Сидя напротив молодого князя, она с трудом отводила от него взор. Более всего хотелось, забыв о приличиях, смотреть и смотреть на это худое, нервное, четко очерченное лицо со светлыми бровями вразлет и по первому его зову хотелось броситься в его объятия, и уже навсегда. Но он не делал этого знака, он не звал ее более – напротив, говорил о том, как виноват, как жаждет прощения, каждым своим словом воздвигая между собою и Анжель неприступную преграду.
Сердце ее защемило от обиды. Какую же власть мгновенно приобрел над нею этот русский дикарь – и почему? Что уж в нем такого особенного, кроме эротической изобретательности? Хорош собою, конечно, богат, знатен, однако все это чужое, враждебное. Просто одиночество, неприкаянность, тяготы пути сыграли свою пагубную роль. Почуяла тепло, бесприютная собачонка, и решила согреться у чужого огня? И, желая спасти хотя бы жалкие остатки гордости и самолюбия, она с невиннейшим видом спросила:
– А как Варвара? Еще спит?
Он поперхнулся, взглянув на Анжель беспомощно, изумленный враждебностью ее тона, а она не унималась:
– Вы ее вчера тоже в покое оставили или после меня еще развлекались с нею, пока и она не рухнула без чувств?
Собственный голос показался ей чужим и сварливым. Теперь уже и Матрена Тимофеевна воззрилась на нее удивленно, однако она и барин тут же понимающе переглянулись, и Анжель догадалась почему: ведь в ее голосе прозвучала лютая ревность. Ох, какой позор! Она с пренебрежительным видом отвернулась к окну, словно все, что ее занимало в это мгновение, – встревоженное карканье стаи ворон, долетевшее издалека, и невзначай поймала взором мелькнувшее на лице пригожего лакея выражение неприкрытой ненависти.
Лакей тут же отвернулся, сделав вид, что уронил салфетку, однако Анжель хватило этого краткого мига, чтобы смекнуть: не одна она в этой комнате ревнует! Можно пари держать, что этот румяный красавец – кавалер Варвары, осведомлен о ее страсти к барину. И как он только терпит такое поругание своих чувств, почему не отомстит обоим? И, вновь испугавшись той необъяснимой власти, которую, непонятно как, получил над ней этот князь, сказала высокомерно:
– Когда извинения ваши вполне искренни, милостивый государь, я полагаю, вы поможете мне вернуться туда же, откуда ваши прислужницы меня похитили?
Матрена Тимофеевна тихонько ахнула, барин, вздрогнув, уставился на Анжель испытующе:
– Зачем вам это? Наши дрались славно в сем деле, и хоть у нас были раненые и убитые, но у злодея их несравнимо больше. Там более нет никого и ничего, кроме печальных для вас воспоминаний.
– А это, – заносчиво вскинула голову Анжель, – уж моя печаль, и не вам утешать ее. Мое место – рядом с моими соотечественниками.
– Сыскать ваших соотечественников будет затруднительно, – отвечал князь, и Анжель различила в его голосе презрительную усмешку. – Победитель мира Наполеон Бонапарт бежит, потеряв все! Скоро над ним и куры будут смеяться... ежели беглые французы не всех приедят! – Он заразительно расхохотался, и Анжель с болью удивилась злобной прихотливости судьбы, сделавшей их врагами, не позволившей радоваться вместе. И тут же в его голосе зазвенело ожесточение: – Больно только русскому сердцу, что неприятель занял Москву, привел ее в ужасное положение. Все осквернено шайкою варваров. Вот плоды просвещения или, лучше сказать, разврата остроумнейшего народа, который гордился именами Генриха и Людовика. – Он гневно ударил по столу кулаком. – Дело еще не кончилось, но, кажется, Бог не совсем оставил Россию, и если вы видели спаленную Москву, то мы увидим развалины Парижа!
Он в запале осушил кружку какого-то русского зелья.
– Ну, если кто и побывает в Париже, то никак не вы, – съехидничала Анжель. – Вы, верно, и туда своих амазонок пошлете убивать ужасных французов, а сами... – Она поискала в своем арсенале наиболее остро отточенный кинжал и вонзила его с невинною улыбкою: – А сами будете учить плавать своих крепостных девок.
Князь озадаченно свел брови.
– О чем это вы, сударыня?
– О чем?! – снова взвилась от ревности Анжель, явственно вообразив его в том водоеме с Варварой. – Если и сражаются русские доблестно, то вы ведь тут ни при чем. Вы кровь свою не льете. Отсиживаетесь в безопасной глуши. Решительно чудом спасся этот милый уголок – логово похотливого русского медведя!
Он вскочил, с грохотом отшвырнув стул, с ненавистью глядя на Анжель, сжимая в руках изувеченный нож, словно готовясь запечатать им оскорбившие его уста.
Матрена Тимофеевна тоже вскочила и умоляюще простерла руки:
– Голубчик, охолонись! Она в сердцах, она не со зла!
– Со зла! – запальчиво выкрикнула Анжель, успев мимолетно изумиться, что дворня этого барина изрядно знает по-французски. Ревнивый лакей тоже ведь понял их разговор... – Со зла!
– Ах, та-ак? – прошипел барин. – После всего, что между нами было, вы ощущаете ко мне только ненависть? А я полагал... – Он запнулся, и Анжель бросило в жар при мысли, что он сейчас припомнит ей исступленные крики, бесстыдные ласки, но он только насупился и бросил сурово: – Коли так, говорить более не о чем. Ты, мамушка, снаряди барыню, посади ее в кошеву и самолично отвези...
Он не договорил, прислушался к чему-то, бросился к окну, рванул створки – и вместе с клубами морозного воздуха в столовую ворвались звуки выстрелов.
* * *– Барин, беда! – распахнул дверь какой-то тощенький мужичонка с белыми от ужаса глазами. – Француз напер со всех сторон! Я шел со скотных дворов, вдруг услышал топот и лалаканье. Я туда-сюда – смерть перед глазами! В грядках скрылся и лежал часа два, покуда они не прошли, а потом сюда кинулся.
«Часа два лежал?! Чего же ты, пакость, крика не поднял, барина не предупредил? Теперь-то ведь уж поздно!» – едва не выкрикнула возмущенная Анжель, но ее опередил отчаянный вскрик Матрены Тимофеевны:
– Со скотных дворов огородами?! Французы? Но там ведь тайные тропы, тех, кто их знает, – раз-два и обчелся! Не померещилось тебе, Лукашка?!
– Что я, порченый, чтоб мне всякие страхи мерещились?
Князь и Матрена Тимофеевна молниеносно переглянулись, а потом барская мамка тяжело оперлась о стол:
– Продал, продал он дьяволу свою черную душу!
– Да, – медленно проговорил молодой князь. – Ясно, что кто-то свой продал, иначе не выйти бы французу на наши охотничьи тропы. Но чтобы Павел!..
– Да что вы болтаете! – не выдержала Анжель. – Если подошли враги, нужно уходить!
– Она права, права! – выкрикнула Матрена Тимофеевна. – Ведь если ты попадешься им – не помилуют!
– Пока я нужен хоть кому-то на свете, я не решусь умереть, – светло взглянул на нее князь. – Беги, оденься потеплее, мамушка. И для барыни прихвати шубку, шальку да вниз теплое. А ты, Лукашка, готовь саночки легкие, бегом!
Дворовые послушно кинулись в двери, а князь обернулся к Анжель:
– Со мной пойдете?
Анжель покачала головой. Ну и дела... Когда князь смотрит на нее, она едва справляется с собой, чтобы не липнуть к его рукам, как податливый воск... И только злость ей помощница. Все силы душевные направила она сейчас, чтобы взлелеять эту злость в себе, чтобы вспомнить: князь ходит шпионить в полки французов, а потом отсиживается в этом заповедном уголке. В это же время, сообразуясь с его сведениями, партизаны налетают на измученных отступающих, а русская артиллерия обрушивает на несчастных беспощадный огненный град. Она вспомнила, как умолял о смерти Фабьен, и тихонько вздохнула от боли в сердце. На руках у этого человека столько крови, а он вчера обнимал ее этими руками! Теперь и она вся в той крови.
Анжель вдруг осознала, что он стоит напротив, что-то быстро говорит, а в глазах такая тревога, такая нежность:
– Я сын своего Отечества, – наконец дошли до ее слуха его слова, – а потому жизнь моя и силы ему принадлежат. Не судите...
– Я вас видеть больше не желаю, и коли вы человек чести, ежели только шпион может быть человеком чести, – подлила она яду до краев, – то умоляю вас отпустить меня к соотечественникам. Клянусь, что ни слова не скажу про ваше ремесло. Вам же лучше бежать, пока еще есть время. А не отпустите меня – я сама уйду.
– Это мы еще посмотрим! – выкрикнул князь, хватая ее за руку и рывком привлекая к себе. – Уйдешь? Сама от меня уйдешь?! Да ты можешь напридумывать все, что угодно, но разве тело твое забудет меня? Разве сердце твое станет лгать?
Он не договорил, припав к губам Анжель, и та едва не потеряла сознание от неистового влечения к этому человеку. Она слышала плеск волн, ее опаляло солнце, где-то заливались жаркими трелями кузнечики, а ноздри трепетали от запаха цветущей смородины. Эти призрачные ощущения делались с каждым мгновением все отчетливее, теперь Анжель уже не сомневалась, что когда-то испытала их наяву и князь был связан с ними неразрывно. «Неужели вправду мы знали друг друга прежде?» – проплыла трезвая мысль, но тут же растворилась в шквале страсти, нахлынувшей на Анжель.
– Господи помилуй! Беда на пороге, а они?! – возопил голосом Матрены Тимофеевны ворох шуб и платков, а потом ворох сей был брошен на Анжель, и она увидела князеву мамку, которая принялась одевать ее с неимоверной быстротой, яростно ворча: – Охальник! Потаскун! Гуляка разбойный! Чего стал, как твой хрен? А ну, одевайся, не медли!
Анжель безвольно, будто кукла, подчинялась ее сильным рукам, а князь, усмехнувшись:
– Проворному недолго снаряжаться! – накинул на себя бекешу и, быстро склонившись над женщинами, сгреб их обеих двумя руками, осыпал быстрыми поцелуями: – Вы – все, что мне в жизни дорого. Сбереги ее, мамушка, и себя сбереги, что бы ни было. Может быть, мрачная туча пронесется мимо, прощайте – и храни вас Бог!
Он кинулся к двери... но тотчас отошел медленными шагами на середину комнаты. Прямо в грудь ему упирался штык, примкнутый к ружью, которое сжимал в руках французский солдат. Глаза его горели таким торжеством и был он так упоен удачею, что даже не заметил, как Матрена Тимофеевна, прижав к себе Анжель, бесшумно скользнула в щель между двумя тяжелыми бархатными шторами. Они оказались в пыльном синем полумраке.
* * *– Бежим! – шепотом приказала мамушка и, прошмыгнув в какую-то дверь, понеслась по длинному коридору. Анжель бежала следом, недоумевая – почему верная мамка оставила своего князя на произвол судьбы, а не кинулась ему на подмогу? Впрочем, что ж тут удивительного? Приказ был дан: спасаться, а Матрена Тимофеевна не из тех, кто выходит из барской воли. В этот миг Матрена Тимофеевна остановилась и, осторожно приотворив какую-то дверь, заглянула в комнату.
– Никого! – шепнула она, и женщины, крадучись, вошли, как поняла Анжель, в барскую библиотеку, ибо все стены были уставлены тяжелыми шкафами с книгами, да и кругом лежали раскрытые фолианты, и сердце Анжель вдруг сжалось от тоски: как давно она ничего не читала.
Матрена Тимофеевна пыталась отворить окно, через которое, как видно, хотела бежать, но вдруг ахнула и отпрянула за портьеру, знаком велев Анжель сделать то же самое.
Анжель ухитрилась глянуть в окошко... Да, бежать было поздно: французы окружили дом.
Им было нечего терять, и они дрались, как хищные звери, тесня растерявшихся мужиков, которые один за другим падали на снег.
Матрена Тимофеевна быстро перекрестилась, и Анжель увидела молодого князя, который в рваной бекеше, со свисающим рукавом бежал между раскидистыми яблонями к низким бревенчатым сараям, откуда доносилось ржание испуганных лошадей, – бежал, стреляя беспрерывно из двух пистолетов. Вот он отбросил один, выдернув из-за кушака запасной; отбросил другой, выхватил саблю – и та замелькала, разя направо и налево врагов, ошеломленных тем, что русский и левой рукою рубился ловчее, чем все они, вместе взятые. А князь кидался навстречу всякой опасности неостановимо, подавлял всех своей храбростью, доходившей до безрассудства, как если бы он не способен был испытывать страх; и пули пролетали мимо, не задевая его.
До конюшен оставалось несколько шагов, как вдруг шепот Матрены Тимофеевны: «Господи! Господи, спаси и помоги!» – затих и послышалось сдавленное проклятие Варваре, которая выскочила из конюшен и побежала к барину, не обращая внимания на пули. Она была вся растрепанная, с голой грудью, в порванной до бедер юбке... Следом выскочили два солдата: один со спущенными штанами, другой – в расстегнутых, так что стало понятно, от чего спасалась Варвара.
Она бежала петляя и мешала князю стрелять в подступавших врагов. И тут из-за заснеженного куста прилетела пуля и скосила ее на бегу.
Варвара рухнула к ногам барина, а руки ее цеплялись за ноги князя, сковывая его движения... Он опустился на одно колено, глядя в ее помертвелое лицо, навеки утратившее яркую смуглость, и, собрав в горсть черные волосы, поднес их к губам, словно отдавая Варваре последнюю дань любви. Но больше он уже ничего не мог сделать ни для нее, ни для себя, ибо на него навалились сразу несколько человек.
Матрена Тимофеевна вскрикнула, Анжель высунулась в окно и увидела, как тяжело князь поднялся сперва на колени, потом во весь рост – французы висели на нем, как волки, – развел плечами раз, другой... Они посыпались, накинулись снова... «Милый, милый! Ну!..» – умоляюще застонала Анжель, однако откуда ни возьмись появился еще один француз – дюжий, могучий – и навалился на борющихся, так что никто уже не поднимался.
* * *– Лелуп! Виват, Лелуп! – послышались приветственные крики, и Анжель перекрестилась, словно увидела призрак.
Лелуп! Возможно ли, чтобы еще и этот кошмар прибавился к тому ужасу, который она вынуждена наблюдать? Не довольно ли, что они с Матреной Тимофеевной беспомощно глядят, как солдаты со злорадными выкриками поставили князя на ноги? Голова его свесилась на грудь, из рассеченного лба струилась кровь, но, не давая врагу долго торжествовать, он подобрался, распрямил плечи, улыбнулся дерзко...
– Родной мой! – выдохнула Матрена Тимофеевна. – Красавец!
А он и впрямь был красив – даже сейчас: бледный, глаза прищурены, светлые брови вразлет – весь словно летел, и что ему враждебные руки, державшие его мертвой хваткой?!
Его прислонили к дереву, и какой-то драгун приставил к его горлу палаш. Князь смотрел на него с равнодушной полуулыбкою, словно не понимал, что одно небрежное движение француза может лишить его жизни.
– Экий проклятый! – удивился драгун. – Не сдается. Что делать, а, Лелуп?
– Коли его! – отмахнулся тот.
– Нет, мне, видно, не убить его!
– Тебе велено! – заорал Лелуп.
– Хоть велено, да рука не поднимается! – огрызнулся драгун.
– Эй, Бурже! – окликнул Лелуп. – А ну, поди сюда. Пора нанизать на твою пику эту русскую собаку!
– Кого? – отозвался Бурже. – Эту собаку заколоть? Сейчас!
Он вскочил на коня, отъехал шагов на пятнадцать, направил на пленного острие – и поскакал.
Князь не двигался: только чуть склонил к плечу голову, глядя с усмешкою на всадника, словно заранее знал, что, подскакав к нему, Бурже вздернет вверх пику, не в силах убить обреченного на смерть. Непонятная сила духа, нечеловеческое бесстрашие пленного обескураживали солдат, лишали их мужества, что донельзя разъярило Лелупа. Он велел солдатам выстроиться в шегенгу.
– Заряжай! – закричал Лелуп. – Это шпион, один из поджигателей, из-за которых погибла в Москве наша великая армия. Смерть ему! Целься!
Но князь не пожелал молча дожидаться смерти.
– Полно врать! – закричал он по-французски. – Палите-палите! Только чтоб руки не дрожали! И помните: есть Бог! Дай, Боже, чтоб эта проклятая война скоро кончилась, и помоги покарать злодея, поднять разбойников на штыки! Ну а теперь – пли!
Ударил нестройный залп. Князя отбросило назад, он ударился о яблоневый ствол и медленно сполз по нему наземь.
Драгун и Бурже подскочили к нему и осмотрели тело, наперебой выкрикивая, мол, все стрелявшие – отъявленные мазилы, ибо из восемнадцати зарядов только две пули прошили грудь, и еще две попали в голову. Удивительное дело, кричали французы, враг остался жив!
– Жив! – выдохнула Матрена Тимофеевна, и ее голос привел в чувство Анжель, которой все это время казалось, будто она лежит в гробу, слушая, как ударяются о его крышку новые и новые комья земли.