Чуть раздвинув портьеру, Ангелина ухитрилась заглянуть в комнату. Она увидела маркизу д’Антраге, а еще трех тех самых рослых баб, которых несколько минут назад впустил сюда лакей, в вольных позах рассевшихся по креслам и говорящих мужскими голосами!
– Не могу больше! – пророкотала басом одна из «баб», сдирая с головы платок. – Я умираю от жары!
Узнав по голосу Моршана, Ангелина сунулась вперед, чтобы получше разглядеть его лицо, но нечаянно наступила на портьеру, споткнулась... И представила, как она сейчас ввалится в эту комнату... И пока она балансировала, ослепленная этим ужасным видением, чьи-то руки вдруг вцепились в ее плечи и так дернули, что Ангелина резко развернулась и оказалась плотно притиснутой к чему-то твердому и теплому, а ее готовый закричать рот был зажат чем-то горячим.
Целая вечность прошла, прежде чем Ангелина поняла: она прижата к мужскому телу, а к ее рту – мужские губы.
* * *Из этого плена Ангелина не могла высвободиться. Сознание ее то гасло, то прояснялось, и во время этих просветлений она понимала, что, не разжимая объятий, не прерывая поцелуя, ее ведут, подталкивают куда-то, и она подчиняется незнакомцу не только потому, что нет сил сопротивляться. Она мечтала умереть в этих объятиях, она боялась только одного, что ноги подогнутся – и ей волей-неволей придется оторваться от этих губ, перестать вдыхать дикий, чуть горьковатый и пряный запах этого тела – запах ветра, травы, леса – запах страсти!
Безвольно отступая, Ангелина на что-то наткнулась, и в тот же миг сильные руки приподняли ее и посадили.
И снова она не испугалась – страх был заглушен безумной жаждой наслаждения. Она вся была одно сплошное желание, мужское вторжение в себя она ощутила как благодать, и исторгли ее губы только стон блаженства, слившийся со стоном услаждавшего ее человека.
Ангелина не открывала глаз. Она сделалась жертвой предательства своей изголодавшейся плоти, но любила сейчас не какого-то незнакомца – она снова была на волжском берегу с тем сероглазым безумцем.
Блаженная судорога внезапно опоясала ее предвестием близкого восторга. И в этот миг Ангелина ощутила, что его руки уже касаются ее висков, легонько, но настойчиво трогают веки. Он ничего не говорил, но эти прикосновения как бы принуждали: «Открой глаза. Открой!»
Она изо всех сил зажмурилась, давая понять, что ни за что не подчинится, и тут же с ужасом ощутила, что он прекратил свои сводящие с ума удары и выходит из нее!
Испуганно вцепившись ногтями в его бедра, Ангелина послушно открыла глаза – и забилась в ошеломляющих содроганиях, ощущая внутри себя огненную реку, в которую слились два устремленных навстречу, наконец-то извергшихся потока страсти. Это был призрак или явь – Ангелина не знала, однако ее обнимал сейчас Никита!
Впрочем, она не удивилась. Ведь это и мог быть только он!
И вдруг все разом кончилось. Пронзительный женский крик прорезал тишину, и Ангелина почувствовала, как неведомая сила оторвала от нее Никиту, а вместо его просветленного любовью лица над нею склонилось искаженное злобой лицо Фабьена.
Крики, удары, звон разбитого стекла, топот ног...
Ангелина лишилась чувств и не знала, что было дальше.
6
СТЕКЛЯННАЯ СТЕНА
– Почему вы не звали на помощь? – в исступлении твердил Фабьен. – Почему не звали?!
Мадам Жизель молчала, нервно покусывая губы. Но пристальный немигающий взор ее был испытующе устремлен на Ангелину, и та вдруг впервые заметила, как ошеломляюще похожи глаза мадам Жизель и маркизы д’Антраге. Воспоминание о маркизе было таким мучительным, что Ангелина вскинулась:
– В вашем доме заговорщики! Они говорили о летательной машине Леппиха! Я слышала, видела... Там еще была маркиза!
Мадам Жизель нахмурилась:
– Чепуха. Маркиза еще вчера отбыла в Санкт-Петербург.
– Я видела маркизу, говорю вам! – кричала Ангелина. – С ней были три долговязые бабы... их звали Сен-Венсан, Ламираль и Моршан. Я помню: Моршан рыжий, у него такой тяжелый голос, будто чугунный.
Мадам Жизель взглянула на нее, вскинув брови.
– Вы бредите, Анжель! – прошептала она непослушными губами. – Три бабы – или мужчины?! Это от потрясения... Вас изнасиловали, у вас жар, горячка. О Mon Dieu, и это случилось в моем доме?!
Ангелина заморгала. Ее изнасиловали? Нет! Она оправила на себе смятое платье. Счастье, что она надела этот синий шелк! Легчайшая дымка ее летних бальных платьев была бы изорвана нетерпеливыми руками Никиты. А они? Заметили они его?
– Кто это был? – шепнула она осторожно. – Вы видели?
– Какой-то мерзкий ремесленник, – с ненавистью ответил Фабьен. – Грязный, оборванный... Как он пробрался в дом – не знаю. Верно, что-то хотел украсть!
Ангелина на миг перестала дышать.
Ремесленник, вор – не тот ли самый, кого она видела через окошко?
Ох, боже ты мой, ей все привиделось! Это был не Никита!
Ангелина залилась слезами, и при виде ее отчаяния Фабьен вовсе потерял голову:
– Проклятый вор! Воспользовался суматохой бала, прокрался в дом, чтобы ограбить... И ограбил-таки, похитил невинность той, которую я люблю!
Он яростно рванул шелковую скатерть со стола, на котором совсем недавно «проклятый вор» так грубо обладал невинной Анжель, и вдруг перехватил взгляд матери, устремленный на эту смятую скатерть, где, кроме пятен пролившегося семени, не было больше ничего... никаких следов похищенной невинности.
И Ангелина, изумленная страстным признанием Фабьена, тоже поймала взгляды матери и сына – и похолодела: ее тайна открыта!
– Так, так, – проговорила мадам Жизель. – Похоже, отстирать эту скатерть будет куда легче, чем мне казалось!
– Да, – растерянно кивнула Ангелина, от страха не понимая, что говорит. – Наверное... Я очень рада...
– Рада? – мадам Жизель тихонько рассмеялась. – Ты слышал, Фабьен? Наша humble violette[26] очень рада! Он доставил тебе удовольствие, этот мужик? И кричала ты от страсти, а не от страха, верно?
Ангелина отшатнулась от грубости последней фразы, от враз изменившегося, словно постаревшего лица мадам Жизель.
– Maman, – осторожно вмешался Фабьен, – сейчас не время...
– Вот как? – дернула плечами графиня. – Отчего же? Самое время! Ты уже давно должен был залезть к ней под юбку, а не ждать, пока это сделает дохляк Меркурий!
– Меркурий?! – взвизгнула Ангелина. – Да вы с ума сошли?!
– Что, не он был первым? – искривила накрашенный рот мадам Жизель. – А кто? Капитан Дружинин? Или еще раньше, в Любавине? Держу пари: пока твоя бабка жаловалась мне на твою замороженную натуру, ты валялась на сене или на песке с первым попавшимся гусаром!
Ангелина открыла было рот, но захлебнулась своим возмущением. А что возмущаться-то? Графиня хоть и груба, да почти во всем права. Даже про гусара угадала. Но что ей до Ангелининой утраченной невинности? Или впрямь имел на нее серьезные виды Фабьен?
– Да вы же сами, maman, – с болью выкрикнул Фабьен, – наказывали мне быть осторожней с Ангелиною, мол, она дочь своей матери, от нее всякого можно ожидать!
– Она-то дочь своей матери, а ты словно бы и не сын своего отца! – запальчиво возразила мадам Жизель. – Ты разрушил все мои планы своим надуманным благородством! Счастье, что твой отец так и не узнал, какой тряпкой оказался его отпрыск!
Фабьен побагровел и так решительно шагнул к матери, что Ангелине показалось, будто он сейчас ударит ее. Однако графиня не отшатнулась, а только рассмеялась, подбоченясь:
– Неужели? В кои-то веки ты решил со мной поспорить? Желаешь поступить как мужчина и наследник своего достойного отца?
– А также вашего достойнейшего брата! – словно безумный выкрикнул Фабьен. – Вы упрекаете меня в слабости нрава и робости, но дети, родившиеся от кровосмесительной связи, не отличаются силою духа!
– Придержи язык! – закричала мадам Жизель. – Будь ты проклят, если скажешь еще хоть слово!
Ангелина в жизни не слышала таких страшных, непонятных слов... вдобавок она не знала ничего о кровосмесительных связях. А лицо мадам Жизель испугало ее более всего. Белила, румяна, сурьма, прежде казавшиеся наложенными столь естественно, теперь делали ее похожей на грубо размалеванную куклу. И когда мадам Жизель уставилась на нее безумными, невидящими глазами, Ангелину затрясло, ибо она вообразила, что графиня сейчас набросится на нее, изорвет в клочья своими скрюченными пальцами с острыми когтями. Но та не двинулась с места; и хотя все еще не сводила с Ангелины глаз, в них медленно угасал пламень безумия. Наконец она шумно перевела дух и, на миг прикрыв лицо ладонями, взглянула с ласковой улыбкой на взъерошенного, ожесточенного Фабьена.
– Прости меня, сын, – произнесла она голосом столь мягким, что сторонний зритель зарыдал бы от умиления перед этой картиною нежной материнской любви. Но Фабьен и Ангелина смотрели на графиню с прежним настроением: он – с обидой и гневом, она – с ужасом. А мадам Жизель продолжала столь же проникновенно: – Ты мне дороже всего на свете, и я не могла не страдать, зная, на какой пьедестал ты возносишь сие недостойное создание!
Фабьен открыл было рот, чтобы возразить, но мадам Жизель успела прежде.
– Вспомни, как погиб твой отец, – произнесла она с такой силой неизбывного горя, что Фабьен отшатнулся, как от удара, и упал на диванчик.
Мадам Жизель повернулась к Ангелине – и вновь ужас поверг ту в дрожь; однако на губах графини порхала ласковая улыбка, а глаза были ясны и приветливы. Переворошив горку шелковых подушечек, разбросанных по широкой тахте, графиня нашла среди них маленькую книжку в сафьяновом переплете красного цвета. Ангелина успела поймать взглядом имя автора: «Фанни Хилл», а дальше не разглядела.
– «Мемуары женщины для утех», – пояснила мадам Жизель. – С таких книг я бы рекомендовала начинать эротическое образование юных девиц, чтобы они сразу знали: от мужчины следует ожидать не только быстрых телодвижений, но и наслаждения! Послушай-ка. Где это... а, вот!
И, перевернув несколько страниц, графиня своим красивым звучным голосом начала читать.
Ангелина поежилась. Все-таки мадам Жизель, несомненно, не в себе, если от такого припадка злобы так быстро перешла к чтению вслух столь неприличной книжки. Ладно, пусть читает, а уж потом, когда графиня и ее сын поутихнут, Ангелина найдет способ выбраться из этого дома и рассказать деду про странный разговор о летательной машине Леппиха!
– «Молодой джентльмен был высок и крепок, – читала между тем графиня. – Тело его – ладно скроенное и мощно сшитое, а мужская прелесть, казалось, вырывалась из густых зарослей вьющихся волос, которые разошлись по бедрам и поднялись по животу до самого пупка; вид у той прелести крепкий и прямой, но размеры меня прямо-таки испугали...» А ты хоть успела увидеть то, чем была уничтожена твоя невинность? – сладчайшим голоском проговорила мадам Жизель, и Ангелина не сразу поняла, что это уже вопрос к ней, а не продолжение заманчивого чтения, ибо, чего греха таить, сии «Мемуары» показались ей необычайно увлекательны. Вся кровь бросилась ей в лицо, стоило лишь понять, что мадам Жизель заметила этот интерес! – Действие происходит в одном из лондонских maisons de joie[27], – пояснила мадам Жизель. – Для лучшего образования глупеньких девиц там была устроена просмотровая комнатка. В Париже мне приходилось бывать в домах, где в стене имелось особое оконце, занавешенное гобеленом. Когда собирались гости, хозяйка вдруг сдвигала в сторону гобелен – и взору ничего не подозревающей публики представала еще более прелестная картина, чем та, которую убрала хозяйка. Двое молодых и красивых любовников, мужчина и женщина, – или трое, четверо, или только женщины, или только мужчины, – добавила хозяйка, вызвав у Ангелины новое сомнение в здравости ее рассудка: да разве такое бывает? Разве не вдвоем женщина и мужчина предаются любви?! Что за наваждения бесовские?! – играли друг с дружкою в постели, да столь умело и талантливо, что это действовало на публику покрепче elixir d’amour![28] Малознакомые люди уже через миг срывали друг с друга одежды и, подражая зрелищу за стеклянной стеною, образовывали на ковре настоящую кучу-малу, причем самые скромницы громче других поощряли сразу нескольких мужчин, ублажавших их. Ты ведь тоже слывешь за скромницу, не так ли? – обратилась мадам Жизель к Ангелине, и та отпрянула, уверенная, что от проницательной француженки не укрылось, что Ангелина сейчас словно видела эту сладострастную игру на роскошном ковре – и себя, распростертую под тяжестью мужского тела... тел?
Но господи, о чем она? Как удалось мадам Жизель вдруг внушить ей, что самая завидная участь – стать жертвою пылких страстей?!
– Ах, Анжель, как загорелись твои глазки... – маняще рассмеялась мадам Жизель, но руки ее, стиснувшие ладони Ангелины, держали ее мертвой хваткой. – Как приятно будет тебя обучить, дорогая! Если ты так разохотилась только от слов, то что же начнешь вытворять, когда к тебе прикоснутся знающие свое дело мужчины?.. Как ты полагаешь, Фабьен... Прекрати, что ты трясешься, как институтка? – с досадой прикрикнула она на сына, все еще сидевшего, сжавшись, в углу. – Тебе же нравятся такие «живые картины», глядишь, и сам распалишься настолько, что сможешь взять свою ненаглядную Анжель.
Она залилась клокочущим хохотом, и Ангелину вновь стала бить дрожь. Надвигалась опасность!
Не раздумывая, она сорвалась с диванчика и проворно метнулась к двери. Но, прорываясь сквозь портьеры, Ангелина с силой ударилась обо что-то и, не удержавшись на ногах, упала.
Какой-то мужчина тут же вздернул ее с полу и принялся разглядывать с похотливой улыбкой.
– А, та самая не в меру любопытная крошка?! Это она хочет обучиться премудростям любовной игры? А непременно нужно разделить ее на троих, а, графиня? Я ведь и сам вполне могу играть акт за актом, без отдыха. И даже если пущу в ход только руки, любая женщина будет умолять о продолжении. Сами знаете, мадам! – Он выразительно взглянул на графиню, а Ангелина задохнулась от ужаса. Она узнала этот грубый голос, эти рыжие волосы.
Она в руках Моршана!
* * *– А где же Ламираль и Сен-Венсен? – нахмурилась графиня. – Бал идет к концу, гости вот-вот начнут расходиться, а мне нужно достаточное число зрителей!
– Не извольте беспокоиться, мадам, – раздался сдавленный голос, и в комнату вступили еще двое мужчин, причем один из них зажимал окровавленным платком нос.
– Мы пытались поймать негодяя, – пояснил второй, и Ангелина узнала Ламираля, уже без женских тряпок, – но, увы, у этого русского оказались преизрядные кулаки, а бегает он, как английская скаковая лошадь... И так же берет барьеры: перескочил забор с места – да еще задел ногой беднягу Сен-Венсена.
Ангелина от всего сердца поблагодарила «этого русского», оставившего кровавый след на физиономии французского шпиона. К тому же, кем бы ни был «этот русский», он даровал ей несколько мгновений неземного блаженства.
О господи, да в уме ли она?
Если Ангелина правильно поняла графиню, ей сейчас даруют свои милости сразу трое!
Она забилась, пытаясь вырваться, но Моршан держал крепко.
– Да, Сен-Венсен, тебе не повезло, – произнес он с нарочитой грустью. – Внаклон ты теперь работать не сможешь, так что девчонка достанется нам с Ламиралем.
– Ну вот еще! – делано обиделся Сен-Венсен. – Я тебе не уступлю!
– Никто никому не будет уступать! – умиротворяющим тоном проговорила графиня. – Вы ляжете втроем на ковре – и наша русская бабочка будет порхать с одного на другого, как с цветка на цветок.
– Со стебелька на стебелек! – поправил, усмехнувшись, Моршан и так внезапно вздернул платье и сорочку Ангелины вверх до пояса, что она даже не успела вскрикнуть.
А потом голос у нее пропал, ибо то, что она в этот момент ощущала и видела, было невозможно...