Капланов, давая задание наблюдателям, напоминал: охранять природу — значит охранять Родину. Эти слова были полны большого смысла.
В начале мая Капланов, хотя и плохо себя чувствовал, вышел в тайгу. Он должен был выдать зарплату рабочим в долине Сесюги, где шла работа в подсобном хозяйстве, а по пути, недалеко от деревни Кедровая Падь, хотел зайти на солонцы, проверить, нет ли там браконьеров.
— Продуктов мне понадобится дней на десять, — уходя, сказал он жене, — скоро поедет Ощепков, с ним тогда подошли. Придется в тайге задержаться. Опять Зуйковы балуют. Надо отучить их хозяйничать в тайге.
— Будь осторожен, — попросила Лида, — зачем ты по тайге один ходишь?
— Тайга мне — родной дом, — усмехнулся он, — в тайге мне ничто не страшно.
Через два дня вслед за Каплановым выехал с продуктами наблюдатель Ощепков. Однако директора на Сесюге все еще не было. Ощепков вернулся домой. В заповеднике стали опасаться, что Капланов заболел и без продуктов мог в тайге погибнуть.
Лида с Ощепковым и еще одним наблюдателем вышли в тайгу на поиски.
В Кедровой Пади выяснилось, что его видели несколько дней назад жители деревни, где находилась партия топографов.
Топографы рассказали, что в то утро на склоне сопки закричал козел, и двое работников экспедиции, надеясь, что им удастся козла подстрелить, пошли в тайгу. По пути в гору им кто-то свистнул. Они сперва испугались, потом узнали: это был Капланов. Он угостил их рыбой и черемшой и, выяснив, что они хотели убить козла, объяснил, что этого делать нельзя, — попросил вернуться домой, в деревню. К слову добавил, что сам он распадком пойдет в долину Сесюги — она лежала недалеко за хребтом.
Топографы отправились обратно и вскоре увидели бегущих по лесу двух лаек, которые, как они знали, принадлежали Зуйковым.
А еще через некоторое время они услышали донесшиеся из распадка четыре выстрела…
Лида и наблюдатели обнаружили отпечатки ботинок Капланова на тропе к солонцам. Потом он, видимо, свернул куда-то в сторону, и след его исчез.
Искали Капланова целую неделю. Люди обшарили распадок вдоль и поперек, без отдыха и сна день за днем кружили по тайге. Они были обвешаны клещами, начали голодать.
Наблюдатели уговорили Лиду вернуться. Возвратившись в бухту Судзухэ, она той же ночью верхом на лошади уехала в районное село. На другой день поиски в тайге возобновила милиция.
Тело Капланова было найдено только через две недели в распадке под двумя срубленными березами. Ими завалили его для того, чтобы скрыть следы преступления.
В те майские дни тайга цвела. Вишня, черешня, груша, яблоня, черемуха, жимолость, бузина — все вокруг стояло в белом, розовом весеннем убранстве. Самки пятнистых оленей, изюбров, косуль, горалов готовились к отелам. Птицы гнездились и высиживали птенцов. В природе с каждым днем рождалось что-то новое. И только человек, который страстно боролся за ее сохранение, был мертв.
Следствие выяснило, что Капланов, идя по распадку, встретил на сиверах младшего Зуйкова. Браконьер, убив накануне гималайского медведя, перепрятывал мясо.
Зуйков увидел Капланова первым. Он выстрелил Капланову в спину, а когда тот обернулся — в лицо. Потом, чтоб уж наверняка, выпустил в него еще две пули.
Следствие тянулось долго, будто его кто-то намеренно запутывал. Лида получала анонимные письма, — ей угрожали, требовали, чтобы она немедленно уехала.
По настоянию московских ученых, в Судзухэ прибыл следователь по особо важным делам. Картина преступления была им полностью выявлена, убийца понес заслуженное наказание.
Капланова похоронили в бухте Валентин на берегу моря.
Через год после смерти Капланова погиб на фронте и его друг Юрий Салмин. Оба они отдали жизнь за Родину.
С тех пор минуло много лет.
Новые исследователи тайги шли по тропам Арсеньева и Капланова. Далеко вперед продвинулось дело изучения и охраны природы Дальнего Востока.
Уссурийский тигр теперь встречается и на Шаньдуйских озерах, где вел свои исследования Капланов, и в Судзухинском заповеднике, где погиб ученый, и во многих других местах Приморья.
Число тигров за последние двадцать лет примерно удвоилось. Они всюду здесь взяты под строгую охрану государства. Сбылось то, чего так страстно добивался Капланов: отстрел и отлов тигров запрещены до тех пор, пока не восстановится их поголовье. А это было его мечтой.
Под охраной человека успешно размножаются в дальневосточной тайге соболь, изюбр, пятнистый олень, лось, кабарга, горал и многие другие звери.
Зарастают гари на сопках, новые могучие леса поднимаются на месте бывших пожарищ, которые когда-то, по словам Арсеньева, занимали здесь четвертую часть тайги.
А в тайге все еще стоят полуразрушенные «каплановские» избушки, где проводил свои исследования ученый. Местные жители помнят Льва Георгиевича: на его могиле в бухте Валентин всегда лежат свежие таежные цветы.
Имя Капланова вошло в историю научных исследований Дальнего Востока и в нашу отечественную зоологию. Его научный подвиг, проявленное им необычайное мужество и самоотверженность останутся навсегда ярким примером высокого служения энтузиаста-ученого своей Родине.
Памяти Льва Георгиевича Капланова
Имя Льва Георгиевича Капланова неотделимо от дела охраны природы в нашей стране и от изучения животного мира. Этот скромный и молчаливый человек, почти всю свою сознательную жизнь проведший в тайге и уж совсем не искавший популярности, оставил заметный след в истории нашей зоологии прежде всего как исследователь Дальнего Востока. В истории же охраны природы он был одной из ярких фигур.
После трагической гибели Л. Г. Капланова в возрасте всего тридцати двух лет, личность его приобрела, я бы сказал, символическое значение. Его имя олицетворяет принципиальность и мужество борца за сохранение богатств и красот родной природы для будущих поколений.
Как ученый Л. Г. Капланов был ярко самобытен. Его путь в науку и путь в науке были во многом необычны. Он был зоологом по самой своей природе и никем другим быть не мог. Этому содействовала не только обстановка в семье, в которой он рос, но и годы, проведенные в кружке юных биологов Московского зоопарка (кюбз). Он был одним из самых видных кюбзовцев, а впоследствии, по общему признанию, одним из наиболее выдающихся питомцев этого своеобразного учреждения.
Кюбз был организован при Московском зоопарке в начале 20-х годов по инициативе тогдашнего директора зоопарка выдающегося биолога профессора Московского университета М. М. Завадовского. Кружок (или клуб) объединял несколько десятков мальчиков и девочек, в большинстве страстных любителей животных и живой природы. Все свободное время они пропадали в зоопарке у клеток, возясь с животными, выкармливая молодняк, ведя несложные наблюдения, записи и т. п. С таким же энтузиазмом они проводили дни в подмосковных лесах, стараясь вникнуть в жизнь живой природы.
В этом замечательном детском и юношеском коллективе скоро сложились свои традиции, свои обычаи и манеры. Тот дух любви к природе, энтузиазма, пытливости, преданности делу и товарищества, который царил и культивировался в кюбзе, был превосходен.
Своеобразным вождем кюбзовцев был профессор П. А. Мантейфель, в свое время приобретший известность именно на этом поприще. Почвовед по образованию, он по призванию оказался зоологом. Своеобразен он и как ученый, и как педагог, и как воспитатель молодежи. Необычен был даже его внешний облик. В нем он, в частности, старательно подчеркивал все то, что делало его непохожим на «классический» образ «профессора», и это многим импонировало. Все кюбзовцы горячо его любили, и «дядя Петя» пользовался у них непререкаемым авторитетом. Впоследствии, когда П. А. Мантейфель покинул Московский зоопарк и кюбз, он пользовался такой же популярностью у студентов-охотоведов и звероводов Балашихинского института. Большую роль в воспитании кюбзовцев сыграл чудаковатый и обаятельный, бесконечно скромный и добродушный В. В. Карпов. Из кюбза, после дальнейшей учебы, выходили настоящие ученые. Некоторые работают и сейчас и сделали много интересного и нужного.
Л. Г. Капланов, несмотря на советы знавших и ценивших его дарования зоологов, не пошел в высшее учебное заведение, куда, казалось, вела его прямая дорога. Еще не достигнув двадцати лет, частично вместе со своим другом, тоже кюбзовцем В. В. Раевским, он сделал несколько небольших исследовательских поездок по Средней России и за годы 1928–1930 опубликовал пять специальных зоологических статей по млекопитающим. Одну из них друзья напечатали за границей. За эти годы они сблизились с учеными Московского университета, в частности с известным знатоком млекопитающих профессором С. И. Огневым и с профессором А. Н. Формозовым, которые оказали на них большое влияние.
В школьные годы и в годы пребывания в Москве после окончания школы Л. Г. Капланов постоянно готовился к той деятельности, которую он избрал для себя и для которой одного только специального «кабинетного» образования ему было недостаточно. Наравне с усиленным самообразованием, он тренировал себя физически, готовясь к работе в тайге, в тяжелых условиях. Подготовка была суровая, но, как скоро выяснилось (во время работы в лесах Западной Сибири), действительно необходимая. Можно сказать, что в эти годы Л. Г. Капланов «вырабатывал методику», или «овладевал методикой» круглогодичной полевой работы в тайге. Зоологов, отлично знающих научные методики для лабораторий или общих экспедиций, очень много, но таких, которые в совершенстве владели бы «таежной» методикой, как ею владел Л. Г. Капланов, можно пересчитать по пальцам. Зоолог со всеми навыками таежного охотника — это была большая редкость, даже нечто совсем новое и для науки неоценимое.
Вот таким опытным таежником однажды и явился ко мне в Зоологический музей Московского университета Л. Г. Капланов. Это было в 1936 году. Он только что приехал из Сибири после работы на Демьянке. Еще недавно застенчивый подросток, потом скромный Юноша, он выглядел зрелым, сильным и закаленным мужчиной с обветренным лицом, широкой грудью и крепкими руками. Былая застенчивость сменилась спокойной сдержанностью, в неторопливой речи каждое слово было взвешено, характеристики были красочны и точны, формулировки наблюдений скупы, но предельно выразительны. У него был огромный запас очень тонких и, я бы сказал, красивых наблюдений, в частности по соболю и кунице, имеющих и общий биологический интерес. Мы тогда кратко сформулировали эти его наблюдения, и я, с его разрешения, привел их в книге, выходившей в то время в свет.
Таким же был и друг Л. Г. Капланова В. В. Раевский, много лет работавший в самой глухой части Западной Сибири — в Кондо-Сосвинском заповеднике, где он и умер от тяжелой болезни. Во вступлении к своему прекрасному труду «Жизнь Кондо-Сосвинского соболя», вышедшему в 1947 году, он благодарил своих помощников за то, что «все они — русские, ханты, манси, селькупы, татары — с увлечением и энтузиазмом участвовали в моей работе, протекавшей часто в условиях, тяжелых даже для этих испытанных таежников».
В свои двадцать пять лет Л. Г. (Капланов был уже сложившимся ученым и имел за плечами не только научный, но и большой нелегкий жизненный опыт. А в эти годы его сверстники только соскакивали с университетской скамьи. Пожалуй, думалось мне, он был прав, что пошел своим путем. Он все-таки и без университета сумел стать настоящим зоологом. А это могут немногие. Кроме богатых дарований, нужно было еще большое трудолюбие и особое упорство. Л. Г. Капланов был в полном смысле слова человеком, который «сделал себя сам».
Жизнь и работа ученого-одиночки, которую он вел в Западной Сибири, попытка — вполне удавшаяся — просуществовать охотничьим промыслом, однако, не удовлетворяли Л. Г. Капланова. «Это не только очень тяжелый, но и отупляющий труд», — писал он. В этом была одна из причин того, что Л. Г. Капланов принял предложение тогдашнего директора Сихотэ-Алиньского заповедника, известного исследователя Дальнего Востока К. Г. Абрамова, и уехал в Приморье. Он вошел в серьезное научное учреждение и в живой, хотя и небольшой, научный коллектив. Важнейшая же причина, толкнувшая его на это решение, конечно, заключалась в том, что его давно интересовала своеобразная природа юга Дальнего Востока. Загорелся он и идеей, родившейся в наших беседах, изучить тигра в естественных условиях.
С Уссурийским краем Л. Г. Капланов связал всю свою жизнь и работу и стал горячим защитником природы этой замечательной страны. За немногие годы работы здесь Л. Г. Капланов сделал очень много. Однако это был только сбор материала, и он почти ничего не опубликовал. Его книга «Тигр, изюбр, лось», изданная Главным управлением по заповедникам и Московским обществом испытателей природы, вышла под редакцией автора этих строк и профессора С. И. Огнева уже после его гибели — в 1947 году. До сих пор эта книга — самое лучшее и точное описание уссурийского лося и изюбра и единственная в своем роде работа о тигре.
Хотя Л. Г. Капланов опубликовал немного работ, но сделанное им настолько ценно, что имя его вошло в историю изучения Уссурийского края наравне с именами Черского, Арсеньева, Абрамова, горячо любивших этот край и отдавших ему всю жизнь, и с именем Пржевальского, начавшего здесь свою блистательную деятельность.
О том особом, романтическом интересе к тигру, который владел Л. Г. Каплановым, хорошо сказано в этой повести. Действительно, в нашем уссурийском тигре, самом большом и самом красивом тигре на свете, есть что-то особенно привлекательное даже для тех, кто с ним никогда не встречался и не видел его таежных владений. Это не только одно из красивейших животных на земле, но как бы олицетворение Уссурийского края. Старый дальневосточник К. Г. Абрамов, вместе с которым автор этих строк прилагал много усилий для организации охраны и изучения тигра, когда дела, казалось, шли совсем плохо, грустно писал в одном из писем: «Тигров осталось совсем мало и делается все меньше… Когда исчезнут последние — я уеду отсюда. Для меня нет Дальнего Востока без тигра».
Здесь, пожалуй, уместно вспомнить о некоторых подробностях истории охраны тигра и о той роли, которую сыграл в этом Л. Г. Капланов. Действительно, у нас сейчас все знают, что тигр на Дальнем Востоке находится под охраной закона, что число зверей увеличивается и область их распространения расширяется. Тигров — и то только живых, молодых — добывают сейчас в очень малом числе и по специальным, скупо выдаваемым разрешениям. Теперь, когда просят разрешения поохотиться на «сибирских тигров», мы отвечаем, что тигр охраняется и никакая охота на него невозможна.
Однако еще до войны дело обстояло совсем по-другому: убивали взрослых зверей, ловили тигрят, и число тигров быстро уменьшалось. Зверю грозила полная гибель в самое ближайшее время. Лишь немногие одиночки удерживались в глухих местах Сихотэ-Алиньского заповедника.
Дальневосточным зоологам и краеведам и московским зоологам — деятелям охраны природы — уже давно была ясна настоятельная необходимость охраны тигра. Было хорошо известно, что зверь в тех условиях, в которых он живет у нас, для человека не опасен и на скот не нападает. Вместе с тем он представляет большую ценность — национальную ценность, и не только культурную и научную, но и чисто материальную. Живые уссурийские тигры на международном рынке стоят баснословных денег. Их ценность тем более велика, что закавказские и туркестанские тигры уже уничтожены. Однако все попытки сохранить уссурийского тигра привели лишь к тому, что удалось добиться только запрета убивать зверей в заповедниках. Требование же полной охраны зверя на всей территории Дальнего Востока неизменно вызывало отрицательную реакцию. Были люди, которым оно казалось чудачеством и даже опасным чудачеством. «Страшный, кровожадный тигр — и вдруг охрана?!».
И вот в 1941 году в Москву после своих тигровых походов, с большим запасом свежих и точных наблюдений, которых нам так не хватало, приезжает Л. Г. Капланов. (В то время в Москве под руководством одного из наших маститых зоологов профессора университета Б. М. Житкова, Д. М. Вяжлинского и автора этих строк энергичную деятельность развивала Маммологическая секция Всероссийского общества охраны природы. Это было широкое объединение специалистов по млекопитающим и любителей, горячих поборников изучения и охраны зверей. Вместе с Л. Г. Каплановым было решено снова поднять вопрос о защите тигра — о полном запрете на него.