Никому из нас не хотелось заводить речь об исчезновении Хитклифа, пока можно было об этом молчать. Я отвечала, что не знаю, с чего это ей вздумалось сидеть всю ночь, а Кэтрин не сказала ничего. Утро было свежее и холодное; я распахнула окно, и в комнату хлынули сладкие запахи из сада; но Кэтрин крикнула в раздражении: «Эллен, закрой окно. Я и так закоченела!». И у нее стучали зубы, когда она, вся съежившись, придвинулась к еле тлевшим углям.
— Она больна, — сказал Хиндли, пощупав ее пульс. — Верно, потому и не хотелось ей ложиться. К черту! Опять начнете донимать меня вашими проклятыми болезнями. Что тебя погнало под дождь?
— Охота бегать за мальчишками, как и всегда, — заскрипел Джозеф, пользуясь случаем, пока все мы в нерешительности молчали, дать волю своему злокозненному языку. — На вашем месте, хозяин, я бы попросту захлопнул двери у всех у них перед носом — тихо и мирно! Не было такого дня, чтобы вы ушли и тут же не прибежал бы этот проныра Линтон; а мисс Нелли тоже хороша! Сидит на кухне и караулит, когда вы вернетесь; и только вы вошли в одну дверь — он в другую и был таков! И тут наша спесивица бежит сама к своему предмету. Куда как достойно — слоняться в полях за полночь с богомерзким чертовым цыганом Хитклифом! Они думают, я слеп. Но я не слеп! Ни чуточки! Я видел, как молодой Линтон пришел и ушел, и видел, как ты (тут он обрушился на меня) — ты, подлая, шкодливая ведьма! — прошмыгнула в дом, едва заслышала на дороге стук копыт хозяйского коня!
— Молчи, ябеда! — закричала Кэтрин. — Я тебе не позволю нагличать в моем присутствии! Эдгар Линтон зашел вчера совершенно случайно, Хиндли. И я сама попросила его уйти: я же знаю, что в таком состоянии тебе неприятно встречаться с ним.
— Ты, разумеется, лжешь, Кэти, — ответил ее брат, — да я тебя вижу насквозь! Но сейчас плевать мне на вашего Линтона: скажи, ты гуляла этой ночью с Хитклифом? Говори правду, ну! Не бойся ему навредить: хоть я и ненавижу его, как всегда, но он недавно сделал мне добро, так что совесть не позволит мне оторвать ему голову. Чтоб этого не случилось, я его сегодня же с утра ушлю работать куда-нибудь подальше, и когда его здесь не будет, ты смотри у меня в оба: тут я возьмусь за тебя как следует!
— Этой ночью я в глаза не видела Хитклифа, — ответила Кэтрин, начиная всхлипывать. — А если ты прогонишь его со двора, я уйду вместе с ним. Но кажется, это тебе уже не удастся: он, кажется, сбежал… — Тут она безудержно разрыдалась, и остальных ее слов нельзя было разобрать.
Хиндли излил на нее, не скупясь, поток презрительной брани и велел ей сейчас же уйти к себе в комнату — или пусть не плачет попусту! Я заставила ее подчиниться; и никогда не забуду, какую сцену разыграла Кэти, когда мы поднялись наверх. Я была в ужасе: мне казалось, что барышня сходит с ума, и я попросила Джозефа сбегать за доктором. У нее явно начинался бред. Мистер Кеннет, едва глянул на нее, сразу объявил, что она опасно больна: у нее была горячка. Он пустил ей кровь и велел мне кормить ее только простоквашей да размазней на воде и присматривать за ней, чтоб она не выбросилась из окна или в пролет лестницы. И он ушел, потому что ему хватало дела в приходе, где от дома до дома идешь две-три мили.
Хотя я не могу похвалиться, что оказалась хорошей сиделкой, а Джозеф и мистер Эрншо были и того хуже, и хотя наша больная была так несносна и упряма, как только бывают больные, — она все же выздоровела. Старая миссис Линтон, конечно, не однажды навестила нас, и все в доме наладила, и бранилась, и всеми нами командовала; а когда Кэтрин начала поправляться, настояла на том, чтобы мисс перевезли на Мызу, и все мы, понятно, радовались избавлению. Но бедной женщине пришлось жестоко поплатиться за свою доброту: и она и муж ее заразились горячкой, и оба умерли — один за другим — в несколько дней.
Наша молодая леди вернулась к нам еще более дерзкой, вспыльчивой и высокомерной, чем раньше. О Хитклифе мы так ничего и не слышали с той грозовой ночи; и однажды, когда Кэтрин уж очень меня рассердила, я сказала ей на свою беду, что в его исчезновении виновата она; да так оно и было, — и мисс отлично знала это сама. С того дня она на долгие месяцы совсем от меня отстранилась — разговаривала со мной только как со служанкой. Джозеф был тоже в опале, но он все равно высказывал свои суждения и читал ей нотации, точно маленькой девочке. А она воображала себя взрослой женщиной и нашей госпожой и думала, что после недавней болезни вправе требовать особливого к себе внимания. К тому же доктор сказал, что она не выдержит, если ей постоянно перечить; что надо ей во всем уступать; и если кто-нибудь из нас, бывало, посмеет возмутиться и заспорить с нею, то он уже в ее глазах чуть ли не убийца. Мистера Эрншо и его приятелей она чуждалась, и, запуганный Кеннетом и припадками, которыми не раз кончались у нее порывы ярости, брат позволял ей все, чего бы ей ни вздумалось потребовать, и обычно избегал раздражать ее запальчивый нрав. Он, пожалуй, чрезмерно потакал ее прихотям — не из любви, а из гордости: он всей душой желал, чтоб она принесла честь своему дому, вступив в семью Линтонов; и покуда она не задевала его лично, позволял ей помыкать нами, как невольниками — ему-то что! А Эдгар Линтон, как это случалось и будет случаться со многими, был обольщен до слепоты; он почитал себя самым счастливым человеком на земле в тот день, когда повел ее в Гиммертонскую церковь — три года спустя после смерти своего отца.
Наперекор своему желанию, уступив уговорам, я покинула Грозовой Перевал и переехала с новобрачной сюда. Гэртону было тогда без малого пять лет, и я только что начала показывать ему буквы. Нам горько было расставаться; но слезы Кэтрин имели больше власти, чем наши. Когда я отказалась идти к ней в услужение и когда она увидела, что ее просьбы на меня не действуют, она приступила с жалобами к мужу и брату. Первый предложил мне щедрое жалованье; второй приказал мне сложить вещи: он-де не желает держать у себя в доме женскую прислугу, когда нет хозяйки; а что до Гэртона, так еще немного, и мальчишку можно будет сдать на руки священнику. Так что у меня не оставалось выбора: делай, что велят. Я сказала господину, что он отвадил от себя всех приличных людей только для того, чтобы приблизить свою гибель; расцеловала маленького Гэртона, попрощалась… и с той поры я для него чужая: странно подумать, но я уверена, что он начисто забыл об Эллен Дин — о том, что был он для нее всем на свете, как и она для него.
* * *В этом месте своей повести ключница случайно бросила взгляд на часы над камином и ужаснулась, увидев, что стрелки показывают половину первого. Она и слышать не хотела о том, чтоб остаться еще хоть на минуту, да я и сам, по правде говоря, был не прочь отложить продолжение ее рассказа. Теперь, когда она ушла на покой, я, помечтав часок-другой, тоже, пожалуй, соберусь с духом и пойду спать, невзирая на мучительную тяжесть в голове и во всем теле.
10
Прелестное вступление в жизнь отшельника! Целый месяц пыток, кашля и тошноты. Ох, эти пронизывающие ветры, и злобное северное небо, и бездорожье, и мешкотные деревенские врачи! И ох, эта скудость человеческих лип! И, что хуже всего, — страшные намеки Кеннета, что мне едва ли придется выйти за порог до весны!
Только что меня почтил визитом мистер Хитклиф. С неделю, тому назад он прислал мне пару куропаток — последних в сезоне. Мерзавец! Он не совсем неповинен в моей болезни; и меня так и подмывало сказать ему это. Но, увы! как мог бы я оскорбить человека, который был столь милосерден, что просидел у моей кровати добрый час — и при этом не говорил о пилюлях и микстурах, пластырях и пиявках? Сейчас мне полегчало. Читать я еще не могу — слишком слаб, но, пожалуй, мне приятно было бы чем-нибудь поразвлечься. Не позвать ли миссис Дин, чтоб она закончила свой рассказ? Я могу восстановить в памяти его главные перипетии вплоть до той поры, когда она переехала сюда. Да, я помню: герой сбежал, и о нем три года не было вестей, а героиня вышла замуж! Позвоню! Добрая женщина будет рада убедиться, что я в состоянии весело разговаривать. Миссис Дин пришла.
— Еще двадцать минут до приема лекарства, сэр, — начала она.
— Ну его совсем! — ответил я. — Мне хотелось бы, знаете…
— Доктор говорит, что порошки вам пора бросить.
— С радостью брошу! Но дайте мне досказать. Подойдите и сядьте. И держите руки подальше от этой печальной фаланги пузырьков. Достаньте из кармана ваше вязанье. Вот и хорошо… а теперь продолжайте историю мистера Хитклифа — с вашего переезда и до нынешнего дня. Он получил образование на континенте и вернулся джентльменом? Или попал стипендиатом в колледж, или сбежал в Америку и там стяжал почет, высасывая кровь из жил своей новой родины? Или составил капитал куда быстрее на больших дорогах Англии?
— Возможно, что он перепробовал понемногу все эти поприща, мистер Локвуд; но я не могу поручиться ни за одно из них. Я уже сказала вам, что не знаю, как он нажил деньги; неизвестно мне также, каким образом он выбился из дикарского невежества, на которое его обрекли. Но с вашего разрешения я буду продолжать, как умею, если вы полагаете, что мой рассказ позабавит вас и не утомит. Вам лучше сегодня?
— Гораздо лучше.
— Добрая новость. Итак, я переехала с мисс Кэтрин в Скворцы, и к моему приятному разочарованию, она вела себя несравненно лучше, чем я ожидала. Она, казалось, сверх всякой меры полюбила мистера Линтона и даже к его сестре относилась с большою нежностью. Правда, муж и золовка были к ней бесконечно внимательны. Так что не репейник склонился к жимолости, а жимолость обвилась вокруг репейника. Тут не было взаимных уступок, она стояла, не сгибаясь, и те уступали; а разве будет кто злобным и раздражительным, если не встречает ни противодействия, ни холодности? Я замечала, что мистером Эдгаром владеет не преодолимый страх, как бы кто не вывел его жену из равновесия. От нее он это скрывал, но когда услышит, бывало, что я ей резко ответила, или увидит, что кто другой из слуг насупился при каком-нибудь властном ее распоряжении, он тут же хмуро сдвинет брови, выказывая тревогу, хотя никогда не хмурился, если дело касалось его самого. Он не раз строго мне выговаривал за мою строптивость; для него, уверял он, хуже ножа видеть, что его жену раздражают. Чтоб не огорчать доброго господина, я научилась умерять свою обидчивость; и с полгода порох лежал безобидный, как песок, — к нему не подносили огня, он и не взрывался. На Кэтрин находила временами полоса угрюмой молчаливости, и муж тоже становился тогда молчалив, пугаясь этих приступов и приписывая их переменам в ее душевном складе, произведенным опасной болезнью, потому что раньше он никогда не наблюдал у нее угнетенного состояния духа. А когда солнце, бывало, выглянет вновь, тут просияет и он. Я, мне думается, могу с уверенностью сказать, что им поистине выпало на долю большое и все возраставшее счастье.
Оно кончилось. В самом деле, рано или поздно мы непременно вспомним о себе; но только кроткий и великодушный любит самого себя с большим правом, чем властный. Их счастье кончилось, когда обстоятельства заставили каждого почувствовать, что его интересы для другого не самое главное. Как-то в теплый сентябрьский вечер я шла домой из сада с тяжелой корзиной собранных мною яблок. Уже стемнело, и месяц глядел из-за высокого забора, и смутные тени таились в углах за бесчисленными выступами здания. Я поставила ношу на ступеньку крыльца перед кухонной дверью и остановилась передохнуть и еще немного подышать теплым и сладким воздухом; стоя спиной к дверям, я загляделась на луну, когда вдруг позади раздался голос:
— Нелли, ты?
Голос был низкий и с иноземным акцентом; но в том, как было названо мое имя, прозвучало для меня что-то знакомое. Я оглянулась, чтоб узнать, кто говорит; оглянулась с опаской — потому что дверь была заперта, а на дорожке не видно было никого. Что-то задвигалось под навесом крыльца, и, подступив ближе, я различила высокого человека в темной одежде, темнолицего и темноволосого. Он прислонился боком к двери и держал руку на щеколде, точно собирался войти. «Кто бы это мог быть? — подумала я, — мистер Эрншо? Нет! Голос совсем другой».
— Я жду здесь целый час, — снова начал пришелец, а я все гляжу в недоумении. — И все это время кругом было тихо, как в могиле. Я не посмел войти. Ты меня не узнаешь? Вглядись, я не чужой?
Луч скользнул по его лицу: щеки были изжелта-бледны и наполовину заросли черными бакенбардами; брови угрюмо насуплены, запавшие глаза глядели странно. Я узнала глаза.
— Как! — вскричала я, не зная, уж не должна ли я считать его выходцем с того света, и в испуге загородилась ладонями. — Как! Ты вернулся? Это взаправду ты? Взаправду?
— Да. Хитклиф, — ответил он, переводя взгляд с меня на окна, в которых отражалось двадцать мерцающих лун, но ни единого отсвета изнутри — Они дома? Где она? Или ты не рада, Нелли? Почему ты так расстроилась? Она здесь? Говори! Я хочу ей сказать два слова — твоей госпоже. Ступай и доложи, что ее хочет видеть один человек из Гиммертона.
— Как она это примет? — вскричала я. — Что станется с нею! И меня-то неожиданность ошеломила — ее же сведет с ума! А вы и вправду Хитклиф! Но как изменились! Нет, это непостижимо. Вы служили в армии?
— Ступай и передай, что я велел, — перебил он нетерпеливо. — Я в аду, пока ты тут медлишь!
Он поднял щеколду, и я вошла; но, подойдя к гостиной, где сидели мистер и миссис Линтоны, я не могла заставить себя сделать еще один шаг. В конце концов я решила: зайду и спрошу, не нужно ли зажечь свечи; и я отворила дверь.
Они сидели рядом у окна; распахнутая рама была откинута стеклом к стене, а за деревьями сада и глухим зеленым парком открывался вид на долину Гиммертона, и длинная полоса тумана вилась по ней почти до верхнего конца, — пройдете часовню и тут же, как вы, наверно, заметили, сток, идущий от болот, вливается в ручей, который бежит под уклон по лощине. Грозовой Перевал высился над этим серебряным маревом, но старый наш дом не был виден: он стоит чуть ниже, уже на том склоне. Комната, и сидевшие в ней, и вид, на который они смотрели, казались удивительно мирными. Мне было невмоготу передать то, с чем была я послана; и я уже собралась уйти, ничего не сказав, — только спросила про свечи, — когда сознание собственной дурости понудило меня вернуться и пробормотать: «Вас хочет видеть, сударыня, какой-то человек из Гиммертона».
— Что ему надо? — отозвалась миссис Линтон.
— Я его не спрашивала, — ответила я.
— Хорошо, задерни гардины, Нелли, — сказала она, — и подай нам чай. Я сейчас же вернусь.
Она вышла из комнаты; мистер Эдгар спросил беззаботно, кто там пришел.
— Человек, которого миссис не ждет, — сказала я в ответ. — Хитклиф — помните, сэр? Тот мальчик, что жил у мистера Эрншо.
— Как! Цыган, деревенский мальчишка? — вскричал он. — Почему вы прямо не сказали этого Кэтрин?
— Тише! Вы не должны его так называть, сударь, — укорила я его, — госпожа очень огорчилась бы, если б услышала вас. Она чуть не умерла с горя, когда он сбежал. Я думаю, его возвращение для нее большая радость.
Мистер Линтон подошел к окну в другом конце комнаты, выходившему во двор. Он распахнул его и свесился вниз. Они, как видно, были там внизу, потому что он тут же прокричал:
— Не стой на крыльце, дорогая! Проведи человека в дом, если он по делу.
Много позже я услышала, как щелкнула щеколда, и Кэтрин влетела в комнату, запыхавшаяся, неистовая, слишком возбужденная, чтобы выказать радость: в самом деле, по ее лицу вы скорей подумали бы, что стряслось страшное несчастье.
— Ох, Эдгар, Эдгар! — задыхаясь, вскричала она и вскинула руки ему на шею. — Эдгар, милый! Хитклиф вернулся, да! — И она крепко-крепко, до судороги, сжала руки.
— Очень хорошо! — сказал сердито муж. — И поэтому ты хочешь меня удушить? Он никогда не казался мне таким необыкновенным сокровищем. Не с чего тут приходить в дикий восторг!
— Я знаю, что ты его недолюбливал, — ответила она, несколько убавив пыл. — Но ради меня вы должны теперь стать друзьями. Позвать его сюда наверх?