Я за тебя умру (сборник) - Фицджеральд Френсис Скотт 2 стр.


* * *

Некоторые из рассказов, собранных в «Я за тебя умру», Фицджеральд считал превосходными и был глубоко разочарован – скорее по личным, нежели по финансовым причинам, – когда их отвергли редакторы, ожидающие от него все новых историй о веселых сборищах и прожигателях жизни, о холодных красавицах и тоскующих по ним обаятельных юношах. Профессиональный писатель с университетской поры, он без устали редактировал свои сочинения, продолжая совершенствовать их даже после того, как новелла или роман выходили в печати. Его собственный экземпляр «Великого Гэтсби» пестрит сделанными от руки пометками и поправками от первой страницы с посвящением до теперь уже хрестоматийных заключительных абзацев.

Фицджеральду хотелось, чтобы труд, вложенный им в эти рассказы, был вознагражден. Ему хотелось, чтобы их опубликовали. Он старался этого добиться. Однако большинство из них написаны в то десятилетие, когда он уже не хотел, чтобы его исправляли. В начале карьеры он не придавал чужим поправкам такого значения; иногда редакторы вносили их в текст без ведома автора, что его раздражало, и иногда, в важных случаях, он настаивал на своем. В 1922 году он жаловался, что у него ушли «тонны бумаги» на переписку с Робертом Бриджесом, редактором «Скрибнерс мэгэзин», по поводу слов «черт побери» в рассказе «Хрустальная чаша» (но его фраза «Черт побери этих нуворишей!» осталась на слуху). В 1930-х Фицджеральд проявлял все меньше готовности принимать сокращения, смягчения и прочую санобработку – даже когда за эти поправки ратовал один из его старейших друзей и агент-профессионал высокого класса Обер и даже когда на них просил согласиться Гингрич, чья помощь в издании рассказов о Пэте Хобби долго помогала Фицджеральду держаться на плаву и в финансовом смысле, и по части публикаций. Он предпочитал оставить эти рассказы в запасе до лучших времен. Возможно, проживи он дольше, они наступили бы еще при его жизни.

Никто не описал свои худшие времена лучше, чем сделал это сам Фицджеральд в откровенном и до предела самокритичном триптихе «Крушение» (1936). Переоценка ценностей, на которую он отважился, проникла и в эти рассказы: человек, угодивший в психбольницу и отчаянно старающийся оттуда выбраться, в «Кошмаре»; писатель, круто меняющий свою литературную карьеру, в новелле «В дороге вдвоем»; оператор и кинозвезда, прозревающие за рамки своего успеха и жаждущие чего-то большего, в «Я за тебя умру»…

В нескольких рассказах из этого сборника Фицджеральд исследует новые возможности, открывшиеся в 1930-х перед женщинами, – и границы этих возможностей: коммивояжер миссис Хэнсон в новелле «Спасибо за огонек», занимающиеся сексом подростки Люси и Элси, очевидные любовные приключения Кики в «Игре в офсайде». Традиционный сюжет с браком оказывается под угрозой, от «Поклона Люси и Элси» остается сложная смесь одобрения и презрения, вызванных свободными нравами молодежи, а в сценарии «Грейси на море» они одновременно высмеиваются и благословляются.

То, что на правах главных героев в четырех рассказах сборника выступают врачи и медсестры, имеет явную связь с жизнью Фицджеральда в этот период. Кое-какие мрачные детали из этих «медицинских» рассказов – «Кошмар», «Ну, и что вы сделаете?», «Циклон в безмолвном краю» и «Женщины в доме» – позаимствованы из случившегося с автором на пути к «крушению» и после него, когда Фицджеральд и Зельда непрерывно боролись с болезнями.

Новелла «Я за тебя умру», давшая заглавие всему сборнику (ее второе авторское название – «Легенда озера Лур»), родилась благодаря пребыванию Фицджеральда в Северной Каролине. Он поехал туда, чтобы поправить здоровье, в надежде, что свежий горный воздух поможет ему предотвратить рецидив туберкулеза, а заодно исцелит и Зельду. С 1935-го по 1937-й Фицджеральд провел большую часть времени в разных гостиницах в горах Северной Каролины, иногда возвращаясь в Балтимор, где в начале 1930-х они с Зельдой и Скотти пытались наладить стабильную жизнь. Когда у него были деньги, он останавливался в курортных отелях – таких как «Лейк-Лур-инн», «Оук-холл» и «Гроув-парк», – а когда денег не было, жил в мотелях, ел консервированный суп и стирал свои вещи в раковине. При наличии времени, здоровья и работоспособности Фицджеральд писал буквально ради того, чтобы выжить. «Я за тебя умру» родилась в ту пору и в тех краях.

Несмотря на тревоги и хлопоты самого Фицджеральда, некоторые рассказы представляют собой прямую противоположность автобиографическим. Вместо того чтобы анализировать силы, определяющие его собственную судьбу, Фицджеральд черпает вдохновение (и, возможно, находит убежище) в раздумьях о силах большего масштаба, влияющих на американскую культуру и историю, от нищеты в эпоху Депрессии до расовых и гражданско-правовых коллизий, а также региональных обычаев, перспектив и культурных особенностей. Конечно, порой эти общественные и исторические вопросы сплавляются с чем-то личным в жизни Фицджеральда. В 1937-м, покидая Юг и свою жену, уроженку Алабамы, ради работы в Голливуде, Фицджеральд всерьез размышлял над проблемами семьи и истории. Новелла о Гражданской войне, представленная здесь двумя законченными вариантами с разным сюжетом, возникла из рассказа его отца об их родственнике, повешенном за большие пальцы в глухой мэрилендской провинции. «За большие пальцы» и «Визит дантиста» переполнены пытками и жестокостью, суровыми словами и суровыми поступками, что резко контрастирует с романтическими добавленими, которые Фицджеральд в то же время вносил в сценарий фильма «Унесенные ветром». В этих рассказах он со всей прямотой исследует одну из самых значительных эпох американской истории и дивится порожденным ею мифам, а также задается вопросом о том, какого рода семейная история была дана (или навязана) ему как автору, пишущему о переломных исторических моментах. Заставляют они задуматься и об истоках творчества и оригинальности: что это, пересказ слышанной в детстве страшной сказки (возможно, в попытке от нее избавиться) или плод воображения писателя, сосредоточившегося на поисках новых путей?

«Балетные туфельки», «Грейси на море» и «Любовь – это боль» имеют форму киносценариев. Другие произведения выглядят так, словно Фицджеральд задумывал их как сценарий, который можно выгодно продать, а потом преобразил в то, над чем ему приятнее было бы работать, – в обычную новеллу или набросок романа. Например, рассказ «Женщины в доме» поначалу читается как безоблачная романтическая комедия «золотого века», сочиненная для Уильяма Пауэлла и Кэрол Ломбард. Затем в игру вступают тонкие описания, а на сюжет падает мрачная тень: герой, симпатичный путешественник, страдает сердечной болезнью (что представляет собой отражение трагической судьбы самого Фицджеральда). Может ли он, по совести, продолжать ухаживать за прекрасной кинозвездой, в которую влюблен? В рассказе появляются неожиданные детали, которые не одобрили бы ни в одной киностудии: медсестра критикует своих прежних пациентов-наркоманов, знаменитый актер, обладатель «чрезвычайного личного обаяния», выращивает у себя в усадьбе марихуану. История обличает суетность, фальшь и алчность Голливуда, но завершается буквально на ложе из роз по-фицджеральдовски прекрасным, хоть и не столь уж искупительным финалом. Автор не только высмеивает стандартные любовно-романтические сюжеты, обеспечившие Голливуду процветание, но и сочиняет ядовитую пародию на то, чего ждут от него издатели, причем делает это с удовольствием.

«Грейси на море», «Балетные туфельки» и «Любовь – это боль», конечно, несовершенны как рассказы, но они изо всех сил стараются не быть таковыми. «Балетные туфельки» Фицджеральд писал для другой балерины, но полагал, что страсть Зельды к балету и ее занятия этим видом искусства помогут ему «сделать нечто оригинальное в смысле изобретательности и общего ощущения» – благодаря чему этот сценарий выглядит интересным и в биографическом смысле. К «Грейси на море» Фицджеральд вернулся после пятилетнего перерыва; новая версия этого рассказа приведена для сравнения в наших комментариях. «Любовь – это боль» любопытна своей «оригинальностью»: здесь Фицджеральд взял за основу потенциального фильма свой собственный замысел, а не переделал на свой лад чужую историю.

* * *

Боюсь, что девять лет, разделяющие «Великого Гэтсби» и «Ночь нежна», почти безнадежно испортили мне репутацию, поскольку за это время успело вырасти целое поколение, знающее меня лишь как автора рассказов для «Пост»…

Странно, что я потерял свое старое умение писать рассказы. Да, времена изменились, издатели тоже, но отчасти это как-то связано с тобой и мной – со счастливым концом. Конечно, у каждого третьего рассказа конец был другой, но, по сути, я завоевал своих читателей рассказами о юной любви. Должно быть, у меня было могучее воображение – ведь оно позволяло мне забираться в прошлое так часто и так далеко!

Фицджеральд – Зельде Фицджеральд, октябрь 1940 г.

Воображение, породившее рассказы сборника «Я за тебя умру», действительно выглядит могучим. Качество их неровное; Фицджеральд, судя по его переписке, знал это и сам. Некоторые явно написаны ради заработка, и хотя в них тоже попадаются великолепные строки, фразы и персонажи, следы поспешности и неряшливости здесь налицо. К середине 1930-х долги и удары судьбы нанесли Фицджеральду неисцелимые раны – не зря он с такой болью и прямотой признавался Оберу в мае 1936-го:

«Долги – это ужасно. Из-за них я растерял всю свою уверенность. Раньше я писал для себя, а теперь пишу для издателей, поскольку у меня просто нет времени как следует подумать о том, что нравится мне, или найти что-нибудь себе по нраву. Я как умирающий от жажды, который ловит ртом капли воды, потому что не может дождаться, пока наполнится чаша. Ах, как я мечтаю о целительной передышке!»

Впрочем, вот что он сказал Зельде о том, чего требует от него «Пост» и чего он больше не хочет делать: «Стоит мне почувствовать, что я пишу по дешевым стандартам, как мою руку сковывает паралич, а талант исчезает за горизонтом». С какой бы целью ни писал Фицджеральд – для себя или ради того, чтобы удовлетворить чьи-то запросы, – все эти рассказы вместе свидетельствуют о росте его творческой свободы, о проверке новых возможностей и, зачастую, об упрямом нежелании выдавать продукцию, которую ждали от «Ф. Скотта Фицджеральда», и следовать традиционным правилам и требованиям. Издателям и читателям не нравится, когда молодые люди занимаются сексом на прогулочном лайнере? Они не хотят читать о пытках, которым подвергали солдат во время войны? Не хотят слышать о людях, угрожающих совершить самоубийство? Или о том, как на голливудских холмах пьянствуют и принимают наркотики? Или о подкупах и сговорах в студенческом спорте? Что ж, очень жаль. Иногда он соглашался на переделки. Иногда, особенно если он эксплуатировал свой талант, стараясь снискать одобрение в Голливуде (как с «Грейси на море»), его прохладное отношение к написанному очевидно. Но в других случаях – и к концу 1930-х все чаще – Фицджеральд отказывался потакать тем, кто с удивлением обнаруживал в нем склонность к беспощадному реализму, или увлечение скудостью стиля и рваными ритмами высокого модернизма, или просто что-нибудь оскорбляющее их примитивные вкусы.

Точность и отточенность, изящные обороты и лапидарные фразы, свойственные ранней прозе Фицджеральда, есть и в лучших из этих рассказов. Во всех фицджеральдовских сочинениях с начала и до конца присутствует юмор самых разных оттенков, увлеченность прекрасными людьми, пейзажами и всем на свете, восторг перед тем, как способны изменить настроение человека лунный или кружевной солнечный свет, теплые чувства к читателям и своей работе. Даже потеряв надежду на прижизненное восстановление своей популярности, Фицджеральд знал, как хорош он был и все еще может быть, и весной 1940 года писал Перкинсу:

«Когда-то я думал ‹…› что могу доставлять людям радость (хотя это и не всегда удавалось), и для меня не было ничего приятней. Теперь даже это кажется похожим на дешевую водевильную версию рая, на балаган, где тебе отведена роль записного шута. ‹…›

Но умереть совсем после того, как отдал так много, просто несправедливо. До сих пор в Америке не пишется ничего такого, на чем не присутствовал бы слабый отпечаток моего стиля – пусть самую чуточку, но я все-таки был оригинален».

Хотя Голливуд во многих отношениях оказался вреден Фицджеральду как писателю и он всегда это понимал, его влияние нельзя считать целиком негативным. В этих рассказах часто проблескивает завораживающая кинематографическая жилка, когда долгие описания без диалога воспринимаются словно изображение на экране: герой в поисках девушки бежит вверх по лестнице на Чимни-Рок, задыхаясь все сильнее («Я за тебя умру»), карета «скорой помощи» терпит крушение в замедленном темпе, ее израненные, еле живые пассажиры выбираются наружу и видят охваченный пламенем школьный автобус, полный кричащих от ужаса детей («Циклон в безмолвном краю») …Эти умелые и изобретательные фрагменты компенсируют, или искупают, другие – вроде того, где ребенок карабкается по арфе («Грейси на море»), – компрометирующие дарование Фицджеральда, если не вовсе для него оскорбительные. В апреле 1940-го он писал Зельде: «Я уже возненавидел Калифорнию и отдал бы жизнь за три года во Франции», – но месяцем раньше он говорил ей: «Я пишу рассказы о Пэте Хобби – и жду. У меня есть новый замысел – юмористическая серия, которая вернет меня в крупные журналы – но боже мой, я забыт, забыт». Эти новые сочинения, причем не трагические, а юмористические, должны были напомнить публике о его существовании. Вопреки всему – трудностям, алкоголизму, болезням – Фицджеральд продолжал писать и пытался переносить на бумагу то, что он знал и видел. Истинная печать Фицджеральда, лежащая на всех его рассказах, – это их открытость надежде.

Энн Маргарет Дэниел, январь 2017 г.

Примечание редактора

При составлении сборника из всех уцелевших версий рассказов были отобраны последние, над которыми, по достоверным данным, работал сам Фицджеральд. Я внесла в текст поправки, сделанные им в рукописных и машинописных экземплярах, заключив в квадратные скобки то, что было вычеркнуто при незавершенной редактуре. Например, вариантов «Игры в офсайде» у меня было два: один предоставили распорядители литературного наследия Фицджеральда, а другой, более поздний, отыскался в архиве Фицджеральда в Принстоне. Сами тексты были идентичны, но в принстонском экземпляре имелись карандашные пометки Фицджеральда, в том числе указание на первой странице: «Перенести в Принстон» (означающее, что он хотел сменить место действия этого рассказа с Йеля на Принстон). Он так и не осуществил этот замысел, но знать о нем следует. Подобным же образом я выполняла высказанные им пожелания в тех случаях, когда уцелели разные варианты новелл. Например, Фицджеральд согласился сделать из рассказа «Женщины в доме» сильно усеченную версию под названием «Температура», но не был удовлетворен результатом и в своих письмах настаивал на том, что публиковать нужно более длинный оригинал. Опираясь на это, я воспроизвела здесь вариант «Женщин в доме», датируемый июнем 1939 года. Если факты говорят, что какой-либо рассказ существовал в ином варианте, значительно отличающемся от уцелевшего (как в случае с двумя страницами из «Поклона Люси и Элси», где идет речь о девушках и их семьях), я это отмечала.

«День, свободный от любви» представляет собой фрагмент незаконченного рассказа, однако раскрывает некоторые особенности творческого процесса Фицджеральда. Сохранилось много примеров того, что Фицджеральд называл «фальстартами», а именно набросков незавершенных рассказов. Порой такая история разворачивается на двенадцати-пятнадцати страницах и лишь потом начинает буксовать или резко обрывается. Есть и наброски размером всего в пару абзацев. Из всех подобных фрагментов и незаконченных рассказов в сборник вошел только один. Кое-где в этих рукописных и машинописных отрывках Фицджеральд выразил намерение сберечь отдельные строчки. В 2015 году было высказано мнение, что фрагмент, озаглавленный «Балетная школа – Чикаго», является началом романа, но оно ошибочно: это зачин брошенного рассказа. Фицджеральд записывал идеи для рассказов о Пэте Хобби и многочисленных киносценариев, к которым так и не вернулся; эти памятки занимают от нескольких абзацев до нескольких страниц. Три законченных рассказа где-то затерялись – это «Безрассудство» (1922), «Папочка был безупречен» (1934) и «Им никогда не повзрослеть» (1937). Фицджеральд упоминает их в своей переписке, но найти эти произведения до сих пор не удалось.

Назад Дальше