даже пальцем.
Никак не выкарабкаюсь
Меня все лихорадит
и лихорадит,
а Типпи уже гораздо лучше,
но и ей приходится лежать в постели,
пока я борюсь с гриппом.
Тревога
Мама звонит
доктору Деррику
и перечисляет
наши симптомы.
Он пока
не волнуется.
Велит давать нам побольше жидкости
и соблюдать постельный режим.
И не спускать с нас глаз.
Но мама и так не спускает.
Она очень напугана.
Еще бы,
ведь лишь единицы таких,
как мы,
достигают взрослости.
Чем мы старше,
тем ей страшнее.
Время идет,
и вероятность того,
что мы внезапно
прекратим
существование,
становится все выше.
Это просто факт,
с которым
приходится жить.
Я встаю
Хотя не очень-то хочется.
Ноги трясутся.
В горле песок.
И сердце как будто колотится
из последних сил,
хотя я всего лишь
иду в туалет.
– Может, ляжем? –
предлагает Типпи.
Я трясу головой.
Она и без того прикована к постели
по моей милости.
Я трясу головой и беру себя в руки.
Сентябрь
Вот-вот
Хлопает входная дверь,
и раздается папин голос:
– Э-гей! Есть кто дома?
Мы собираем последние кусочки пазла,
поэтому не отвечаем.
Даже голов не поднимаем.
Поскорей бы прикончить этого Пикассо,
эти глыбы цвета.
– Пода-а-арки! – кричит папа,
влетая на кухню и швыряя пакеты прямо
на пазл.
Мы затаиваем дыхание.
Папа роется в мешках.
Достает оттуда две коробки
и вручает их нам с Типпи.
Я охаю.
Телефоны –
новенькие,
в заводской упаковке.
– Господи! – вскрикиваю я. –
Ты это серьезно?!
Папа улыбается.
– Завтра вы идете в школу, там пригодится.
Они суперсовременные
и новые.
Для моих любимых девчат.
– У нас же нет денег, –
говорит Типпи.
Папа пропускает ее слова мимо ушей
и протягивает Дракону коробку побольше.
– А это тебе, – говорит.
Дракон заглядывает внутрь,
моргает
и достает атласные розовые
пуанты.
Переворачивает и смотрит на подошву.
– Они классные, – говорит, –
только малы.
В углу кухни стрекочет вентилятор.
Папа напряженно смотрит на дочь.
– Ну что поделать, малы! –
восклицает Дракон.
Папа вздыхает.
– Вам не угодишь.
Он выхватывает у Дракона обувную
коробку,
запихивает обратно в пакет
и рывком поднимает в воздух,
попутно смахивая со стола
всего нашего Пикассо.
Так оно и бывает
Типпи,
полусонная,
цедит кофе и
пялится в яичницу,
как будто в этих желтых и белых завитках
хочет увидеть будущее.
Обычно
я ее не тороплю.
Но нельзя же опаздывать
на занятия в первый же день учебы.
Поэтому я тихонько
откашливаюсь – кхе, кхе, –
надеясь, что хотя бы на пару секунд верну ее
к жизни
и яичнице.
А получается так,
словно в сковороду с раскаленным маслом
плеснули ледяной воды.
Типпи отпихивает тарелку.
– Знаешь, мне давно пора вручить медаль
за ангельское терпение.
Я столько лет молча жду,
пока ты копаешься!
Я шепчу:
– Извини, Типпи, –
потому что не могу соврать
и сказать,
будто откашлялась я просто так.
Ее не обманешь.
Вот так оно и бывает,
когда двое связаны одним телом,
которому было лень раздвоиться
в минуту зачатья.
Форма
В Драконовой школе
нет никакой формы,
они могут носить что хотят.
А в «Хорнбиконе»
форма есть.
Белоснежные рубашки,
зеленые галстуки в полоску
и клетчатые плиссированные юбки.
Смысл в том,
чтобы все выглядели одинаково.
Я это понимаю.
Но нас как ни одень,
мы всегда будем выделяться из толпы,
а пытаться выглядеть как все –
просто глупо.
– Еще не поздно дать задний ход, – говорит
Типпи.
– Но мы согласились, – отвечаю,
и Типпи цокает.
– Лично меня заставили.
Думаешь, я хотела вот этого?! –
Она тянет себя за кончик галстука,
превращая его в петлю.
Я беру юбку
и надеваю.
Типпи не возражает.
– Чувствую себя уродиной, –
говорит.
Запускает пальцы в мои волосы
и делит их на три пряди.
Потом заплетает
и расплетает.
– Ты не уродина.
Ты ведь похожа на меня, –
говорю я с усмешкой
и стискиваю ее руку.
Уродины или нет?
За свою жизнь я повидала немало
больничных палат
и немало ужасов:
ребенка с расплавленным лицом,
женщину с оторванным носом и ушами,
которые болтались,
как полоски бекона.
Вот это я понимаю жуть.
Хотя уродинами я бы этих бедолаг
не назвала.
Не настолько жестока.
Но, конечно, я понимаю,
о чем говорит Типпи.
Люди видят в нас страшилищ,
особенно с расстояния,
целиком:
два тела
внезапно сливаются
воедино.
Но если сфотографировать нас
по пояс или до плеч,
а потом показывать карточку всем
подряд,
люди только заметят, что мы –
близнецы.
У меня волосы подлинней,
а Типпины чуть короче,
у обеих острые носики
и безупречные брови.
Да, мы
не такие, как все.
Но не уродины же.
Так что
полегче,
ладно?
Совет Дракона
Если уж быть с вами
совершенно честной,
то школа – самое отвратное место
на всем белом свете.
Ей-богу.
В средних классах плохо,
а старшие, говорят, –
просто ад.
Дети сволочи,
учителям все обрыдло.
Я на полном серьезе сейчас говорю.
Послушайте,
самое главное:
не бросайтесь на первых же встречных,
которые захотят с вами
тусить.
Скорей всего, остальные их ненавидят.
Это социальное самоубийство.
В буфете
садитесь
как можно дальше
от качков и болельщиц.
Запомните это!
И, знаю, прозвучит странно,
но если вам захочется по-большому,
терпите до дома.
В школьном тубзике можно только курить
и краситься.
Поняли?
Вот такие дела.
Уверена,
все у вас будет нормально.
Мама
– Пора, – говорит мама.
Звякнув ключами, выходит в коридор.
Волосы у нее еще влажные.
На плечах рубашки уже расцвели темные пятна.
Мама больше не сушит волосы феном
и не выпрямляет их утюжком.
Единственное, что она позволяет себе время
от времени, –
мазнуть губы блеском.
Раньше она такой не была.
Раньше она за собой следила.
А потом в университете начались
сокращения –
и папу уволили.
И мама в банке теперь работает
сверхурочно.
Не помню, когда она последний раз
листала журнал
или смотрела телик.
Не помню, когда она последний раз
просто спокойно сидела.
Вся ее жизнь теперь –
это работа,
работа,
работа.
Поэтому, несмотря на мои потные ладошки
и неприятное сосание под ложечкой,
несмотря на то, что мы с Типпи побаиваемся
школы,
мы все равно туда пойдем.
Пойдем –
и жаловаться не будем, нет.
Школа «Хорнбикон»
Здание школы белое,
потрескавшиеся стены увиты плющом,
окна крошечные
и потертые.
Школьники только и делают,
что визжат и обнимаются,
радуясь встрече после долгого лета.
Им так легко и приятно.
Но я
слежу за теми,
что стоят одни
с краю,
прижимая к груди портфели,
пряча глаза,
и учусь у них быть
невидимкой.
Среди волков
– Вас никто не бросит на съеденье волкам, – говорит миссис Джеймс, директриса,
и знакомит нас с Ясмин –
нашим проводником, советчиком…
– … и другом… на первое время, – говорит
миссис Джеймс.
Мама с папой так рады.
Да ведь эта девица
с подозрительным розовым «бобом» и
тощими запястьями
даже мотылька не сможет прихлопнуть.
– Ох ты ж! Вы обалденные! – восклицает Ясмин.
Без отвращения.
По-моему,
день уже задался.
И потом, это ведь правда.
Обалдеть можно уже от того,
что мы появились на свет.
Не умерли в родах.
И дожили до шестнадцати лет.
Только я не хочу быть обалденной
здесь, в школе.
Я хочу быть обычной и заурядной,
но вслух так не говорю,
а лишь улыбаюсь, и Типпи щебечет:
«Спасибо!»
и мы идем за нашей крошечной
розовогривой защитницей
по коридору в класс.
Взгляды
Типпи боится клоунов,
Дракон – тараканов,
а мама – мышей.
Папа делает вид, что ничего не боится,
но я-то видела,
как он прячет счета из больницы
и парковочные талоны
под ворох спама и старых газет
в коридоре.
Ну, а я
ненавижу взгляды.
Взгляды,
взгляды,
взгляды повсюду.
Еще пугает вероятность того,
что мы станем чьим-то ночным кошмаром.
В общем, когда Ясмин
открывает дверь в нашу классную комнату
и все медленно оборачиваются,
я крепко хватаю Типпи за правую руку,
как делаю, если мне страшно.
– Добро пожаловать в «Хорнбикон»! –
щебечет учительница
как можно более непринужденно.
Ясмин со стоном ведет нас к последней
парте.
И всю дорогу
нас окружает поле зияющих ртов,
множество вытаращенных глаз,
и неприкрытый, чистый, стопроцентный
ужас.
Классная комната
Миссис Джонс
зачитывает школьные правила,
выделяет шкафчики
и раздает всем личные расписания.
Ясмин тут же хватает наше –
мы с Типпи даже взглянуть не успели, –
ведет пальцем по колонкам и строчкам.
– Мы почти на всех предметах вместе.
Круто! –
восклицает
и хлопает меня по спине,
как будто бы мы знакомы сто лет.
А может, больше чем друг
Несмотря на дурацкие волосы
и тонкую кость,
Ясмин – отнюдь не хрупка и прозрачна.
Она кроет матом
любого, кто позволяет себе
косой взгляд,
и грозится переломать пальцы
одному старшекласснику,
который посмел усмехнуться.
У Ясмин нет свиты,
как у самых красивых девчонок –
грудастых блондинок с упругими попами, –
но все же никто с ней не спорит.
Похоже, у нее всего один друг –
а может, больше чем друг, –
парень по имени Джон.
Он подходит к нам на ИЗО,
протягивает руку и смотрит на нас с Типпи
по очереди,
как будто мы с ней и впрямь –
два человека.
ИЗО
– Ненавижу школу, – говорит Джон,
зевая и раскатывая шмат серой глины
в плоский блинчик.
Глаза у него цвета лесного ореха,
спокойные.
Стрижка короткая,
почти армейская.
Руки усыпаны крошечными тату –
звездочками, которые так и мерцают,
когда он мнет глину.
– Зато со мной можешь видеться каждый
день, –
сипло вставляет Ясмин
и мучает свой кусок глины,
превращая его в кривой горшок.
– Меня зовут Типпи, а это Грейс, – говорит
сестра Джону,
вещая за нас обеих.
Но я бы хотела
представиться сама.
Я хочу, чтобы Джон
услышал мой голос
(пусть он такой же, как у сестры).
Я хочу, чтобы он смотрел на меня,
как сейчас смотрит на Типпи:
спокойно
и без малейшего намека
на ужас.
На перемене
В комнате отдыха
все сбиваются в кучу
вокруг нас.
Как будто мы – обед,
а они – стая голодных зверей.
Шеи тянутся –
тугие жилы, –
они все хотят нас увидеть.
Хотя мы вроде бы не танцуем
канкан голышом,
а всего лишь стоим,
опираясь на костыли.
Но и этого им достаточно.
Их завораживает наша суть.
Зрители – девушки
с гладкими волосами,
парни
с поднятыми воротничками,
чистыми ногтями,
и все вместе они похожи
на разворот из каталога «Аберкромби
и Фитч».
Все такие гладкие и отутюженные.
Они молчат,
а Типпи говорит,
как нас зовут и откуда мы родом.
Они просто молча смотрят,
как будто не могут поверить
в наше существование.
Наконец Ясмин разгоняет толпу.