– А как вас зовут?
– Меня? – удивляется полицейский. – Жандосов Ерканат.
– А по отчеству?
– Абибуллаевич, – с готовностью отвечает полицейский, слегка забавляясь игрой, которую сам же затеял.
– Скажите, Ер-кх-анат Абибуллаевич, куда мы едем?
Брови полицейского удивленно приподнимаются.
– Как это куда? Вперед! Как говорит Первый машинист, наш поезд стремится в десятку ведущих поездов мира!
– А что там в этой десятке? Мы лучше заживем?
– Конечно, лучше! – заводится Жандосов и говорит лозунгами. – Баранину каждые выходные будем кушать! Свежее белье – каждый месяц! Преступности не будет! В каждом третьем вагоне откроем школу, в каждом пятом – больницу! А чай будем из стаканов с подстаканниками пить!
Мечтательно посмотрев в потолок, Жандосов поднимает указательный палец вверх:
– Настоящий чай! Свежезаваренный!
– Звучит заманчиво… – хмыкает Макс. – А полиция будет?
– А куда же без полиции? – смеется полицейский. – Полиция всегда будет!
– Но ведь если не будет преступности…
– Це-це-це, – перебивает Жандосов. – Я все понял. Ты же этот… как его… как это… психолог?
– Психолог.
– Ты эти свои психические штучки заканчивай, Щацкий! Крутишь мне тут, вертишь! Сейчас в отделении разберемся, что ты за психолог такой! Вставай! Пошел!
Жандосов сгребает со стола салфетки, зубочистки и запихивает в карман олимпийки.
Они проходят череду купейных вагонов. В очередном тамбуре стоит охрана – молодые полицейские с автоматами наперевес. Жандосов кивает им:
– Задержанного привел к Кудамкарову.
– Документы, – требует сержант и извиняющимся тоном поясняет. – Порядок такой.
Жандосов деланно-равнодушно протягивает удостоверение, а сам свысока поглядывает на Макса – смотри, мол, у нас все серьезно, не забалуешь.
В полицейском отделении Макс крутит головой – повсюду вдоль коридора плакаты и лозунги: «Единый поезд – единый успех!», «По рельсам в будущее!», «Розыск!», «Признаки туберкулеза», «Дифтерия! Мойте руки и обрабатывайте спиртом перед едой!», «Первый машинист независимого поезда…».
На дверях таблички с фамилиями и должностями. Возле одной из них Жандосов останавливается, прочищает горло и стучится.
«Полковник Кудамкаров Ж. Ж. Управление по противодействию экстремизму» читает Макс и немного успокаивается. Ну какой из него экстремист? Это какая-то ошибка.
– Разрешите? – приоткрыв дверь, интересуется Жандосов.
– Кто там? Жандосов, ты что ли? Что тебе?
– Задержанного привел, та-щ полковник! Щацкого!
– Заводи, – слышится из купе.
Жандосов вталкивает Макса внутрь.
– Разрешите идти, та-щ полковник?
– Свободен, – разрешает полковник.
Уходя, Жандосов закрывает дверь. Макс мнется у порога.
– Здравствуйте!
– Здгаствуйте, здгаствуйте, – передразнивает его Ж.Ж. – Садись.
Люкс полковника впечатляет. Жалюзи и шторы на окнах, длинный красный диван, на стене – телевизор, на столе ноутбук, принтер и стопки документов. Справа – отдельный санузел. Слева – дверь в спальное помещение. Макс осторожно присаживается на краешек дивана.
– Документы, – протягивает руку полковник.
Покрутив пассажирский талон и изучив ИИН-татуировку на руке Макса, Кудамкаров открывает папку с делом Макса. На обложке так и написано: «Шацких М. Г. Дело №…».
– Итак, пассажир Шацких, 1986 года рождения. Родился в вагоне № 227. С чем связано твое проживание в вагоне № 491?
– Так это, – сглатывает Макс. – Родители развелись. Отец снова женился, и мы поменялись с его женой. Я в ее вагон переехал, а она – на мое место.
– Ну вы даете! – радостно удивляется полковник. – То есть батя твой теперь с двумя женами живет? И со старой и с новой?
– Жил. Мама снова замуж вышла и переехала к новому мужу, сделали обмен с какой-то старушкой, той уже все равно было, где и с кем жить, нет у нее никого. Вроде, за два бич-пакета договорились.
– А почему это в деле не отражено? Нелегальные мигранты?
– Что вы! Все по форме – писали заявления, обоснования, характеристики от соседей, пошлины все уплатили!
– Это еще надо проверить! Кем работаешь, Шацких?
– Семейным психологом, у меня частная практика. В основном – разводы, семейные проблемы…
– Вот жулик, а? – восхищается полковник. – И что, много клиентов?
– Ну, сами понимаете, живем мы все в тесноте…
– Це-це-це, – перебивает Кудамкаров, и Макс понимает, откуда у Жандосова такая привычка. – Хорошо мы живем, не надо мне тут! Ты бывал в китайском поезде? В индийском? Там люди на багажных полках живут и не жалуются!
– Так я и не жалуюсь…
Полковник отмахивается и заговорщицки шепчет:
– А во вьетнамском, говорят, даже сортиров нет! Просто пробивают дыры в купе и туда ходят у всех на виду!
Макс удивленно цокает – ну надо же!
– Так что ты, Шацких, думай, когда говоришь! – снова повышает голос Кудамкаров. – У нас все вагоны равны! Точно не зря мы тебя задержали! Вот – смотри сюда…
Полковник вытаскивает из папки пачку рисунков.
– Полюбуйся, у тебя изъяли на днях! – полковник перебирает листки. – Смотри сам – порнография, педофилия,… опять порнография…. карикатура на Первого машиниста, а вот… что это… это же призыв к межвагонной розни! Да у тебя тут букет статей, Шацких, а ты выебываешься! Тесно ему…
Помолчав, Ж.Ж. неожиданно меняет тему.
– И много, ты говоришь, клиентов?
– Достаточно, – шепчет Макс.
– Отвечать, как положено! – взвивается полковник. – Конкретно, сколько приносят?
– Двести кредитов в месяц. Плюс-минус… На жизнь хватает.
– Короче, Шацких. Чтобы на тесноту не жаловался, посидишь сутки в СИЗО, так сказать, до выяснения. Мы пока проведем экспертизу, напишем заключение. А вот какое будет заключение, решать тебе. Решишь неправильно, будешь лет шесть мотать, понял?
– Что от меня требуется?
– Треть каждый месяц будешь отдавать. Хули зыришь, это не мне, – полковник, намекая, кидает взгляд в потолок.
– Согласен.
– Молодец! – хвалит Макса полковник и кричит в дверь. – Уразбаев!
Дверь сразу открывается, и в проеме появляется лунообразная физиономия.
– В СИЗО его.
Понукаемый ретивым Уразбаевым, Макс сдерживается, чтобы не заорать от абсурдности и неверия в происходящее.
В камере он успокаивается. Ничего страшного, треть так треть. Надо будет переехать в купейный вагон, там клиентура богаче. Кое-какие накопления у него есть для рывка.
Но порнография? Карикатура на Первого машиниста? Разжигание розни???!
Вот куда делись его тесты Роршаха!
А он их искал.
Испытатель
Сутулый немолодой мужчина в джинсах и серой футболке выходит на дорогу. Упершись руками в колени, наклоняется, о чем-то думает.
Улицы словно вымерли. Кажется, еще вчера здесь кипела жизнь, звучали голоса, смех, шумели проезжающие автомобили; торговец газетами выкрикивал сенсационные заголовки; старая турчанка продавала с лотка горячую кукурузу, тараторя ее название на разных языках мира; ожидая своей очереди, возле ночного клуба веселилась молодежь.
Сейчас не осталось никого. Вчерашняя газета лежит на тротуаре, вульгарно раздвинув страницы, у ствола замершего дерева скучает кукурузный огрызок, не долетевший до мусорной урны. У входа в клуб вольготно расположились окурки, некоторые со следами яркой помады. Кристально чистый воздух ничем не выдает своего присутствия, даже не пытаясь заигрывать со страницами зазывно раскинувшейся газеты и листьями деревьев. Отличная работа, но что-то не так.
Ему кажется, что за ним наблюдают. Он идет по улице – широкой и прямой, обрамленной массивными тушами небоскребов – с запада на восток, и в глаза ему светит солнце нового дня. Пару раз он резко оглядывается, смотрит по сторонам, но видит только свое отражение и длинную до горизонта собственную тень.
Он глубоко вдыхает, расширяя легкие, замирает, прислушивается к себе и выдыхает, не чувствуя потоков исходящего воздуха. По инерции он продолжает дышать, так правильно, потому что мы живы, только пока дышим. Главное, не разучиться.
Асфальт идеально ровный, по нему должно быть легко идти, глядя по сторонам. Но идти нелегко, в ногах свинцовая тяжесть.
Он шагает прямо по середине дороги и мысленно к чему-то готовится, когда периферийным зрением вдруг замечает какую-то неправильность. Справа, на краю дороги лежит фотография.
Хмыкнув, он подходит, и, наклонившись, аккуратно ее подбирает, стараясь не зацепить ногтями неровности асфальта. С фотографии, улыбаясь, на него смотрит маленькая девочка. Его девочка, его дочь Веста. Ее детская улыбка, не отрепетированная многократно у зеркала, а радостная непосредственная детская улыбка заставляет его тоже улыбнуться и напоминает, зачем он здесь.
Он целует фото и аккуратно кладет в задний карман джинсов.
Пора начинать.
Он делает легкий разбег и прыгает вверх, пытаясь коснуться пальцами неба. Почти получается, но нет. К ногам будто привязаны пудовые гири.
Тогда он снова разбегается, уже быстрее, четко рассчитывая выпрыг с основной рабочей – левой – ноги, отталкивается. На долю секунды ему кажется, что получилось, он замирает в воздухе, которого нет, но сила притяжения сразу тянет его вниз. Он приземляется на ноги, сохраняет равновесие и задумывается. Паниковать рано, но что-то не так.
Собравшись духом, он снова бежит, разгоняясь и прыгает. Приземлившись, снова бежит, и снова прыгает, стараясь коснуться неба. Мимо проносятся магазины, лавки, бутики, вывески, билборды, дорожные знаки и светофоры. Он, не сворачивая, пересекает перекрестки, и прыгает, прыгает, прыгает.
Солнце поднимается выше, тень мужчины становится короче, а прыжки выше.
Еще через десяток кварталов у него получается. В очередной раз выпрыгнув вверх, – в этот раз метров на пять – он уже готовится снова упасть и получить болезненный удар по подошвам, как замечает, что завис над землей. Его губы непроизвольно растягиваются в улыбке.
Получилось!
Дыхание перехватывает, он размахивает руками. Ему кажется, что он завис в воздухе вниз головой. Гасит панику, сглатывает, вытирает пот со лба и медленно поднимается выше, выше, еще выше.
Он поднимается выше стоящих рядом небоскребов. Дорога под ногами превращается в ниточку, одну из многих артерий города. С высоты птичьего полета видно, что город похож на змею – шесть кварталов в ширину и тысяча, если не больше, в длину.
Так же видно, что город мертв. Словно нарисованные на голубом небесном холсте, неподвижны облака. За пределами города раскинулась пустыня. Он слышал, что на юге города будет море, это здорово. Он сейчас с большим удовольствием нырнул бы поглубже, освежился. Пот катится ручьем, футболка прилипла к спине.
Еще раз осмотревшись, он решает спуститься ниже, переворачивается вниз головой, тянется руками к такой далекой земле и начинает медленный спуск.
Неожиданно для него падение ускоряется и становится слишком быстрым. Дыхание перехватывает, он паникует, машет руками и кричит. Мимо проносятся окна небоскребов, а дорога внизу из узкой длинной ленточки превращается в широкое дорожное полотно. Хорошо воздуха нет, почему-то успевает подумать он.
Он приказывает себе успокоиться.
Осторожно, контролируя каждое усилие, делает кувырок, и в тот момент, когда его подошвы оказываются ниже головы, падение замедляется. Скорость падает, падение прекращается. Он замирает.
Дышать! В падении он перестал дышать, и вспомнил только сейчас. Легкие сокращаются, а он слышит только звук бьющегося, колотящегося о грудную клетку сердца.
Ему снова удалось, и он снова жив. Слегка наклонившись, он начинает движение над асфальтом в обратную сторону, к месту загрузки.
Он не отказывает себе в удовольствии и вволю наслаждается всю обратную дорогу полетом. Взмывает ввысь, резко меняет направление движения, чувствуя перегрузки, проносится в полуметре над асфальтом, касаясь кончиками пальцев его поверхности, срывает на лету листья с деревьев, а потом, уже не сдерживая и не слыша себя, орет что-то первобытное во всю мощь своих глотки.
Приземлившись у нужной точки, он вытаскивает фотографию Весты и снова целует, затем возвращает на место и заходит в стартовую кабину.
Удобно расположившись в кресле, закрывает глаза, нащупывает выпуклость кнопки в подлокотнике и вдавливает ее.
Тишину мертвого города сменяет гомон комнаты испытаний. Он открывает глаза. Крышка капсулы погружения раздвигается, и он видит над собой узкоглазое морщинистое лицо врача тестовой группы Кенты.
– Рой! Как себя чувствуешь?
– Кента, старый ты хрыч, – ворчит Рой, выбираясь из капсулы виртуального погружения. – Тебе ли не знать лучше меня? Как показатели?
– В момент падения пульс сильно превысил допустимые значения, на грани разрыва сердца. Но ты молодчина, справился! Ну и мы тут не хлопали ушами, вкололи мембраностабилизаторы и бета-блокаторы.
Кента протягивает руку, чтобы помочь ему встать. Рой хватается за нее, у него кружится голова. Подняв глаза, он видит всю свою команду, которая накидывается на него и начинает мять в объятьях.
– Да отстаньте, черти! – отбивается Рой. – Где Мамонт?
– Я здесь, Рой, – с готовностью откликается бородатый Мамонт, ведущий разработчик проекта.
– Мамонт, твою же мать, где воздух? Я думал, с ума там сойду! Дышишь, а не дышится, вакуум, понимаешь? Долбанный вакуум!
– Рой, мы не думали, что это критично, воздух добавим на следующем этапе. Воздух, ветер. Команда атмосферных явлений пытается увязать все это с физикой полетов.
– Это да, с физикой ваши полеты имеют мало общего.
– Магия! – хихикает Кента. – Левитация!
– А какого черта я так долго взлететь не мог? – возмущается Рой. – Все ноги отбил.
– Ноги! В виртуале! – Кенту сейчас хватит приступ от смеха. Он веселится так, как может веселиться человек, которого отпустило сильное напряжение.
– А, уже поняли, Рой, – тараторит Мамонт, – это тень!
– Тень?
– Да, наши что-то там нахимичили-перехимичили с массой объектов. Система распознавала твою тень как часть тебя, тень на рассвете у тебя было длиной в бесконечность. Так что, чем выше поднималось солнце, тем легче для системы ты становился.
– Ясно-понятно, … – матерится Рой. – Если бы я разбился…
– Не разбился же…
– Если бы я разбился, то следующие тесты ты бы сам проводил, понял?
Сказав это, он, ведущий VR-испытатель[2] компании, смеется, а за ним и вся бригада.
– Вы только представьте – порхающий Мамонт! – реплика Кенты вызывает новый взрыв смеха.
– Всем спасибо, все – молодцы. И это… Мамонт, за закладку, за Весточку мою, спасибо!
Мамонт кивает. За его спиной на экране рекламный ролик новой виртуальной вселенной, где человек может летать.
Имя его
1Все жрут это дерьмо. Все – маленькие дети, подростки, женщины, толстухи, большие дети, бизнесмены, старики, студенты все эти… Все эти бургеры, картошка фри, чипсы, кольца луковые, наггетсы куриные, крылышки, стрипсы … Прикинь, жрут это дерьмо, некоторые каждый день! Эти тонны калорий жрут, запивают ледяной колой. Колой, бро! Хрень! Конечно, они толстеют, жиреют, понимают это и к своей обычной порции заказывают салат коул-сло! Иногда я представляю себе, как их подвешивают к вертелу и крутят над огнем, а с их лоснящихся боков, задниц и щек плавится и капает воском, вспыхивая, жир. Поверь мне, их желудок какой-то сортир, я каждый день это вижу своими глазами. Целыми семьями приходят, прикинь, сами! Пузатый батя, жируха-свиноматка и их выводок толстых детишек за лишний кусок схлёстывается в схватке!
Короче, сегодня все было как всегда, только народу было больше, чем обычно. Намного больше, Новый год же, но это привычно. Подарки, кино, между делом – пожрать. Очередь была, мама не горюй, а мне бы поспать. Думал, кассиры свихнутся. Контролил все это, жопа потная – весь в мыле – когда же они нажрутся? Тут смотрю – пацан какой-то крутится. Ну, как пацан, парень, студент типа, глянешь, через секунду забудется. Одет был в пуховик дутый. Вроде и стоит в очереди, а вроде и нет. То встанет, то отойдет к соседям, там примостится – странные атрибуты. Подозрительным мне показался. Я, было, решил секьюрити вызвать, но потом смотрю – парень угомонился, встал в нашу очередь за девушкой какой-то, короче, из моего поля зрения отключился. Потом еще краем глаза видел, вроде как общались они, вряд ли показалось, но даже друг другу улыбались.