Затем Анна пустилась быстрым шагом по едва различимой в траве лесной тропинке, ощущая за своей спиной чужое присутствие. Спустя миг уже сорвалась на бег, когда позади тихонько хрустнула сухая веточка, явно под чьим-то тяжелым шагом. Да, убеждала она сама себя, нет нужды бояться ей. Она ведь в землях отца, ничего худого случиться не должно. Быть может, это кто-то вышел пострелять птиц или зайца с утра. Но тогда почему не слышно собаки? Разве ходят на охоту без борзых?
А потом в голову пришла мысль о том, как она выглядит ныне: толком непричесанная, в простом платье, которое уже успела испачкать в траве, намочить подол в утренней росе, оттого тот стал совсем темным от пыли с тропы, налипли сухие веточки к мокрой ткани. Эта-то мысль о собственной неопрятности гнала Анну вперед гораздо быстрее страха от чужого присутствия в лесу.
Она поняла, что это не охотник и не праздный гуляющий, когда расслышала, как тот, кто был позади, тоже ускорил шаги. Теперь ему таиться не было необходимости, теперь он уже открыто догонял ее и так быстро, что Анна едва сдерживала крик. Добежать бы скорее до залесной аллеи, в парке непременно будет кто-то из дворовых в этот час!
Уже впереди показался просвет, за которым должен был начаться ровный ряд лип и тополей, когда Анна была поймана, словно загнанный зверек. Мужская рука схватила ее за запястье, отчего Анна вскрикнула испуганно, и резко развернула к себе. Анна не устояла на ногах от такого рывка, упала на грудь своего преследователя, уже готовая кричать в голос, призывая к себе людей из парка. Должен же кто-то услышать ее крик! И пусть потом она будет наказана папенькой, пусть в этот раз он не будет снисходителен к ее безрассудству, пусть разносят по округе толки, что она бегает по лесу нечесаная и неприбранная!
Но даже легкого звука не сорвалось с губ Анны, когда она подняла голову, чтобы взглянуть в лицо своего преследователя. Рука, что упиралась ладонью в грудь, обтянутую шелком камзола, вдруг ясно различила быстрый стук сердца его обладателя, и словно по тонкой нити, эта бешеная гонка крови в жилах передалась и ей, заставляя замереть на месте, сдержать крик, рвущийся из вздымающейся груди.
— Андрей…, - тихо прошептала Анна, когда, отпустив на волю ее запястье, он обхватил ладонями ее лицо, склонился над ним. Совсем не осознанно назвала его по имени, пульсирующему в ее голове сейчас, подражая стуку сердца. Он улыбнулся уголками губ в ответ на этот тихий шепот, а потом поцеловал ее.
Сначала легко, едва коснувшись губ, будто прося позволения на свою вольность. Отстранился на миг, заглянул в ее широко распахнутые глаза, в которых плескалось изумление и которые тут же стало заволакивать легкой дымкой, вмиг вскружившей ему голову, заставившей сделать свой последующий поцелуй более глубоким, более волнующим. Анна спустя миг положила свои пальчики на его ладони, и Андрей прервался, решив, что она хочет отстраниться от него. Но она всего лишь встала повыше на цыпочки, чтобы быть ближе к нему, к его губам, и он снова склонился к Анне, видя, как она тянется к нему.
Неужели Анна ранее думала, что никогда в своей жизни не позволит кому-либо так терзать ее рот, как когда-то это было на московском балу? Неужели желала запретить своему супругу даже мимолетно касаться ее губ некогда? О, какой глупенькой она была! Но разве могла она тогда подумать, что поцелуи могут быть такими схожими, но в то же время такими разными? Тот был злым, грубым, настойчивым, а этот… От этих поцелуев шла кругом голова, а мир вокруг, казалось, замирал, чтобы после засиять ярче, более глубокими насыщенными красками раскраситься вмиг. Хотелось, чтобы эти губы никогда не отстранялись, чтобы эти руки медленно и ласково гладили ее скулы и не останавливались ни на минуту.
— Почему не дышишь? — прошептал ей прямо в губы Андрей, и Анна едва сообразила, о чем он говорит, где они находятся, и кто вообще она такая. — Не надо… дыши, милая… дыши…
И она попробовала сделать вдох и выдох во время поцелуя, как он сказал, с удивлением обнаруживая, что это возможно, что нет нужды таить дыхание, как она делала ранее. И тогда Андрей поцеловал ее по-иному, еще глубже. От этого поцелуя ноги вдруг стали ватными, захотелось прижаться к нему теснее, и она вдруг позволила это себе: обхватила руками его шею, запустила пальцы в его мягкие волосы.
— Моя милая, — прошептал Андрей ей прямо в губы, и она улыбнулась, чувствуя, как распирает грудь от счастья, вспыхнувшего в ней в тот миг, едва она увидела его голубые глаза. — Моя милая!
От этих простых слов, от его нежного шепота у Анны снова кругом пошла голова. Отчего, удивлялась она, отчего ей так хорошо, когда его руки легко гладят ее спину через ситец платья? Отчего ей так покойно ныне, когда он смотрит вот так ей в глаза?
— Простите мне мою вольность, — тихо проговорил Андрей позднее, выпуская ее из своих объятий, но не из рук — он не в силах был сейчас отпустить ее ладони, не в силах не целовать ее тонкие пальчики. — Я не должен был… не должен… Но я увидел вас там, понял, что вы пришли. Отчего вы пришли? Я позволил себе надеяться, что вы были там из-за моей скромной персоны, не из-за страха за поручика Бранова.
— Бранова? — воскликнула Анна с таким протестом, что Андрей не мог не улыбнуться, и она потупила глаза в смущении. — Вы правы, я пришла туда из-за… не из-за поручика. Отчего? Ну, отчего вы все же стрелялись? Ах, какое безрассудство! Что если бы…?
— Не может быть «что если бы», милая Анна Михайловна, — покачал головой Андрей, по-прежнему улыбаясь. Ему нравилось ее девичье смущение, ее растерянность, ее наивность. Перед ним ныне снова была та Анечка, которую он порой вспоминал в отъезде из этих мест. — Я всегда вижу все возможные риски, всегда пытаюсь увидеть финал дела.
— Все может знать только Господь Бог, — возразила Анна, а потом вдруг вздрогнула, когда до них донесся крик из парка — дворовые уже выходили на садовые работы, перекрикивались. Она оглянулась в сторону усадьбы, а потом с явным сожалением в глазах на Андрея. — Мне пора идти. Скоро меня хватятся в доме.
Она произнесла это, а сама молила отчего-то неслышно: «Задержи меня! Хоть на миг задержи подле себя!». И он услышал ее немой призыв — снова обнял, на этот раз приподняв с земли и поставив на поваленный ствол небольшой осины, упавшей еще зимой, не выдержавшей тяжелого снежного груза на своих ветвях. Теперь их лица были на одном уровне, и Анне не приходилось приподниматься на цыпочки, чтобы быть ближе к нему, подставляя губы. И снова мир заиграл другими красками, а птицы защебетали чуть приглушенно, но явно прекраснее, чем ранее.
— Всю жизнь! — Андрей целовал ее ладони, а она с улыбкой смотрела на него сверху вниз со своего места на возвышении. — Всю жизнь я бы провел с тобой вот так — в этой лесной тиши, под щебет птиц! Хотя нет… всей жизни будет мало, чтобы насладиться тобой, моя милая…
И сердце Анны пело в груди от счастья. О Боже, как же она жила ранее, не зная о том, как сладко может замирать сердце, как могут подгибаться ноги от легкого касания мужской руки, как может кругом идти голова! И он уже целует ее руки, вдруг мелькнуло в голове, заставляя вдруг вспомнить собственное тщеславие. Как она и пожелала когда-то…
— Я бы желал нынче же переговорить с вашим отцом, моя милая Анни, — проговорил Андрей, и Анна пошатнулась, едва не упала с бревна, на котором стояла от неожиданности его слов. Они оба знали, о чем он говорит, и оба вдруг замерли от того, что сулит им будущее этим днем, какие перемены может принести.
А потом мелькнуло вдруг в голове Анны, что завтра аккурат выходит срок пари, и она не смогла сдержать торжествующей улыбки, скользнувшей на ее губы. Она всегда побеждала. Всегда получала желаемое. Всегда, n'est-ce pas? [199] Так и ныне вон вышло.
Андрей не мог не заметить этой насмешки, что всегда вызывала в нем глухую злость и раздражение. Снова вернулась Аннет на место той юной и наивной Анечки, что подставляла губы его губам, что так забавно не дышала по время их первых поцелуев. Что ж, он уже догадывался, что под этой красивой оболочкой скрываются сразу несколько образов Анны. Надо только найти подход, как научиться жить с тем, который явно не по сердцу ему, найти способ, как изгнать это высокомерие и тщеславие.
Но выносить вида этой усмешки он пока не мог — спрятал свое лицо в ее ладонях, словно пытаясь скрыться и от этой улыбки, и от осознания того, что он снова зависит от милости женщины, как бы ни отрицал подобное.
— Вы назвали меня Анни, — произнесла Анна, и ему пришлось поднять взгляд на ее лицо, чтобы понять, отчего она заговорила вдруг о том. Анна улыбалась, но уже по-иному: мягко и ласково, осветилось лицо светом, засверкали серые глаза. Нет, они у нее были не чистого серого оттенка, только ныне заметил он — смесь синего и серого, удивительное сочетание.
— Назвал. Вам не по нраву это имя?
— Непривычно, — смутилась Анна, но он видел по ее лицу, что она довольна этим ласковым обращением. — Меня еще никто не называл так, — и повторила, словно наслаждаясь его звучанием. — Анни… Анни…
Он не видел ее такой раньше, еще до момента, когда они прощались в оранжерее, потому надеялся, что только с ним Анна была такой — нежной, мягкой, юной и наивной девочкой, несмотря на свои годы. Потому она была для него Анни. Для всех она может быть и Аннет, и Анной Михайловной. Но для него и только для него она становилась Анни.
После Андрей с улыбкой наблюдал, как Анна удаляется от него, ступив на гравий залесной аллеи, в начало которой он проводил ее из леса, поглаживая нежно ее пальчики на сгибе своего локтя.
— Анни, — окликнул он ее тихонько. Она обернулась через плечо, взглянула лукаво. — Вы мне не дали ответа, моя милая. Так я приеду нынче днем к вашему папеньке с визитом?
— А разве вы не знаете мой ответ? — удивилась она несколько деланно. А потом вдруг закружилась по аллее, смеясь, оглянулась снова на него, обожгла счастливым взглядом из-под своих длинных ресниц. — Я буду считать каждую минуту до того, как papa позовет меня. И буду молиться о том, чтобы он понял, как нужно мне его согласие вам. Мой ответ — да! Да! Да! Разве может он быть иным?
И он не смог сдержаться — настиг Анну в три широких шага, подхватил на руки и закружил по аллее, чтобы она продолжала смеяться этим счастливым смехом, который ныне так грел его душу, оттаивавшую от наледи, заточившей ее на столь долгий срок. Впервые за эти годы он чувствовал себя так легко и свободно, впервые так часто улыбался. Эмоции, что плескались в душе, были и схожи, и в то же время так отличались от тех, которыми было переполнено его сердце тогда, несколько лет назад, когда он был готов идти за женщиной на край света, слепо закрыв глаза.
Да и Анна совсем не была похожа на юную Надин, думал Андрей, прислонясь к стволу одной из лип аллеи, наблюдая, как удаляется от него тонкая фигурка в простеньком ситцевом платье и непокрытой головой, подставляя личико солнечным лучам, льющимся с неба. Загар удивительно был к лицу Анне, оттенял ее русые локоны, подчеркивал ее большие серо-голубые глаза. А потом вдруг понял, что вспоминая Надин, отчего-то видит перед собой лицо Анны. Дивно…
Андрей вернулся в Святогорское, когда уже засервировали для завтрака большой круглый стол на террасе — тетушка любила в летнюю солнечную пору трапезничать на свежем воздухе, утверждая, что вид залитого солнцем партера прогоняет прочь ее хандру. Носились за бабочками, заливисто лая, среди цветников маленькие болонки под тихий смех Марьи Афанасьевны. За ними спешили лакеи, зная, что если собачки убегут прочь с глаз графини, дворовых непременно накажут за это.
— Bonjour, ma tantine! [200] — Андрей склонился над сидящей тетушкой и троекратно расцеловал ту в обе щеки. Та же ответила ему поцелуем в лоб, пригладила растрепанные волосы, смахнула с мундира редкие травинки.
— Доброе-то оно, может, и доброе, — проворчала Марья Афанасьевна, проследила взглядом за Андреем, что обошел стол и склонился над рукой Марии, а потом занял свое привычное место. Взялась было за ложку, но отложила ее в сторону. — Куда катался так рано?
— На прогулку, ma tantine, — ответил Андрей и улыбнулся, заметив, как одна из болонок тетки ловко увернулась от рук ловящего ее лакея. — Утро отменное, скажу я вам. Прелесть что за утро!
Марья Афанасьевна чуть прищурила близорукие глаза, заметив эту улыбку.
— Слыхали, говорят, выстрелы поутру ранехонько со стороны луга, что у леса граничного, — не унималась она, а после сделала знак умолкнуть Марии, которая испуганно взглянула на ее племянника и открыла было рот, чтобы что-то сказать. — Не слышал часом?
— Стреляли, ma chere tantine, верно. Видно, на охоту кто вышел, — пожал плечами безмятежно Андрей. Марья Афанасьевна только губы поджала недовольно.
— Ну, лжешь-то кому, Andre? Мне ведь лжешь! Я ж вижу ясно то! Знаю, отчего стрелялись, знаю! Ну, ладно бы гусар-то, шальная кровь! А ты-то что полез, Andre? — а потом снова шикнула на Машу, что снова попыталась что-то проговорить. — Душа моя, что с тобой? Не видишь, с Андреем говорю? Пожелаю тебя спросить — спрошу, а ныне будь любезна помолчать! Не думала, что скажу то, Andre, — снова повернулась графиня к племяннику, безмятежно поглощающему завтрак. — Не думала, что скажу, но мать твоя права — тебе бы жениться надобно. Надобно! И не будет тогда duel никаких из-за flirteuse blond cendre [201]. Ведь из-за того duel была, верно? Из-за этой особы!
— En voila assez, Iарья Афанасьевна! — вдруг отрывисто произнес Андрей, обращаясь к ней по имени, и графиня смолкла растерянно. Взглянула на него удивленно Мария, комкая лежащую на столе салфетку. — En voila assez, je vous en prie [202]. В той стороне кто-то охотился и только. А коли слухи пойдут, то прошу вас: отвечайте всем любопытствующим именно так, пресекайте толки на самом корню.
— С чего это я должна делать это? — раздраженно ответила ему тетка, и он поднял взгляд на нее, долго смотрели друг другу в глаза через стол.
— Оттого, что я прошу вас о том, ma tantine, — тихо ответил он. — Оттого, что мне это важно, — а потом поманил к себе одного из лакеев, что чуть поодаль стояли. — Милейший, скажи, чтобы коляску заложили.
— O, il est impossible! [203] — прошептала едва слышно Мария, сминая салфетку, дергая на себя при том и скатерть. Задрожали бокалы с водой, стоявшие на столе, дернулась ваза с оранжерейными цветами, тихо брякнуло серебро о тарелки. Такие тихие, еле слышные уху звуки, в то время, как ее собственное сердце нынче раскололось на части так громко, что даже заложило в ушах. Нет, это невозможно, хотелось крикнуть ей, но Андрей все же говорил это, заставляя ее душу медленно каменеть.
— Я решил остепениться, ma tantine, как и твердила мне маменька устами Софи, как и повторяли мне вы. Но уж коли жениться pour le profit de tout le monde [204], так почему бы в это число персон не включить и себя? Моему глазу приятна внешность mademoiselle Шепелевой, а мое положение можно поправить за счет того приданого, что за ней даст monsieur Шепелев, по крайней мере, смею надеяться на это.
Снова задрожали бокалы и ваза, снова дернулась скатерть в руках Марии, но никто из сидящих за столом даже головы в ее сторону не повернул. Так и буравили взглядом друг друга тетка с племянником. А ее сердце рыдало в груди, билось, словно, пойманная птичка в силок. Как это могло случиться? Когда? Или он, верно, делает предложение только из-за приданого? Из нужды, не по сердцу…
— Ты совершаешь ошибку, Andre, — глухо проговорила Марья Афанасьевна. — Faute d'ecole [205]. Опомнись! Одумайся! Вон Алевтина Афанасьевна писала ко мне, что есть на примете у нее…
— Я уже все решил, ma tantine, — коротко, но именно эта реплика, тон его голоса ясно сказала женщинам, что Андрея уже не переубедит ничто, никакие доводы рассудка.
— Что ж, — скривила губы графиня. — Езжай, пробуй убедить Михаила Львовича в достойности своей персоны в зятья его. Я же даже словечка не замолвлю за тебя в том, так и знай! Не думаю, что он распахнет для тебя отцовские объятия, скорее погонит вон, как сделала бы то я, будь я на его месте!