Русские завезли в Константинополь и свое поветрие: лотошные клубы. Их появилось свыше четырехсот. В среднем в день играло до двенадцати тысяч человек. Но слишком дорого стало ладить с полицией, направо и налево требовавшей взятки, и тогда два беженца решили открыть кафародром.
Это слово греческое, однако изобретение было совершенно русское – тараканьи бега! Ростовское скаковое общество, вывезшее в Константинополь своих скакунов, прогорело из-за дороговизны кормов. Тараканов держать значительно дешевле!
Собственно, кафародром – это стол, на котором устроены желобки. По желобкам бегут тараканы, запряженные в проволочные коляски. Обычные черные тараканы, только невероятной величины, испуганные электрическим светом, мчатся со всех ног. Вокруг жадная любопытная толпа с блестящими глазами…
Конечно, всякое явление такой жизни тем было и дорого обитателям Константинополя, что оно было временным. Все не переставали надеяться и ждать, что это вот-вот закончится. Город полнился слухами, то и дело пробегала электрическая искра какой-нибудь сенсации. То враз в трех иностранных газетах появлялось известие, будто 30-тысячная армия Врангеля готовится к вторжению в Россию. То разносился слух, что Совнарком переехал из Москвы в Петербург. То говорили о происшедшем в Москве перевороте. Знакомые при встрече на улицах донимали друг друга вопросами: правда ли, что умер Ленин? Из России являлись новые и новые беженцы, которые привозили слухи один нелепее другого. Например, один человек рассказывал, что видел солдата армии Буденного в каракулевом дамском саке!
Словом, жизнь в самом Константинополе была еще ничего. Но в лагере на острове Галлиполи (в голом поле, как говорили русские)… Это было чистилище, врата ада! Длились мучения год, и наконец командование – барон Врангель, генерал Кутепов и другие руководители только что образованного Русского общевойскового союза (РОВС), который пришел на смену русской армии, – нашло возможность увезти своих соотечественников из негостеприимной Турции. Принять эмигрантов и дать им работу согласились Югославия, Болгария, Франция, Греция, Чехословакия. Русские смогли уехать из «голого поля». В числе других были супруги Скоблины.
Да-да, они уже обвенчались к тому времени (посаженым отцом стал сам генерал Кутепов), и, наверное, это было самое отрадное событие за год «галлиполийского сидения». Теперь Надежду называли «мать-командирша». То было не просто привычное прозвище для жены командира. Почему-то всем казалось, что невысокий, худощавый Николай Скоблин находится если не под каблуком у своей статной, громогласной супруги, то во всяком случае шагу лишнего не сделает, слова лишнего не скажет без совета с ней. Это ему охотно прощали, потому что, подобно другим офицерским женам, его жена стирала, готовила на всех, ухаживала за больными, утешала отчаявшихся. Кроме того, песни Надежды Плевицкой помогали эмигрантам прижиться в Константинополе и скрашивали самые тяжелые дни «галлиполийского сидения». И Скоблин уже начинал понимать, что в новой жизни, которая начнется для них за пределами Турции, благосостояние их семьи будет зависеть прежде всего от Надежды.
Сначала вместе с частью корниловцев Скоблин и Надежда Васильевна обосновались в Болгарии, в небольшом городке Горно-Панчирове. Плевицкая сразу начала ездить с гастролями по стране, и песни ее имели огромный успех, потому что братья-славяне, болгары, прекрасно понимали, а главное, чувствовали, о чем она поет. Чувства, впрочем, чувствами, а концерты давали неплохие сборы. Значит, было на что жить.
Скоблин сопровождал жену повсюду, во всех поездках, пренебрегая делами РОВС. Это вызывало недовольство руководства, однако Скоблин был человек практический и трезвомыслящий. Он любил Надежду, хотел поддержать ее, рассеять неуверенность в своих силах, которая одолевала ее на новом месте. К тому же он был очень ревнив. Он ревновал даже к воспоминаниям о ее первом муже, от которого у нее осталась одна фамилия, а главное – он хотел полностью вытеснить из ее памяти Василия Шангина, захватить всё, всё сердце Надежды! Ну что ж, в конце концов ему это удалось: Надежда любила его, любила страстно и была ему непоколебимо верна – в самые тяжелые минуты своей и его жизни, до самой смерти.
Ну, в то время супруги смотрели в будущее весьма оптимистично. Надежде было мало турне по Болгарии – Скоблину удалось устроить гастроли в Прибалтике, Польше. Потом в Берлине, Брюсселе, Белграде, а затем и в Париже. И после этих гастролей супруги покинули Болгарию и обосновались во французской столице.
Публика бывала на концертах Плевицкой самая разная. Конечно, три тысячи русских офицеров пошли работать парижскими таксистами, еще тысячи встали к станкам на заводах «Рено» и «Ситроен», однако в Париже обитало и много вполне богатых русских, которые успели перевести капиталы за границу еще до войны и теперь жили припеваючи. Но и те и другие стали восторженными почитателями таланта Плевицкой. Нашлись они и за океаном: в 1924-м, а потом в октябре 1926 года Надежда Плевицкая отправилась на гастроли в Америку.
Кстати сказать, в то время для певца или певицы отправиться в турне – не всегда значило петь в концертных залах. Как правило, выступать приходилось и в ресторанах, в клубах, в мюзик-холлах, сменивших кафешантаны. Зазорного в том ничего не было, хотя петь в концертном зале, конечно, считалось более почетно, престижно. Впрочем, во Франции Надежда тоже в основном пела в ресторане «Большой Московский Эрмитаж» – совершенно а-ля рюсс, разрисованном боярами и тройками, с русским меню.
В США Плевицкую ждал восхищенный прием, предложения остаться навсегда за океаном. Она отказалась: во-первых, русских в Европе все же больше, и она предпочитала жить там, раз уж пришлось покинуть Россию. Кроме того, Скоблину не хотелось расставаться с РОВС. Пока он был в отпуске из-за гастролей жены, однако решил вернуться к прежним «военным играм». Мужчина остается мужчиной, тем паче – боевой офицер: он не может быть просто импресарио своей супруги, пусть и мировой знаменитости, ему нужно дело, исполняя которое, он может исполнять заодно свой долг или… или тешить честолюбие. Все-таки до него доходили оскорбительные слухи, что злые языки называют его «генералом Плевицким». Скоблин же мечтал о самых высоких должностях в РОВС, который после смерти барона Врангеля возглавил генерал Кутепов, поэтому он торопил Надежду с возвращением.
Кстати, в Америке произошел политический скандал, отразившийся на репутации Плевицкой. Мало того что она дала в Нью-Йорке концерт, на который были приглашены служащие советского представительства «Амторга» – государственной торговой организации, одновременно выполнявшей консульские функции. Анонсы в просоветской газете «Русский голос» приглашали на концерты «рабоче-крестьянской певицы»! Это, естественно, шокировало белую эмиграцию. А затем Надежда Васильевна провела еще благотворительный концерт в пользу беспризорников Советской России. В ответ на критику прессы Плевицкая заявила: «Я артистка и пою для всех. Я вне политики. Кроме того, мне жаль всех детей». Газета эмигрантов отозвалась статьей «Глупость или измена?», после которой Скоблин запретил жене давать любые интервью. Что и говорить, голос у нее был и впрямь божественный (это в очередной раз подтвердили С.В. Рахманинов, Ф.И. Шаляпин, С.Т. Коненков, М.М. Фокин и другие деятели русской культуры, с которыми Надежда Васильевна встречалась в США, а Рахманинов с голоса Плевицкой записал песню «Белилицы, румяницы вы мои»), однако, видимо, ума и такта господь ей все же слегка недодал. Вернее, в ее натуре странным образом соединялись неуверенность в себе и огромная самоуверенность. Она считала, что ей всё дозволено. Вообще всё на свете! Словно бы обладание этой сверхъестественной силой – голосом – позволяло ей не только воздействовать на чувства людей, но и давало право распоряжаться их судьбами.
Гастроли продолжались в Европе. И вот в Берлине Надежда познакомилась с Марком Эйтингтоном – богатым «русским» евреем, вернее, крещеным евреем, который был женат на бывшей актрисе Малого театра. Этот человек был баснословно богат, и дружбу с ним Плевицкая воспринимала не только как возможность общения с приятным человеком (а Марк Яковлевич и в самом деле был приятным человеком), но и житейскую радость (к примеру, при первой же встрече Эйтингтон преподнес Плевицкой на ее концерте великолепный букет и золотой браслет). Он же оплатил издание книг ее воспоминаний – «Дежкин карагод» и «Мой путь с песней», – записанных писателем Иваном Лукашом и оконченных в 1929 году. Книги вышли в издательстве «Таир», которое принадлежало Рахманинову, и вторую книгу Плевицкая посвятила своему щедрому меценату: «Нежно любимому другу М.Я. Эйтингтону…»
Что и говорить, он и впрямь был щедр: частенько ссужал певицу деньгами… не настаивая на возвращении долгов. Это было очень удобно. Ведь, хотя благосостояние пары Плевицкая – Скоблин постепенно укреплялось, до настоящего материального благополучия было еще далеко. Однако хорошо уже то, что Плевицкая снова вошла в моду. Теперь ее воспринимали не просто как представительницу интересного и где-то даже экзотического стиля – среди эмигрантов она стала символом прежней России, была вознесена на пьедестал особого обожания (немалую роль тут сыграла и прежняя любовь к ней государя-императора). И хоть актерская братия относилась к ней не без некоторой иронии, а все же не могла не признавать чарующей силы ее голоса. Особенно эта знаменитая ее песня «Занесло тебя снегом, Россия», имевшая над людьми просто-таки гипнотическую власть…
Николай Скоблин тем временем вернулся в руководство РОВСа. Организация в то время стала представлять значительную угрозу для Советской России, что являлось всецело заслугой генерала Александра Павловича Кутепова. РОВС стремился поддерживать боеспособность своих рядов для грядущей войны с «комиссарами», собирал разведывательную информацию, готовил диверсантов и террористов. К 1930 году РОВС имел восемь территориальных отделов, охвативших Европу, Дальний Восток, Северную и Южную Америку, Австралию, активно сотрудничал с разведками Польши, Румынии, Англии, Японии. Генерал Кутепов взаимодействовал с «северо-восточной секцией» 2-го (разведывательного) отдела Генштаба Франции, который вел подрывную работу против СССР.
РОВС не скрывал: если нет сил на военную интервенцию, то основными методами борьбы против красной России должны стать диверсии, шпионаж и террор. Проникшие в СССР эмиссары РОВСа совершили несколько дерзких акций. Седьмого июня 1927 года были брошены бомбы в зал заседаний партийного клуба в Ленинграде, ранены тридцать активистов. В 1928 году взрывное устройство сработало в бюро пропусков ОГПУ. Закордонный центр монархистов представлял реальную угрозу Советской России.
Разумеется, ОГПУ не желало с этим мириться. В руководство РОВСа засылались разведчики и провокаторы из СССР, но они проваливались один за другим. В бутылке водки, презентованной генералу Кутепову, был обнаружен яд. Тогда в РОВСе были приняты особые меры безопасности, однако… однако вскоре в войсковом союзе произошло событие не просто странное, но страшное и загадочное. Среди бела дня в Париже был похищен генерал Александр Павлович Кутепов.
Выйдя из своей квартиры на улицы Русселе в десять утра 26 января 1930 года, он должен был в половине двенадцатого быть на панихиде по генералу Каульбарсу в церкви «Союза галлиполийцев». Больше его никто не видел и никто ничего толком о нем не знал. Какой-то человек вроде бы оказался случайным свидетелем загадочного происшествия: на улице Удино, близ бульвара Инвалидов, генерала с помощью французского полицейского (конечно, переодетого агента ОГПУ) втолкнули в автомобиль, прижали к лицу тряпку, очевидно смоченную эфиром, и увезли. Вообще множество очевидцев обращались в полицию и рассказывали, что видели генерала там-то и там-то, вплоть до севера Нормандии.
Парочка, которая прогуливалась в дюнах Фале де Вашнуар, с изумлением заметила, что на пустынный пляж прибыли две вполне городские машины: «Альфа-Ромео» и красное такси «Рено». Влюбленные видели также моторную лодку, стоящую у берега, и пароход на рейде. Двое пассажиров автомобиля вытащили какой-то большой продолговатый предмет, завернутый в мешковину, взвалили на плечи, вошли в воду и положили предмет на дно лодки, в которой находились еще два человека. Лодка на полной скорости помчалась к пароходу, который поднял якорь и ушел, как только находившиеся в лодке и их таинственный груз оказались на борту. Это был советский пароход «Спартак», неожиданно покинувший Гавр днем раньше.
Официальное расследование похищения длилось долго, и наконец французское правительство предпочло замять дело, дабы не рисковать разрывом отношений с СССР. Частное следствие по делу Кутепова было проведено Владимиром Львовичем Бурцевым, известным издателем и журналистом, разоблачившим в свое время знаменитого провокатора Азефа, что стало истинной «бомбой» в рядах эсеров. Бурцев умудрился выяснить, что организовали похищение сотрудники советских представительств во Франции, все – штатные агенты иностранного отдела ОГПУ СССР.
Впрочем, все это, само собой, выяснилось гораздо позднее. Пока же французская полиция искала следы генерала, а его семья была погружена в глубокую скорбь. Каждый день появлялась в квартире на улице Русселе Надежда Плевицкая – она была приятельницей жены пропавшего генерала – и ласково утешала хозяйку:
– Я видела его во сне. С ним все в порядке, ему хорошо. Верьте – вы с ним еще встретитесь! – убеждала Плевицкая, и ее голос (благодаря которому критик А. Кугель в свое время «чувствовал «калужскую дорогу» с разбойничками и словно обонял братину зелена вина, которую пьет – не перепьет ухарь-купец») оказывал на Лидию Давыдовну Кутепову магическое, успокоительное воздействие.
Тем временем стало ясно, что исчез генерал Кутепов бесследно и скорее всего он убит. Кстати, позднее выяснилось, что доза эфира при похищении была дана генералу чрезмерная, так что большевики получили лишь бездыханное тело, от которого никакими пытками нельзя было получить никакой информации. Поэтому в РОВСе был избран новый председатель – генерал Евгений Карлович Миллер.
Его военная карьера была не столь блистательна, как у Кутепова, но тоже замечательна. Окончив Николаевское кавалерийское училище в Петербурге, Миллер служил затем в лейб-гвардии гусарском полку, окончил Академию Генерального штаба, был военным атташе в Бельгии, Голландии, Италии, находился на штабной работе. В 1915 году был произведен в генерал-лейтенанты, командовал корпусом в Первую мировую войну, а во время гражданской был военным губернатором Северного фронта. По свидетельству современников, Миллер встал во главе РОВСа вовсе не из-за честолюбивых устремлений, которых был начисто лишен, а лишь потому, что был первым заместителем у Кутепова.
Однако если он не страдал переизбытком амбиций, то его собственные заместители, а также руководители региональных отделений определенно им страдали. РОВС терзали внутренние противоречия. Кутепов был боевым офицером, и его авторитет считался бесспорным, а «штабист» Миллер не нравился многим. Например, Скоблину. Николай Владимирович считал, что пора «стариков-теоретиков», не нюхавших, так сказать, пороха, давно миновала, время выдвигать боевую молодежь. Прежде всего, его, генерала Скоблина. Между прочим, в это время Николай Владимирович предложил заслать в Россию на подрывную работу… его и его жену. Идея была признана фантастичной – никто в руководстве РОВСа не верил в то, что амбициозный генерал и экзальтированная певица способны исполнять секретные задания.
Не верил и генерал Миллер.
Шло время, и постепенно стало ясно, что под руководством Миллера подрывная работа в СССР пошла с еще бо?льшим размахом и эффектом. И постепенно власть его в РОВСе стала неоспоримой, авторитет укрепился настолько, что на торжественном вечере, посвященном памяти Лавра Георгиевича Корнилова, офицеры его дивизии, которые ревностно чтили свои боевые воспоминания, решили сделать великолепный жест. Генерал Скоблин, который, как мы помним, командовал в армии Врангеля 2-й Корниловской дивизией, произнес такую речь:
– Сегодня мне хочется дать доказательства нашей преданности нашему главе, работающему в столь трудной и морально тяжелой обстановке. По нашей добровольческой традиции от имени офицеров полка я прошу его превосходительство генерала Миллера зачислить себя в списки нашего полка.
Крики «ура», шампанское… Миллер был растроган до глубины души – прежде всего тем, что Скоблин, которого он уважал, смог подняться над их разногласиями. С этого вечера началась близкая дружба между Миллером и его женой и Скоблиным с Плевицкой.
Тем временем они стали вполне богатыми людьми. Похоже, предчувствия Скоблина оправдались, и выступления Надежды Васильевны приносили хорошие деньги. Они позволили супружеской паре поселиться в симпатичном пригороде Озуар-ля-Феррьер, купить там дом и автомобиль. Дом стоил немало – 82 тысячи франков. Скоблин, который подписывал договор, внес 10 тысяч наличными и обязался выплачивать по 10 тысяч ежегодно еще семь лет.