в мастерской по рукоделию, когда у нее есть свободное время от работы в редакции. Потому что она часто работает даже по ночам. Она не изменилась, такая же милая. Не загордилась ничуть.
– Мне на тридцатилетие она подарила фальшивую передовицу газеты с заголовком: «Амина: una muchacha fantástica». Ух, как я была горда!
– И что, она может такое сделать?
– Ну конечно, она мне даже показывала, это очень просто и потом зато какой эффект! А папе как понравилось! Я дала ему эту статью, и он повесил ее в гостиной! Еще когда я была совсем маленькой, папа считал, что месье Толедо прав, что женщины – отличные типы. Он решил учить испанский под его влиянием. Купил самоучитель и диски и слушал ламбаду!
– Но ведь ламбада – бразильский танец?
– Я знаю. Но такой уж он у меня, мой папа! Он против любых границ.
Стелле захотелось сказать ей: «Знаешь, а у меня появился новый отец, и мне кажется, я буду любить его, хотя он уже умер. Я уверена, что он был хороший человек. Я – дочь хорошего человека».
Но она промолчала.
Ей трудно было управиться со всеми мыслями, на нее напала ужасная сентиментальность. Она обняла Амину, зарылась лицом в ее темные кудряшки, чтобы сдержать слезы, подступающие к глазам.
– Ты не одинока, Стелла. Я тебя не брошу. Я ничего не боюсь, вот так.
Стелла прошептала: «Claro que sí, muchacha»[5].
Они услышали топот ног по коридору, встали возле кровати, взялись за руки, готовые защитить Леони от кого угодно.
Ручка повернулась, но дверь, припертая спинкой стула, не открылась.
Они с удивлением переглянулись.
– Смотри-ка, сработало, – прошептала Амина.
За дверью раздался голос:
– Это мы. Можно войти?
– Кто это мы? – спросила Стелла.
– Хусин и Бубу. Мы опоздали. Там такое дело приключилось!
Амина вопросительно взглянула на Стеллу, потом отодвинула стул и открыла. Она знаком попросила вошедших мужчин говорить потише.
– Ну что стряслось? – свистящим шепотом возмутилась Стелла. – Из-за вас тут такое вышло!
Она замолкла, разглядев в полумраке палаты лицо Бубу. Он наклонил голову, пытаясь скрыть глубокий порез на левой щеке. Верхняя губа была разбита, во рту тоже была кровь, судя по всему. Хусин выглядел не лучше. Он страшно шепелявил, когда говорил, и кривился, держась за левое предплечье.
– Что с вами случилось?
– Мы уже садились в машину, чтобы ехать сюда, – начал Бубу, – когда Лансенни и Жерсон приехали и сказали нам: «Парни, оставайтесь на месте, нам нужно вам кое-что сказать». Мы ответили, что сейчас не время, что пусть приходят завтра, а они сказали, что именно сейчас как раз самое время! Что лучшего времени и не придумаешь! И стали гоготать.
– Вид у них был злобный и мерзкий, – добавил Хусин. Произнес он это как «жлобный и мержкий».
– Ну и вот, – продолжал Бубу, – они начали нам морочить голову историей про старые бороны да веялки, за которыми нужно съездить к Лармуайе, и что у нас получится выгодное дельце. Если мы с ними договоримся сами, минуя Жюли. Что Жюли об этом знать вовсе не обязательно, что всю выручку поделим пополам, что Рэя уже достало, что Жюли наложила лапу на весь металлолом в округе, что тут пахнет хорошими бабками, а мы будем полными дураками, если упустим свою часть…
– А мы шкажали, – подхватил Хусин, – что у наш нет времени их шлушать и что в любом шлучае их мудацкие махинации наш не интерешуют.
– Мы посматривали на часы, потому что не хотели опоздать, – продолжал Бубу, – и тут они нас спросили, что мы такого важного делаем, нас что, кто-нибудь ждет, телка, что ли, или, может быть, две, и почему бы с ними не поделиться, и тэдэ и тэпэ, а пока мы уши развешивали, они тут и начали…
– Шперва они выхватили ключи от машины у меня иж руки, – продолжил Хусин.
– И они бросили их в кучу металлических опилок, а дробилка-то весь день вчера работала, так что гора была ух какая.
– Ну мы и ражожлились и брошилишь на них. Но шилы были неравные. У них были каштеты, они нас поколотили. Кровищи было, и я жуб потерял к тому же…
– В конце концов мы удрали и закрылись в ангаре. Они ушли, обзывая нас последними словами!
– Говноедами, мудаками, шукиными детьми! Ну у них и лекшикончик! Ну в конце концов мы вышли из ангара и пошли ишкать ключи в куче опилок. Ох, это было почище каторжных работ! Мы ражгребали эти опилки руками, ражгребали ногами, мы их только что не ели, в глажах у нас были опилки и в нождрях, мы едва-едва их нашли!
– И поэтому мы опоздали. Не сердись на нас за это, Стелла, – сказал Бубу.
– Я не сержусь.
– Нет. У тебя на лице написано, сердишься.
– Это не на вас.
– А на кого злишься? На них? Да они мудаки. Видят не дальше своего носа.
– Достало меня все. Хочется все остановить, лечь и не проснуться.
– Это на тебя не похоже.
– Я знаю. Мне не нравится человек, в которого я превращаюсь.
Она вздохнула. Пожала плечами. Взгляд ее упал на Леони.
– Вот мы тут совсем рядом с ней разговариваем, а она не просыпается. Это как-то странно, нет?
– Она измучена, – сказала Амина. – И ты тоже. Иди домой. А мы с парнями тут побудем.
Стелла посмотрела на них. Они участливо склонились к ней, словно желая пощупать ее пульс.
– Я и правда так плохо выгляжу? – спросила она.
– Амина права, – сказал Бубу. – Иди спать. Это больше не повторится, обещаю тебе. Будем бдеть.
Стелла улыбнулась. Бубу обожает книжные слова. «Бдеть» они будут.
– Спасибо. Пойду тогда немного посплю.
– Это не представляется мне излишним, – заключил Бубу, попытавшись улыбнуться ей, но тут же скривился от боли.
Жозефина оглядывала комнату, служившую библиотекой «Миконос Гранд-отеля». Хорошая комната, высокий потолок, полуприкрытые жалюзи, побеленные стены, длинные дубовые полки, на которых стояли оставленные клиентами книги. «Люди все-таки еще читают!» – сказала она себе, вспоминая разговор с издателем буквально сегодня утром. Он разбудил ее на заре. Ему хотелось, чтобы она вновь начала писать, чего она, собственного говоря, ждет? Последняя книга вышла два года назад. Она ответила: «Когда человек счастлив, он не пишет». Он сказал: «Ага, тогда я поговорю с Филиппом, пусть заставит тебя немного пострадать!» – «Нет уж, спасибо, – прошептала она, вспоминая свое недавнее отчаяние, – это слишком болезненно».