Через несколько минут мальчик вышел на помост причала мокрый, весело возбужденный, и Чику вдруг показалось, что взрослые обманут его и не отдадут рубль. Но тот, что обещал рубль, передал его ему, улыбкой показывая, что он ничуть не жалеет потерянных денег.
Мальчик, держа двумя пальцами деньги, чтобы не замочить, стал прыгать на одной ноге, вытряхивая из ушей воду и одновременно приговаривая:
— Гоните рубчик — еще прыгну!
Но взрослые посмеялись и, громко предполагая, что таким путем он их оставит совсем без денег, ушли в бильярдную.
Через несколько дней Чик снова встретил его, но уже совсем в другом месте. Он его встретил в море, у развалин старой крепости. Там был большой обломок скалы, торчавший из моря в десяти метрах от берега. Чик подплыл к нему и с большим трудом вскарабкался на него. Здесь он и увидел мальчика. Но сейчас у него был совсем другой вид. Посиневший от холода, он лежал на скале, плотно прижимаясь к ней и стараясь унять озноб, колотивший его.
Возле него в позе нетерпеливого ожидания стоял Керопчик. Про Керопчика можно было сказать, что он довольно известный хулиган. Рядом с Керопчиком стояло еще двое взрослых парней.
У всех троих тела были разрисованы наколками. Из разговоров между ними стало ясно, что мальчик ныряет возле скалы и достает для них мидии, которые они собираются продать на базаре.
Горка мидий килограммов в десять лежала на поверхности скалы. Керопчик время от времени напоминал мальчику, что ему пора прыгать со скалы и нырять за мидиями.
— Сейчас, дай согреться, — отвечал мальчик, не попадая зубом на зуб.
По его голосу Чик догадывался, до чего ему надоело нырять, и в то же время чувствовалось, что он в чем-то зависит от Керопчика и не смеет ему отказать. На «Динамке» он был веселый, вольный, он сам диктовал условия взрослым людям и даже шутил над ними. Здесь было совсем другое дело, и Чику стало его жалко.
— Давай я половлю? — предложил Чик.
— А ты сможешь? — спросил Керопчик.
— Я на «Динамке» дно достаю, — похвастался Чик.
— Ну, давай прыгай, — сказал Керопчик без особой веры в Чика.
Чик подошел к краю скалы, обращенному к морю, и приготовился прыгать.
— Справа будет острая свая — не порежься, — сиплым голосом сказал мальчик, не отрывая подбородка от скалы.
— Хорошо, — сказал Чик и прыгнул в воду.
Вынырнув из воды, он подплыл вплотную к скале, набрал воздуху и нырнул. Чик считал себя неплохим ныряльщиком. Особых достижений у него не было, но все-таки он доставал дно на конце «Динамки» и мог в длину пронырнуть около двадцати пяти метров.
Нырнув, Чик увидел подводную часть скалы, поросшую морской травой. Трава эта в ритме движений волн колыхалась. Колыхнется — раздуется и снова опадает, колыхнется — раздуется и снова опадает.
Между колыхавшимися пучками травы мелькнули морской карась и маленькая рыбка зеленуха. Чику показалось, а может, так оно и было на самом деле, что карась, стараясь остаться не замеченным Чиком и думая, что тот его не видит, колыхнулся вместе с пучком травы, за которой он прятался.
Чик знал, что морская трава крепко держится за поверхность скалы, и, ухватывая пучки этой травы и перебирая руками, стал погружаться в глубину. Таким нырянием он надеялся сохранить силы и подольше остаться под водой. Руками, хватающими пучки травы, он чувствовал острые края мелких мидий и уходил все глубже и глубже, надеясь добраться до крупных мидий.
В то же время он внимательно смотрел налево от себя, боясь неожиданно напороться на острую сваю. Но сваи не было видно. Трава внезапно кончилась, и Чик отпустил ее, не успев перевернуться, и его как-то само собой выбросила на поверхность выталкивающая сила моря.
Чик старался отдышаться, а Керопчик сверху глядел на него своими козлиными глазами. Он ничего не спросил, потому что и так было видно, что Чик плоховато нырнул.
— Что-нибудь достал? — спросил один из парней, сопровождавших Керопчика.
— Хоть вынырнул — и то хлеб, — сказал Керопчик.
Чик снова нырнул. На этот раз он решил, опять держась за траву, дойти до того места, где она кончается, но не бросать ее, а, еще держась за нее, перевернуться вниз головой и дальше нырять собственными силами.
Так он и сделал. Продолжая держаться за траву, он перевернулся и нырнул дальше. В полумгле он заметил несколько свай, торчащих в воде, и конец одной из них напоминал острый край свежеразбитого оконного стекла.
Не дай Бог напороться, подумал Чик и, ухватившись за другую сваю, неприятно колющую руку мелкими мидиями, несколько раз перебрав руками, ушел по свае вглубь, в темноту.
Руками он чувствовал, что свая здесь обросла более крупными мидиями, и попробовал выдернуть одну. Но он даже не смог ее расшатать. Тогда Чик взялся за другую мидию, шатавшуюся, как зуб, и с отчаянием последних усилий дернул ее и, выдернув, едва не задохнувшись, вырвался наверх. Это была большая мидия, величиной с мужской кулак.
Он вытащил руку с мидией над водой, и Керопчик сверху посмотрел на нее оценивающим взглядом.
— Хорошая, — сказал Керопчик поощрительно, — только сразу несколько вырывай.
«Легко говорить, — подумал Чик, — ты бы сам попробовал…» Он подплыл к сачку, на веревке свисавшему со скалы, и вбросил туда свой трофей.
После этого Чик, сколько ни нырял, доставал только очень маленькие мидии или совсем ничего не мог достать.
Откровенно говоря, Чик просто боялся напороться на один из обломков этих свай. Чик заметил, что там торчит еще одна свая с зубчатым рваным краем.
Вообще Чик не любил нырять в незнакомом месте. Особенно в таком месте, где неожиданно перед носом может оказаться свая или какой-нибудь другой предмет с заостренным краем. В конце концов один из друзей Керопчика сказал ему, чтобы он подымался наверх, и Чик вцепился в веревку, к концу которой был привязан сачок с его мидией, правда, большой, но слишком одинокой. Другие мелкие мидии, которые он доставал, Керопчик браковал и Чик их отбрасывал.
Друг Керопчика втащил Чика наверх, и по тому, как тот его тащил, Чик почувствовал, что неудача сделала его тяжелее, чем он есть. Единственным, правда, слабым утешением Чика было то, что он и в самом деле достал очень крупную мидию.
Мальчик все еще лежал на скале. Теперь Чик с еще большей очевидностью почувствовал превосходство его во всем, что можно было сделать в море. Превосходство было настолько полным, что Чик не завидовал ему, а просто восхищался им и жалел, что Керопчик имеет над ним какую-то власть. Немного согревшись, Чик прыгнул в сторону берега и поплыл к нему.
Конечно, в другое время Чик мог решиться увести свою команду на море и без всякого разрешения, но не сейчас.
Дело в том, что два дня тому назад Чик был застигнут в школьном саду сторожем школы, и хотя Чику удалось удрать, но проклятый старик Габуния, то есть сторож, пришел к ним домой и пожаловался на Чика. Хорошая репутация Чика этим обстоятельством была сильно подорвана. Считалось, что Чик на такие вещи не способен, считалось, что только его старший брат способен на такие вещи.
Поэтому, понимая, что сейчас шансы на разрешение слишком малы, Чик и не осмеливался просить. Он ждал удобного случая, ждал такого мгновения, когда тетушка так увлечется своим рассказом, что может разрешить Чику что угодно, только бы он ей не мешал.
Сейчас тетушка довольно увлеченно (но Чик затруднялся определить, достаточно ли увлеченно для его просьбы) рассказывала о своей знаменитой встрече с принцем Ольденбургским, который когда-то до революции жил в Гаграх и был там самым главным человеком.
В одном из поместий принца работал садовником один из родственников тетушки. И там тетушка встретилась с принцем, который приехал со своей свитой осмотреть сад.
В этом рассказе было одно противоречие, которое сильно смущало Чика и даже раздражало его иногда. По одним рассказам тетушки, она была тогда совсем маленькая девочка, а по другим получалось, что он была уже довольно взрослой девушкой и принц залюбовался ее красотой. Сейчас тетушка излагала именно второй вариант. Она сказала, что принц залюбовался ее красотой и хотел привлечь ее ко двору. Она так и сказала: «привлечь ко двору».
Услышав такое, Чик украдкой взглянул во двор из-за тетушкиной спины. Ника, сидя на виноградной лозе, читала книгу. Рядом с ней сидела Сонька и гладила Белку, очищая ее шерсть от всякой нацепившейся на нее дряни. Ухаживая за Белкой, она как бы заменяла Чика.
Оник сидел рядом с ней с выражением унылой задумчивости на лице. Поймав взглядом взгляд Чика, он кивнул ему головой, словно спрашивая: «Ну как там? Долго еще мне здесь сидеть с выражением унылой задумчивости на лице?» Чик в ответ пожал плечами, показывая, что он старается, но ничего определенного пока сказать не может. Белка по выражению лица Оника поняла, что он смотрит на Чика, и сама, повернув голову, посмотрела наверх, где Чик, сидя на тахте, выглядывал в окно из-за тетушкиной спины. Белка несколько раз махнула хвостом, показывая, что она видит Чика и радуется этому.
Сонька тоже поняла, что Чик смотрит в их сторону, и, взглянув наверх, просияла. Лицо ее засветилось уверенностью, что Чик добьется своего.
В это время вошла во двор ее мать, возвращавшаяся с базара. Как всегда, она старалась понезаметней прошмыгнуть в свою комнату. Но тетушка заметила ее.
— Ну как базаровала? — громко спросила она у тети Фаины, и та, вздрогнув, остановилась.
— Они сошли с ума хуже вашего брата, — отвечала тетя Фаина, продолжая держать на весу корзинку, — скоро картошка таки будет дороже золота.
Тетушка кивнула ей головой в знак того, что любопытство ее исчерпано, и та, повернувшись, пошла дальше.
— Вот женщина, — сказала тетушка, закуривая папиросу, — всю жизнь жалуется и всю жизнь полные корзины с базара тащит… Да… На чем я остановилась?
— Вы сказали, что принц Ольденбургский был очень богатый человек, — вспомнила Евгения Александровна.
— Он был миллиардер, — уверенно сказала тетушка и, пыхнув дымом, прихлебнула чай. — В Гаграх ему принадлежали все дворцы и вся земля…
Все это Чик тысячу раз слышал.
— Вся земля и ее недра? — спросил Чик.
— Какие недра? — растерялась тетушка.
— Ну, недра, — пояснил Чик, — сейчас земля и ее недра принадлежат народу, а раньше они принадлежали царю, помещикам и фабрикантам.
— Отстань, Чик, — сказала тетушка, — не вмешивайся, когда взрослые разговаривают… Разумеется, недра тоже ему принадлежали… В тот день он посадил меня в свою машину и катал по всему городу. Это было бесподобно… Все умирали от зависти…
Чик погрузился в свои размышления. Его всегда удивляла и радовала уверенность Соньки, что Чик все может. Бывало, Чику страшновато подраться или что-нибудь там сделать, но Сонька тут как тут со своей уверенностью, что Чику ничего не страшно, и это как-то взбадривало, окрыляло его.
Так, совсем недавно, когда вдруг исчезла Белка и ее не было целый день и целую ночь и Чик был в страшном отчаянье, что ее поймал собаколов, именно Сонька сумела убедить его, что Белка жива и ее надо только хорошенько поискать.
Чик ей поверил и немного успокоился. В самом деле, собаколов со своей колымагой уже давно не появлялся на их улице. А Белка сама далеко от дома никогда не уходила.
Чик вместе со своими друзьями прочесал все дворы своего квартала, спрашивая, не видел ли кто Белку. Но Белку никто не видел. И что же? Совсем рядом с домом во дворе грузинской школы Чику послышалось завывание собаки. Он перескочил через забор и, остановившись посреди школьного двора, снова стал прислушиваться. Через некоторое время он услышал тихий скулеж, доносившийся, как показалось Чику, со стороны школьного дровяного склада.
Чик подбежал к самому сараю, на ходу крича: «Белочка! Белочка!» Из сарая донесся до него такой радостный визг, что у Чика горло перехватило.
Так вот оно что! Оказывается, проклятый школьный сторож, живущий рядом с Чиком и стороживший школьный сад и самую школу, словно ее кто-то мог унести, оказывается, этот старик Габуния запер в сарае бедную Белочку!
Вообще-то Чик подозревал Габуния, но никак не думал, что тот пустится на такую подлость! И все из-за одного цыпленка! Правда, Белка его слегка придушила, пока Чик успел вырвать его из пасти собаки. Правда, цыпленок потом сдох… Но ведь Белка схватила этого цыпленка в нашем дворе, думал Чик, ведь Габуния сам виноват, что разрешил своим цыплятам разгуливать по чужим дворам.
— Белочка, — крикнул Чик, — подожди, я тебя выручу!
Но как ее выручишь? Чик обошел весь сарай, но там не было ни одной щели, достаточно большой, чтобы просунуть руку, а не то чтобы самому пролезть. Может, сделать подкоп, подумал тогда Чик, но это было слишком рискованно: старик Габуния мог поймать его до того, как он пророет проход.
Как это ни странно, самым слабым местом оказался огромный замок, висевший на дверях сарая. Кстати, летом обычно сарай бывал открыт, а теперь вдруг замок… Чик подергал его и заметил, что крюк с петлей, вбитый в дверной косяк, оказался расшатанным. Чик подергал замок минут десять — пятнадцать, крюк вылез из косяка, и дверь со ржавым скрипом отворилась…
Чик бросился к углу сарая, откуда навстречу ему, гремя цепью, которой она была привязана, рвалась Белка. Она подняла ужасный визг, совершенно не понимая, что старик Габуния может их услышать. Он жил рядом со школьным двором, и Белка об этом прекрасно знала, но она так обрадовалась Чику, что обо всем забыла.
Она лизала Чика в лицо, она прыгала ему на грудь, она хватала его за штаны! Своим лаем и визгом она плакала, смеялась, жаловалась на старика Габуния и даже ухитрялась укорить Чика за то, что он так долго не выручал ее!
Проклятый живодер, подумал Чик, не находя рядом с собакой не только миски с едой, но и вообще какой-нибудь посуды, из которой Белочка могла бы похлебать воды. Было ясно, что старик Габуния решил уморить ее здесь голодом и жаждой.
Но больше всего Чик поразился, увидев возле стены сарая, где была привязана Белка, довольно большую яму. Оказывается, Белка пыталась сделать подкоп и вырваться наружу! Ну где в мире можно отыскать такую смелую и сообразительную собаку!
Чик спустился в яму, чтобы удобней было отвязывать Белку, потому что она своими радостными прыжками и беспрерывным трепыханием никак не давала ему снять с ее шеи эту проклятую гремучую цепь. И только он снял эту цепь и еще стоял в яме, которая приходилась ему по бедра, как в дверях появился старик Габуния.
— А-а-а, сукин сын, — сказал он по-мингрельски, что Чику все равно было неприятно, как если бы он сказал это по-русски. Некоторое время удивленно глядя на Чика, он добавил по-русски: — Посмотрим, как ты отсюда выйдешь… — Он продолжал стоять в дверях, продолжая удивляться, как понял Чик, тому, что он, Чик, почти по пояс в земле. И вдруг Чика осенило.
— Как вошел, так и выйду, — ответил Чик и еще ниже пригнулся в своей яме.
— А-а-а, сукин сын, — повторил сторож по-мингрельски, но Чик, разумеется, опять его понял. В следующее мгновенье сторож ударил себя по лбу и сказал по-русски: — В земле дырка делал, да?!
Чик еще ниже нагнулся, словно стараясь влезть в этот несуществующий проход. В этот миг сторож Габуния, тяжело стуча ногами, побежал вдоль сарая, чтобы поймать Чика, когда он будет вылезать с той стороны.
Чик вместе с Белкой ринулись к дверям и побежали через школьный двор, уже издали осыпаемые безопасными проклятиями старика Габуния.
Чик прибежал к себе во двор и вместе с Белкой поднялся к тетке на второй этаж и там притаился.
Конечно, старик Габуния пришел во двор, поднял дикий скандал, предъявлял вздорное требование уплатить курицей за цыпленка, задушенного несколько месяцев назад. Но тут тетушка со своего «капитанского мостика» пустила в Габуния такую пулеметную очередь, что тот вынужден был замолкнуть и убраться со двора.
Чик знал за тетушкой немало недостатков, но она любила животных и жалела их, и Чик многое прощал ей за это.
Чик снова выглянул во двор. Ребята сидели в тех же позах на виноградной лозе, и только у Оника вид был еще более унылый, чем раньше. Чик заметил, что тетя Тамара вышла из своей кухонной пристройки с ведром и украдкой поглядывает вверх на тетушку Чика. Чик сразу понял, что она хочет взять из бочки дождевой воды, но пытается это сделать незаметно для тетушки.