Негромкий голос вырвал ее из пучины кошмара и вернул в мягкий уют фургона.
Разве можно жить после того, что сделал с ней Клэнси? Больше, чем надругательства, ее терзало то, что она зачала от него ребенка. Теперь ей нет места на этой земле…
Ма Лэнгстон явно придерживалась другого мнения. Прижав Лидию к своей необъятной груди, она начала успокаивать ее:
– Это же только сон. Ты недавно болела, вот тебя и мучают кошмары. Не бойся – пока ты с нами, с тобой ничего не случится.
Постепенно мучительный страх отступил. Клэнси мертв. Лидия сама видела, как из раны на его голове хлестала кровь, заливая уродливое лицо. Больше он до нее не дотронется.
Прерывисто вздохнув, она прижалась к груди своей утешительницы и вскоре уснула. Ма опустила девушку на комковатую подушку, казавшуюся Лидии царским ложем, поскольку последнее время она ночевала на сосновых иглах, в стоге сена, а то и просто привалившись к стволу дерева.
Несчастная погрузилась в спасительное забытье, а Ма сидела рядом, держа ее за руку.
* * *На следующее утро Лидия проснулась от шума и толчков: фургон двинулся в путь. При каждом повороте гремели кастрюли и сковородки. Поскрипывала кожаная сбруя, а металлические крепления весело позвякивали. Ма правила лошадьми, подкрепляя громкие понукания ударами кнута. Почти таким же тоном она поддерживала оживленный разговор с одним из своих отпрысков. Ее болтовня была поучительной и назидательной.
Лидия переменила положение в постели, слегка повернула голову и увидела белобрысую девчушку, в упор уставившуюся на нее большими любопытными голубыми глазами.
– Ма, она проснулась! – так громко завопила девочка, что Лидия невольно поморщилась.
– А я что говорила! – удовлетворенно откликнулась Ма. Девочка по-прежнему не сводила глаз с Лидии.
– Меня зовут Анабет.
– А меня Лидия, – с трудом отозвалась больная, у которой пересохло во рту.
– Знаю. Ма не велела называть тебя просто девушкой, не то обещала наградить подзатыльником. Есть хочешь?
– Нет. А вот пить хочу.
– Ма говорит, что жажда от лихорадки. У меня одна фляга с водой, а другая с чаем.
– Сначала воды. – Сделав несколько жадных глотков, Лидия устало опустилась на подушку. – А потом, может, и чаю выпью.
Лэнгстоны принимали как должное жизнь во всех ее проявлениях. Лидия же чуть не умерла со стыда, когда Анабет подсунула под нее тазик, а потом, нимало не смущаясь, выплеснула его содержимое на землю.
В полдень, во время остановки, Ма взобралась в фургон и поменяла Лидии пеленку.
– Кажется, кровит уже меньше. Да, как будто все заживает. Но еще несколько дней тебе вставать нельзя.
В этих словах не было ничего грубого, и все же Лидию смутило, что ее так бесцеремонно рассматривают. Странно, что она сохранила чувствительность, несмотря на те условия, в каких провела последние десять лет. Наверное, ей передалась утонченность матери. Им пришлось переехать на ферму Расселов. Лидия знала, что из-за них и ее с матерью стали считать «белой швалью». Стоило им отправиться в город – к счастью, это случалось нечасто, – как вдогонку неслись оскорбительные намеки и ругательства. Слова она не всегда понимала, а вот насмешливый тон запал девочке в душу на всю жизнь.
Иногда Лидии хотелось крикнуть, что они с мамой совсем не такие, как Расселы. Но кто стал бы слушать босоногую оборванку? Ведь внешне она ничем не отличалась от хозяев фермы, поэтому над ней издевались так же, как и над ними.
Лэнгстоны же вели себя совсем иначе. Они не обращали внимания на грязное заштопанное платье Лидии, не презирали ее за то, что она родила ребенка без мужа. Словом, относились к ней с уважением.
Лидия понимала, что не заслуживает уважения, хотя больше всего на свете хотела именно этого. Возможно, годы уйдут на то, чтобы очиститься от позора, которым запятнали ее Расселы, но если, очищаясь, она умрет, значит, достигнет цели.
В течение дня Лидия познакомилась со всеми Лэнгстонами.
– Это мой старшенький, Джейкоб, но мы зовем его просто Бубба. А это Люк, – представила сыновей Ма. Мальчики робко просунули головы в фургон.
– Спасибо, что помогли мне, – сказала Лидия. Теперь, когда с Клэнси было покончено, она действительно была рада, что дети спасли ей жизнь, и будущее рисовалось не таким уж мрачным.
Мальчики, вспыхнув до корней волос, пробормотали:
– Не за что.
Следом по старшинству шла общительная голубоглазая двенадцатилетняя Анабет, за ней погодки – Мэринелл, Сэмюэль и Атланта. Самой маленькой, Мике, было чуть больше трех.
Уже под вечер состоялось знакомство с главой семейства.
– Добро пожаловать, мисс… Лидия. – Зик сдернул шляпу с лысеющей головы, и, когда он улыбнулся, девушка заметила, что спереди у него осталось всего два зуба.
– Извините, что доставила вам столько хлопот.
– Да что вы! Никаких хлопот, – добродушно возразил Лэнгстон.
– Я уйду, вот только немного поправлюсь. – Она не имела представления, куда пойдет и что будет делать, но понимала, что нельзя бесконечно пользоваться гостеприимством этих славных людей, у которых и своих голодных ртов хватает.
– Ни о чем не тревожьтесь, выздоравливайте поскорее. А потом мы что-нибудь придумаем.
Видимо, все Лэнгстоны дружно придерживались того же мнения. Что же касается прочих… Лидия была уверена, что во всех фургонах уже судачат о явно незамужней женщине, которая родила в лесу мертвого ребенка. Однако все попытки сердобольных путешественников навестить бедняжку решительно пресекала Ма. Она утверждала, что дело идет на поправку и вскоре Лидия сама сможет выйти к ним.
Первое знакомство со спутниками семейства Лэнгстонов действительно произошло очень скоро. Проснувшись ночью от громкого стука в стенку фургона, Лидия вскочила и натянула на себя простыню. Она была уверена, что это Клэнси пришел за ней с того света.
– Чего ты всполошилась? Ложись, – прошептала Ма.
– Ма Лэнгстон! – донесся снаружи встревоженный мужской голос. – Вы здесь?
– Что за шум, черт побери? – недовольно заворчал Зик, спавший под фургоном вместе со старшими сыновьями.
– Извини, старина. У Виктории начались роды. Не могли бы вы пойти со мной, Ма? – взволнованно продолжал мужчина, чуть понизив голос. – Она почувствовала себя плохо сразу после ужина. Это наверняка ребенок, а не несварение желудка.
Ма добралась до края фургона и откинула брезентовый полог.
– Это вы, мистер Коулмен? Говорите, ваша жена рожает? По-моему, ей еще рано…
– Мне тоже так казалось. Она… – Голос его пресекся. – Она очень страдает. Так вы придете?
– Уже иду, – бодро откликнулась Ма, снова ныряя в фургон за ботинками. – А ты лежи, отдыхай, – обратилась она к Лидии. – Анабет присмотрит за тобой. Если, не дай Бог, я тебе понадоблюсь, она живенько за мной сбегает. Похоже, еще одно дитя вот-вот появится на свет, – философски заключила Ма, накинув на плечи пеструю шаль.
Глава 2
Ма не возвращалась до утра. К тому времени фургоны снова тронулись в путь. По лагерю разнесся слух, что миссис Коулмен пока не родила, но настаивает на том, чтобы караван не задерживался из-за нее. Бубба вызвался править фургоном вместо мистера Коулмена, а Зик занял место жены.
В отсутствие матери Анабет как старшая взяла на себя обязанности кухарки. Она же присматривала за младшими детьми да еще ухитрялась помогать Лидии. Ту поразило, что девочка сменила ей пеленку с необычайной ловкостью – видимо, процесс родов не составлял тайны для юной мисс Лэнгстон.
– Мне очень жаль, что тебе приходится этим заниматься, – смущенно пробормотала Лидия.
– Подумаешь! Я и для мамы это делала, когда она рожала Мику. К тому же месячные у меня с десяти лет.
В полдень, когда фургоны остановились, вернулась Ма и с грустью сообщила, что миссис Коулмен умерла полчаса назад, родив перед этим сыночка.
– Уж больно хрупкая была, бедняжка! А как мистер Коулмен убивается, страшно глядеть. Bсe корит себя за то, что взял жену с собой. Правда, она уверяла, что родит только в сентябре, а тогда бы мы уже добрались до Джефферсона. Жаль парня, да и не его вина, что так получилось…
– А ребенок? – спросил Зик.
– Малюсенький, в чем душа держится. Сил не хватает даже кричать – пищит, как мышонок. Не удивлюсь, если и он последует за матерью. – Печально вздохнув, Ма заглянула в фургон. Ее беспокоило здоровье второй пациентки: – Ты-то как, Лидия?
– Прекрасно, миссис Лэнгстон.
– Зови меня просто Ма. Анабет хорошо за тобой ухаживает? Извини, что я тебя бросила, но ведь моя помощь была нужна миссис Коулмен, а теперь во мне нуждается и малыш.
– Конечно. Со мной все в порядке. Вот немного поправлюсь и постараюсь избавить вас от своего общества.
– Еще чего выдумала! А ты вправду хорошо себя чувствуешь? Тогда почему щеки такие красные? – Ма прикоснулась ко лбу Лидии. – Никак опять жар! Скажу Анабет, чтобы сделала тебе холодный компресс.
На самом деле Лидия чувствовала себя неважно, но не хотела расстраивать миссис Лэнгстон, у которой и без того хватало забот. С утра у Лидии сильно болела грудь, и она проспала весь день, поскольку караван – из уважения к мистеру Коулмену – остановился. После вечерней трапезы должна была состояться печальная церемония похорон.
Анабет наскоро покормила Лидию ужином, и больная, блаженно вытянувшись на постели, уставилась в брезентовый потолок. О погребальном ритуале она имела довольно смутное представление – знала только, что там поют псалом во славу Христа. Как ни странно, ей даже удалось припомнить слова. Сколько же лет она не была в церкви – десять, двенадцать? А псалом все-таки остался в памяти… Почему-то это ее обрадовало. Она заснула с улыбкой на губах и проснулась, только когда Лэнгстоны вернулись в фургон.
Следующий день в точности походил на предыдущий, а вот состояние Лидии резко ухудшилось. Груди затвердели и набухли до того, что, казалось, вот-вот лопнут. Воспользовавшись отсутствием Анабет, Лидия заглянула под сорочку и ужаснулась – соски побагровели и растрескались. Прикосновение к ним причиняло жгучую боль.
Ма Лэнгстон, занятая малышом, вернулась в фургон только ночью, когда все уже спали. Одна Лидия беспокойно металась по постели и слабо постанывала.
– Боже милостивый! Что опять стряслось? – участливо спросила Ма, склоняясь над молодой женщиной.
– Простите… Я… грудь очень болит.
Проворно расстегнув пуговицы ночной сорочки, Ма увидела разбухшие груди Лидии.
– Господи! Как же я не сообразила? Конечно, это из-за молока. Ребеночка-то у тебя нет… – Она поспешно осеклась. – Пойдем.
– Куда? – удивилась Лидия. – Мне и надеть нечего.
– Не важно. – Ма помогла ей подняться. – У тебя есть молоко, да нет малыша, а рядом погибает малыш, которому нечего есть. Ты нужна ему.
Лидия догадалась, что миссис Лэнгстон хочет отвести ее к ребенку, который не переставая плакал уже вторые сутки. Значит, Лидию увидит и тот мужчина, что приходил тогда ночью. Он будет разглядывать ее, возможно, даже спросит, как она оказалась в лесу и почему родила ребенка, не имея мужа. В фургоне Лэнгстонов было так уютно, что Лидии вовсе не хотелось покидать его.
Однако Ма была настроена решительно. Накинув шаль на плечи девушки, она помогла ей спуститься.
– Ботинки у тебя совсем развалились, так что иди лучше босиком. Только смотри не наступи на камень!
Коснувшись ступнями земли, Лидия вздрогнула так сильно, что это болью отозвалось в груди. Она сознавала, что выглядит ужасно – в ночной сорочке и шали, босая, непричесанная, немытая.
– Ма, как же я появлюсь на людях в таком виде!
– Глупости! – отрезала та и повела к соседнему фургону – единственному, где горел свет. – Только ты можешь спасти жизнь этому ребенку, а до твоего вида никому и дела нет.
Как раз в этом Лидия сомневалась – слишком часто ее называли «белой швалью». Люди порой бывают так грубы и несправедливы…
– Мистер Грейсон, – негромко позвала Ма, когда они поравнялись с фургоном, и откинула брезентовый полог. – Помогите, пожалуйста.
Она подтолкнула Лидию к фургону, и сильные руки втащили ее внутрь. Следом втиснулась Ма.
В первое мгновение всех охватило замешательство. Седой мужчина и стоявшая рядом с ним худая женщина во все глаза уставились на незнакомую девушку. Лидия потупилась.
– Это мистер Грейсон, наш старший, – показала на седовласого Ма Лэнгстон. Лидия молча кивнула. – А это миссис Леона Уоткинс.
Разговор вели шепотом – из уважения к третьему присутствующему, темноволосому мужчине, который сидел на низенькой скамеечке, обхватив руками голову, и казалось, не замечал ничего вокруг.
Первой заговорила тощая дама:
– Кто она такая… и чего шастает здесь голая? А, это, наверное, та девушка, которую нашли ваши сыновья. Признаться, я поражена, что вы осмелились привести сюда подобную особу, да еще в такое время! Мы только что предали земле тело бедной миссис Коулмен, и кто знает, может быть, скоро и ее дитя…
– Может, да, а может, нет, – возразила Ма, явно не питавшая особой симпатии к миссис Уоткинс. – Мистер Грейсон, позавчера эта девушка родила. У нее есть молоко. Вот я и подумала – если малыш мистера Коулмена может сосать…
– О господи! – Пораженная миссис Уоткинс замахала руками, словно отгоняя злых духов.
Не обращая на нее внимания, Ма по-прежнему адресовалась к седовласому:
– Может, малютка выкарабкается, если Лидия начнет его кормить.
Миссис Уоткинс вмешалась в разговор, не дав мистеру Грейсону и слова вымолвить. Пока шел спор, Лидия украдкой осматривала фургон. Стеганые одеяла, сложенные стопкой в углу, показались ей богаче лэнгстоновских. Одно из них даже украшала атласная лента. Возле ящика, где стоял сервиз из китайского фарфора, Лидия увидела крошечные детские ботиночки.
Затем взгляд Лидии задержался на широко расставленных ногах мужчины, обутых в высокие черные сапоги, немного поношенные, но из хорошей кожи. Деревянные дюймовые каблуки блестели, как отполированные. Судя по размеру сапог, их обладатель был немалого роста.
– Говорю вам, это никуда не годится! – услышала Лидия пронзительный крик миссис Уоткинс, и в следующее мгновение костлявые пальцы вцепились ей в подбородок и заставили поднять голову.
Лицо, представшее взору девушки, не блистало красотой. Особенно выделялся нос, заостренный и длинный, как лезвие ножа. Губы – вероятно, потому, что их часто неодобрительно поджимали, – превратились в узкую полоску, от которой расходилась сеть мелких морщинок. Глаза были под стать голосу – злобные, осуждающие.
– Вы только поглядите на нее! Сразу видно, что за птица. Наверное, обыкновенная шлюха – прости меня, Господи, за такие слова! Сама небось не знает, от кого родила, да и ребенка придушила, чтобы от него избавиться…
Ошеломленная этим потоком несправедливых обвинений, Лидия не сразу нашлась с ответом и лишь через минуту тихо, но твердо возразила:
– Это неправда.
– Успокойтесь, миссис Уоткинс, – миролюбиво заметил мистер Грейсон. По природе человек добродушный, на этот раз он был склонен согласиться с собеседницей. Девица и в самом деле не внушала доверия – какая-то диковатая, неприбранная. Одета черт знает во что, непричесана, к тому же так и сверлит их взглядом. И глаза бесстыжие…
– Вовсе она не шлюха! – вмешалась Ма Лэнгстон. – А коли и так, кто еще, по-вашему, сможет кормить ребенка? Уж не вы ли, Леона Уоткинс?
– Да я ни за что…
– Вот именно, – торжествующе перебила Ма. – Сомневаюсь, чтобы из этих сморщенных сисек удалось выдавить хоть каплю молока…
– Дамы, прошу вас! – взмолился сконфуженный мистер Грейсон.
Глаза миссис Уоткинс сверкали от ярости, однако она лишь молча раздувала ноздри.
– Мистер Грейсон, ваша обязанность – заботиться обо всех, кто с вами едет. Значит, и о новорожденном, – вкрадчиво начала Ма, игнорируя свою противницу. – Вы только послушайте, как он плачет! Единственная наша спутница, у которой есть молоко, уже кормит близняшек. Лидия – последняя надежда этого малютки. Неужели вы позволите ему умереть от голода?
Леона Уоткинс презрительно скрестила руки на груди, давая понять, что снимает с себя всякую ответственность за последствия. Если мистер Грейсон намерен руководствоваться советами Ма Лэнгстон – его дело. Она, Леона, всегда считала эту женщину невыносимо вульгарной и теперь убедилась, что была права.