– Это мы узнаем очень скоро! – пролаял обвинитель.
В то же мгновение один из мужчин схватил Марину за локти и свел их за спиной с такой силой, что она взвыла от боли. Но тотчас тяжелая потная ладонь запечатала ей рот.
Второй мужчина выхватил нож и разрезал веревки, опутывавшие Агнесс. Две пощечины привели девушку в чувство. Она застонала, пошевелилась, пытаясь встать. Человек в балахоне вздернул ее на ноги и держал так некоторое время, пока Агнесс не глянула вокруг осмысленным взором.
Первой она увидела Марину: с заломленными за спину руками, едва ли не стоящую на коленях, – и глаза ее сверкнули торжеством. Хрипло хохотнув, Агнесс захлопала в ладоши, но тут же веселье сползло с ее израненного лица, выбелив его до мертвенной желтизны: она разглядела белые балахоны, столпившиеся вокруг.
Истерически вскрикнув, Агнесс заметалась, потом прижала ладони к лицу, постояла так несколько мгновений. Затем испустила пронзительный звериный вопль, от которого Марина на минуту оглохла, некоторые мужчины зажали уши ладонями, а поодаль в лесу с гомоном взвилась птичья стая. Агнесс затопталась на месте и вдруг закружилась волчком, растопырив руки, с которых почти до земли свисали длинные, испачканные песком рукава, бормоча какие-то слова. Все стояли недвижимо, словно не в силах отвести от нее глаза. У Марины помутилось в голове. Один из белых братьев покачнулся, рухнул на колени, с протяжным стоном схватился за голову.
– Ветер! Она накликает ветер! – раздался хриплый крик.
– Ну, а я воюю не ветром, клинком! – усмехнулся человек, недавно угрожавший Марине, и легонько чиркнул острием шпаги по шее Агнесс.
Взвизгнув от боли, та замерла, схватившись за горло, и красные струйки быстро-быстро потекли меж ее пальцев. Лезвие снова блеснуло – и Агнесс с новым криком схватилась за щеку, которую пересекла красная черта. Девушка отшатнулась, но человек со шпагой не отставал, и кровавая отметина легла на ее лоб.
Агнесс кинулась к реке, потому что с трех сторон все теснее обступали белые балахоны. И тот, кто держал Марину, двинулся вперед, подталкивая ее перед собой.
Сименс воздел руки. То же сделали и остальные, кроме одного, неостановимо гнавшего израненную девушку в воду. Вот она зашла по колени, потом по пояс, по грудь – он не отставал. На лице Агнесс уже не было живого места. Глаза ее на миг коснулись глаз Марины – взгляд ее был сплошь безумие и ужас. Шпага взвизгнула опять. Агнесс отпрянула, и дно ушло из-под ее ног.
– Назад! – скомандовал Сименс, и человек, загнавший Агнесс в воду, двинулся к берегу, то и дело оборачиваясь, чтобы взглянуть туда, куда неотрывно смотрели остальные. Голова Агнесс показалась над водой – и вновь погрузилась.
Марина зажмурилась. Сименс заговорил нараспев, но она слышала лишь звуки, из которых не в силах была составить слов, и не понимала, молится он или проклинает. Все чувства, все мысли оцепенели от ужаса…
Оглушительный звук вырвал ее из гнетущего кошмара. Открыв глаза, Марина увидела убийцу Агнесс, который, зажимая рану на груди, медленно оседал.
Руки, безжалостно державшие Марину, разжались, и она повалилась наземь, но тут же вскочила, забыв о боли. Не веря себе, уставилась на двух всадников, несшихся с обрыва. Снова раздался грохот выстрела.
– Милорд! Сэр Десмонд! – послышался испуганный крик, и Марине на миг показалось, что с неба обрушился снегопад – то на песок посыпались белые балахоны, которые «братья» в панике сбрасывали, вскакивая на своих коней и пускаясь вскачь.
Один из балахонов накрыл Марину, и, когда она с усилием выпростала голову, берег был пуст. Только два темных коня тянулись мордами к серебристой, спокойной воде. Два коня. Ее и… Агнесс.
Марина с усилием повернула голову и увидела Десмонда и Джессику. Десмонд подхватил Марину, встряхнул, прижал к себе:
– Ты жива, слава богу! Я думал, не успеем!
– Мы и не успели, – проронила Джессика. – Или они увезли Агнесс с собой?
Глаза Марины против воли устремились на сияющую гладь реки.
– Ты добилась своего! – вскрикнула Джессика, разразившись слезами.
Мгновение Десмонд недоумевающе смотрел на нее, потом перевел глаза на Марину – и вдруг подтащил к себе белый балахон, опутывавший ее:
– Это… твое? Tак ты, значит, тоже? О господи!
Руки его разжались, и Марина безвольно, как тряпичная кукла, рухнула на песок. С трудом приподняв голову, она увидела, как Десмонд вбежал по колени в реку, крича: «Агнесс! Агнесс!»
Рябь прошла по воде, словно там, на глубине, кто-то вздрогнул, пытаясь отозваться. И река вновь стала гладкой, будто шелковый плат.
Постояв еще мгновение, Десмонд повернулся и побрел к берегу. Марина лежала у него на пути, но он просто перешагнул через нее. В его походке было что-то нечеловеческое. Джессика с тревогой глядела ему вслед.
– Я хотела ее спасти! – едва разомкнула онемевшие губы Марина.
– Я не верю тебе! – выдохнула Джессика с ненавистью. – Ты нарочно отослала меня, чтобы присоединиться к ним и без помех расправиться с Агнесс!
Она поскакала вперед, догнала Десмонда, что-то долго говорила ему, и наконец он взобрался в седло. Два всадника скрылись в лесу, и конь Агнесс, вдруг сорвавшись с места, пустился вслед, словно ему было тошно на берегу.
А Марина еще долго лежала на песке, без мыслей и без чувств, пока начавшийся дождь не заставил ее подняться. Она вяло удивилась, что ее конь покорно ждал, пока она неуклюже взгромоздится в дамское седло и соберет поводья, выпавшие из рук. Покачиваясь в седле, поехала через лес. Сгущались сумерки, тропы не было видно. Казалось, все горести и бедствия мира, кои вились вокруг Марины с той вьюжной рождественской ночи, сейчас обрушиваются ей на плечи.
Имя брауни
Луна выглянула – и скрылась среди клочьев туч. Снова показалась, на миг заставив тусклым блеском вспыхнуть черепицу на крыше замка, и вновь скрылась за черным облаком. Как бы дождь не пошел…
Ночи становились все влажнее и теплее. Марина чувствовала это особенно остро, потому что дни проходили как бы мимо нее. Она почти не выходила из своей комнаты, и Глэдис, приносившая ей еду, даже перестала выманивать ее рассказами о жарком солнышке и щебете птичек, а только с молчаливым страхом поглядывала на мрачное, исхудавшее лицо «русской кузины» и торопилась убраться поскорее из комнаты, ставшей местом добровольного заточения. Никто, впрочем, не догадывался, что по ночам Марина все-таки выскальзывает из замка и бродит по лужайкам и тропинкам, кружит, словно мотылек, которого манит негаснущий свет в окне Десмонда… Иногда окно оказывалось темным, что означало – лорд Маккол покинул родовое гнездо. Марина только от Глэдис узнавала о том, что творилось в замке и деревне. Именно горничная поведала ей, что несколько арендаторов-фермеров, оказавшихся охотниками за ведьмами, были выселены с земель Макколов, что Сименс изгнан… хотя и никуда не ушел. Его хватил удар, и сэру Десмонду пришлось оставить обезножевшего старика в замке, поручив его попечению мистера Джаспера, который оправился от болезни. Разумеется, не сам Джаспер ходил за больным – на то была прислуга, и именно благодаря ей стало известно, что Сименс совершенно обелил леди Марион. Впрочем, отношение Глэдис к Марине не изменялось к худшему и до его признания: Агнесс яростно не любили в замке, и хоть смерть ее была ужасна, девушка сочла, что она заслужила свою участь. Марина не знала, дошли ли слова Сименса до лорда Маккола – Десмонда она так и не видела. Судя по всему, он спокойно воспринял ее затворничество. Как, впрочем, и Джессика.
Потеря только что обретенной дружбы огорчала Марину до слез. Недоверие Джессики было оскорбительно! Ведь видела потрясение Марины, пыталась помешать ей спуститься на берег, а потом вдруг, ни с того ни с сего… Конечно, Джессика в тот момент прямо-таки обезумела от ужаса, ее отчасти можно понять… Но все-таки Марина чувствовала себя преданной и бесконечно одинокой. Худо-бедно, а 31 июля медленно, но верно приближалось, и все чаще Марине приходила мысль, что у нее есть возможность расчудеснейшим образом отплатить Десмонду за все, что ей пришлось перенести по его вине.
Нет, она больше не мечтала о том роковом выстреле. Вот ведь желала Агнесс зла, а потом жизнь готова была положить, лишь бы спасти соперницу. Но кто-то же подсунул в шкаф Марины куклу с иголкой в сердце! И почему-то именно след Агнесс отпечатался на рассыпанном маке! Дыма без огня не бывает… Но если Десмонд у нее на глазах пустит себе пулю в лоб, не будет ли это повторением действа на берегу реки? А вот ежели он с нею повенчается, подтвердив публично то, что было совершено тайком, кто тогда в Маккол-кастл посмеет посмотреть сверху вниз на «русскую кузину»! И Джессике придется очень постараться, чтобы заслужить прощение миледи Марион…
* * *– Алан! Алан!
Марина, вышедшая на прогулку, услышала крик и вздрогнула так, что с трудом удержалась на ногах. Наверное, какая-нибудь служаночка зовет своего дружка. Пришла на свидание, а его нет на месте. Но почему она кричит с таким отчаянием? Может, застала милого с другой?
Марина печально хохотнула, да так и замерла с открытым ртом, увидев черный клубочек, прокатившийся по лужайке от кустов к замку.
Неужели Макбет, которого Марина уже много дней не видела, словно и кот тоже заразился всеобщим отчужденным отношением к ней? Глупости, кот белый, да и существо это гораздо больше. Вот оно распрямилось и замахало руками, слишком длинными для его коротенького тела…
– Брауни! – так и ахнула Марина.
– Алан! – послышался новый испуганный зов, и Марина удивилась еще более: разве порождение нечистого духа, брауни, может носить человеческое имя? А ему оно, несомненно, знакомо: брауни остановился, неуклюже затоптался на своих коротеньких ножках и начал медленно поворачиваться на зов. Тогда Марина неожиданно для самой себя окликнула:
– Алан! Иди ко мне!
И брауни замешкался, не зная, на чей зов спешить. Но поскольку новых окликов не последовало, со всех своих коротеньких ножек заспешил в сторону ближнего голоса – к Марине.
Она не знала, как смогла не кинуться прочь, стеная от страха и отвращения. Вцепилась в какой-то куст, чтобы удержать себя на месте, и во все глаза смотрела на приближавшийся к ней темный клубок. И в это мгновение взошла луна.
– Господи милостивый! – выдохнула Марина, разглядев хорошенькое детское личико на уродливом мохнатом теле, и у нее обморочно зашлось сердце. Но в тот же миг рука ужаса разжалась, ибо она разглядела длиннополое и длиннорукавное одеяние, что-то вроде неуклюжей шубенки, облегавшее ребенка. И ей уже не было страшно, когда дитя с разбегу кинулось к ней, так что Марине ничего не оставалось, как подставить руки, подхватить его и прижать к себе.
Ребенок счастливо засмеялся, и в алом ротике сверкнули жемчужные маленькие зубки. Не веря глазам, смотрела Марина в светло-голубые глаза, казавшиеся в лунном свете похожими на опалы, на льняные вихры, выбивавшиеся из-под круглой, плотно завязанной шапочки. Она уже видела это личико… Нет, не может быть!
Ребенок на ее руках вдруг завертелся и плаксиво шепнул:
– Жарко…
Светлые бровки жалобно изломились.
И в самом деле: ночь тепла, дитя набегалось, а в такой шубейке и в мороз взопреешь. Марина осторожно поставила малыша на траву и принялась развязывать тесемки шапки и поясок шубы.
Почувствовав прохладу, дитя радостно завертело головой. Шапочка свалилась, и лунный луч заиграл на гладенько причесанной головке.
– Ты кто? – спросило дитя. – Мамочка?
У Марины почему-то перехватило горло.
– Погоди-ка раздеваться. Как бы не простыть на ветру… – И она вновь принялась напяливать шапку на светлую головку, как вдруг дитя исчезло из ее рук. Марина какое-то мгновение так и сидела на корточках, тупо уставясь туда, где только что был ребенок. «Брауни, настоящий брауни! – мелькнула мысль. – Был да исчез!»
И только потом она сообразила, что малыш исчез не сам по себе, а был вырван из ее рук женщиной, которая сейчас ломилась через кусты, держа «брауни». А тот тихонько смеялся – словно серебряные колокольчики перезванивали! – и махал Марине.
Девушка ринулась следом, повинуясь той же слепой вещей силе, которая нынче ночью направляла ее поступки. В несколько прыжков догнала убегавшую женщину, что было силы вцепилась в ее плечи, рванула… и тут же согнулась, зашлась от боли, хватаясь за колено. Потому что похитительница ребенка, не оборачиваясь, лягнула ее, как норовистая кобылица, и снова бросилась в глубину парка.
К тому состоянию изумления и возбуждения, в котором находилась Марина, не хватало только примешаться ярости. Теперь ее ничто не могло удержать! Через пару минут она налетела на женщину с таким пылом, что сшибла ее с ног и сама рухнула сверху.
Где-то внизу кучи малы задавленно пискнул ребенок. Женщина, обретя силу, встала, и какое-то мгновение Марина болталась на ее спине. Затем, пнув соперницу под колени, снова свалила ее. Оттолкнув бестолково топтавшегося рядом плачущего ребенка, та в отчаянии крикнула:
– Беги, Алан! – И бессильно замерла под тяжестью Марины, которая от изумления так и оцепенела на теле поверженного врага.
Голос женщины еще раньше показался ей знакомым, а теперь она окончательно узнала его. Флора! И лицо, в которое, не веря глазам своим, вглядывалась Марина, было именно лицом любовницы Джаспера… матери маленькой Элен.
– Алан? – хрипло выдохнула Марина, усаживаясь поудобнее и не выпуская руки Флоры, которую она заломила той за спину. От боли женщина тихо застонала, но Марина не ослабила ни хватки, ни крепких тисков колен. Ей было жаль Флору, однако Марина не собиралась упускать наконец-то явившуюся возможность пробить хоть малую брешь в серой непроницаемой стене вопросов без ответов, обступивших ее с самого первого дня пребывания в замке. – Значит, Алан? А где тогда Элен? Или у тебя родились близнецы? Почему же тогда ты прячешь второго?
– Нет у меня никаких близнецов, – буркнула Флора. – И Алана никакого нет. Я звала свою дочь, Элен, а вам бог весть что почудилось. Вы уж лучше отпустите нас, миледи…
В голосе ее зазвучали слезы, тело, на котором утвердилась Марина, расслабилось, но победительница была настороже и не упустила мгновения, когда пленница внезапно рванулась, пытаясь освободиться. Ей это непременно удалось бы, ведь Флора была куда сильнее и крепче Марины, но боль в вывернутой руке заставила ее со стоном рухнуть и замереть неподвижно, задыхаясь от тихих, бессильных рыданий.
Марина задумчиво прищурилась. Флора не зовет на помощь – почему? Конечно, ночные прогулки с ребенком, обряженным в чертика, покажутся странными не только одержимому Сименсу, однако терпеть такую боль… Впрочем, нет, не боль так исказила ее лицо. Это беспокойство, вернее сказать, страх! Она косится на ребенка, задыхающегося от сдавленных, испуганных рыданий, которые вот-вот перейдут в тот отчаянный детский плач, который непросто бывает унять даже самой ласковой мамке или няньке. Вот этого и боится Флора больше, чем боли. Она боится шума!
Осознав это, Марина вскочила, отпустив руку пленницы.
– Успокой ребенка! – А поскольку Флора так и лежала неподвижно, слишком ошеломленная внезапным освобождением, чтобы поверить в него, Марина снова сердито схватила ее за руку и рывком заставила подняться. – Да сделай же что-нибудь, не то на крик сюда сбежится вся округа!
Растерянно моргнув, Флора бросилась к ребенку и подхватила его, но рука ее, изрядно-таки вывернутая Мариною, ослабев, повисла. Она выронила бы ребенка, да Марина оказалась рядом, перехватила малыша, прижала к себе. Дитя поуспокоилось и теперь лишь протяжно, недовольно всхлипывало и вздыхало, но ясно было, что опасность переполоха исчезла.
Предостерегающе поглядывая на Флору, Марина запустила руку поглубже в детские одежки и кивнула, получив самое достоверное доказательство.
– Значит, это все-таки Алан! – тихонько воскликнула она. – Mальчишка! Зачем же ты выдавала его за девочку?
Флора только глазами сверкнула, пытаясь прийти в себя после бурной схватки. Каждую минуту ожидая нападения – глаза Флоры горели таким опасным огнем, – Марина попробовала вразумить ее: