— Быть может, не soiree en l'honneur de accordailles [214], а скромный ужин нынче вечером? — предложил Андрей. — Тогда и огласить могли бы после завтрашней службы.
— Нет! — снова запальчиво возразила Анна. — Так не надо! Не надо! Мы не можем огласить о помолвке завтра, никак не можем. Еще не получено разрешение из полка Андрея Павловича. Покамест следует переждать. Как получим разрешение, так отец Иоанн и огласит о венчании с амвона.
Андрей прикрыл на миг глаза, чтобы скрыть от отца и дочери Шепелевых свою злость. Ему это слишком напоминало те дни, когда его помолвка Надин состоялась только на словах.
И Надин, и ее родители приняли тогда его предложение с радостью, ведь на их глазах открыто разворачивалась история любви Андрея и их дочери — взгляды украдкой, неловкие касания друг друга словно невзначай, прогулки и катания в лодке на местном озере. Ни для кого не было секретом, что когда влюбленным минет подходящий для брака возраст, об их предстоящем союзе объявят с амвона местного храма.
Но неожиданно захворала мать Надин, и оглашение отложили до дня ее выздоровления. А после пришло письмо от Марьи Афанасьевны, в котором та сообщала, что добилась зачисления Андрея в Кавалергардский полк. Пусть солдатом, как положено, но дворяне быстро получали звания в гвардии. «И думать медлить нельзя», убеждала она Андрея, и его родителей. Да и никто особо не был против этого зачисления — для Андрея, младшего сына московского дворянина, за счастье было такое начало службы. Даже Борис не сумел попасть в гвардию, служил в армейском полку в Петербурге.
Для вступления в брак отныне требовалось разрешение командира эскадрона, тот же отписал в ответ, что рекомендует Андрею прибыть к месту службы и только со временем решить этот вопрос. Да и запрещено было солдатам вступать в брак, коим был зачислен молодой Оленин в полк. «Получите офицерское звание», рекомендовал ротмистр.
Андрей уехал тогда в Петербург едва ли не плача от разочарования и собственного бессилия. Ему казалось, что неспроста совсем была отложена помолвка, как ни убеждали его в обратном родители Надин и его собственные, как ни успокаивала его сама Надин.
— Езжай, мое сердце, с покойной душой, — целовала она его в щеки и в лоб, приговаривая. — Подумать только — Петербург! Петербург, mon coeur! От такого разве можно отказ дать?
Он отслужил солдатом шесть дней, а после был переведен в унтер-офицеры и начал свой скорый путь вверх по служебной лестнице: из унтеров в юнкера через пару месяцев, в кампанию 1805 года ушел уже корнетом, стремясь, как можно скорее выслужить себе привилегию вступить в брак. И в то же время видел, как тают день от дня его надежды на скорое венчание с Надин.
Кавалергарды были самым привилегированным полком Петербурга, наиболее приближенным ко двору. Говорили офицеры даже меж собой только по-французски, частенько пренебрегая русским, от них требовалось неукоснительное знание придворных обычаев и этикета, отчего Андрею, воспитанному в деревне, пришлось помимо изучения строевой службы повторять когда-то заученные основы в перерывах между караулами, разъездами и, как ему казалось, бесконечными смотрами и парадами.
Обмундирование у офицеров полка было особое — с золотом эполет и пуговиц, с дорогим английским сукном мундиров. Перчатки из тончайшей лайки. Лошадей требовалось иметь минимум двух и только дорогих и породистых. Да и гуляли кавалергарды, в коих ходили в основном представители знатных фамилий империи, только с шиком, на широкую ногу. Если и трактир, а не модная только открывшая свои двери для посетителей ресторация, то не немецкий, как у армейских офицеров, а самый лучший — Демотов [215]. Если девицы, то только худенькие модистки-француженки, а не полные немки, служанки трактиров и бюргеров слободы. Если и выходы в свет, то только в лучшие дома Петербурга. Если волокитство, то только за первыми красавицами столицы.
Все это требовало средств и немалых. Андрей уже отчетливо понимал, отчего в полках гвардии ходили негласные приказы, запрещающие младшим офицерам вступать в брак. Прожить на жалование и одному было невозможно, не говоря уже об аренде квартиры и остальном.
А привести Надин, его хрупкую Надин, в одну из душных комнат казарм подобно другим женатым офицерам он не мог позволить себе. И жить после только на милости тетки, оплачивающей его нужды в Петербурге, поспособствовавшей ему экипироваться для похода в Австрию, тоже не мог. Оставалось только писать письма Надин каждые три дня и просить подождать. «Самое большее год, ma chere Nadine», обещал он.
А потом наступил 1805 год и та провальная, по мнению многих офицеров гвардии и армии, кампания в Австрии. И Аустерлицкое сражение, в котором Андрей едва не лишился глаза, а то и жизни, и после которого не досчитался почти всех товарищей по полку — часть попала в плен к французам, многие навсегда остались на австрийском поле. Он возвращался в Россию уже поручиком с золотым наградным оружием и орденом в петлице. Возвращался Андрей, окрыленный обещанием своего командира о разрешении на брак, еще не зная, что оно ему уже вовсе ненадобно. Нет, отсрочки определенно не несли с собой ничего доброго!
— Когда же вы желаете огласить? — спросил Андрей Анну, с трудом скрывая свою злость на нее за подобные проволочки, которые та намеренно создавала отчего-то.
— Ах, к чему торопиться! — рассмеялась искусственно та, склонилась к отцу и ласково провела того по плечу. — Торопиться не стоит вовсе. Получите разрешение на брак, а еще благословение вашей матушки, тогда и будем думать об оглашении. Верно, я говорю, папенька?
— Полагаю, верно, моя разумница, — Михаил Львович ласково потрепал ее руку на своем плече. — Анна Михайловна права, Андрей Павлович. Вот получим разрешение и благословение вашей матушки, так и в храм пойдем.
Анна отвергла и предложение отца позвать домашних, чтобы рассказать им о предстоящем событии. Мол, Петра нет дома, а ей хотелось бы, чтобы он в числе первых узнал. Вот воротится из Гжатска, так сразу и объявим всем, улыбалась она, но Андрей видел ясно, как она сжимает в волнении руки, как чересчур старается убедить в своей правоте остальных. Да, по ее словам выходило все гладко и разумно, но отчего ему казалось, что что-то нечисто тут, неискренне? Отчего он вдруг стал подозревать за этой дивной улыбкой какой-то неведомый ему пока замысел? Оттого, что всегда знал, что под этим дивным лицом ангела может скрываться далеко не ангельская натура?
Андрей хотел расспросить ее о причинах подобной отсрочки, и они должны быть весьма серьезными, по его мнению, чтобы он мог понять и принять происходящее безропотно, не настаивал позднее на перемене этого решения. Но потом им позволили уйти на прогулку в парк в сопровождении старенькой нянечки, как потребовала капризно Анна, зная, что Пантелеевна не сможет так зорко наблюдать за ними, как делала бы это мадам. И они пошли по аллеям парка под руку — медленно и степенно, чтобы не отставала от них нянька, не теряла их из вида. Вроде бы и нареченные, а вроде бы и нет…
Скрывшись в тишине одной из отдаленных от дома аллей, Анна вдруг остановилась, с улыбкой взглянула на Андрея и, отпустив его локоть, вдруг вернулась назад, к няне.
— Посиди-ка на скамье, милая няня, — она подвела Пантелеевну за руку к мраморной скамье, тепло нагретой солнечными лучами, что без особого труда пробивались через крону стоявшего возле дерева. — Ты, верно, устала идти, отдохни. А мы с Андреем Павловичем тут неподалеку постоим, вон там, на лужайке у женской фигуры.
Пантелеевна оглянулась за спинку скамьи, взглянула на статую, стоявшую поодаль.
— За чубушником что ль? Нет, душенька моя, не позволю! С мужчиной да скрываться с глаз, слыхано ли? Ты чего это, срамоту разводить удумала?
— Ты бы язык придержала, Пантелеевна, — резко оборвала ее Анна, а потом улыбнулась вдруг. — Не с абы каким мужчиной, как ты скажешь. Сговорены мы с Андреем Павловичем. С этого дня и сговорены.
— Сговорены? — няня долго и внимательно смотрела в лицо Анны, а потом резко привлекла ее к себе, поцеловала в лоб. — Ох, душа моя, ох светик ты мой! Ну, иди тогда, что ж я не разумею? Но как крикну, так тут же воротаетесь, поняла? Ведаю я, чего им надобно, мужчинам.
— И что им надобно? — переспросила Анна шутливо, но все же с любопытством в голосе, и нянька легонько стукнула ее по плечу.
— А ничего! Опосля сама проведаешь о том. И смотри у меня, душа моя, — для поцелуя только лоб и щеки подставляй, ясно?
Конечно же, Анна пообещала, скрещивая за складками подола пальцы. Ей так хотелось побыть хотя бы пару минут наедине с Андреем, что она пообещала бы ныне весь свет за это.
Андрей не сказал ни слова, когда она повернула его ступить с гравия аллеи на изумрудную зелень газона. Как молчал все это время, что они шли по парку. Анна знала, что он зол на нее, что ему не по душе отчего-то ее поведение, и вдруг испугалась, что он переменит свое решение, возьмет свое слово назад. Оттого и спросила, едва они остановились за чубушником:
— Вы… вы переменились ко мне, Андрей Павлович? — он не смог не взглянуть на нее недовольно. — Вы злы на меня. Отчего?
— Вы желаете стать моей женой, Анна? — последовал вопрос, и она улыбнулась ему, как улыбаются ребенку, сказавшему глупость, коснулась его щеки ладонью, лаская.
— Bien sur [216], хочу стать вашей женой! Только вашей! Вашей!
И Андрей снова потерял голову от ее горячего шепота, от этих тонких пальчиков на своей щеке, от вкуса ее губ, которые Анна подставила ему, едва заметила, как он стал склоняться к ее лицу. В конце концов, он позднее сделает все, чтобы она переменила свое решение о столь долгом ожидании дня их свадьбы. По крайней мере, оглашение должно состояться еще до его отъезда в Вильну в следующую пятницу. Так и будет!
— Мне не нравится эта медлительность с оглашением! — заявила графиня, едва Андрей рассказал той о своем визите к соседям, вернувшись из Милорадово. Она приняла его в своем будуаре, отослав всех девушек прочь. Марии с ней не было. — Не по нраву мне то совсем!
Она недовольно поджала губы, забывая, что еще недавно желала, чтобы этой свадьбы не было вовсе, чтобы Андрей получил отказ. Что это с Анной? Что с ее разумом? Странно все это!
— Будто и не торопится с тобой под венец, — заметила Марья Афанасьевна, озвучивая ту самую мысль, которую так настойчиво гнал от себя Андрей.
— Зато я туда спешу, ma tantine. Оттого и ей придется перемениться!
— Волоком что ль под венец потащишь, коли не так будет? — усмехнулась графиня.
— Понадобится — потащу! — и Марья Афанасьевна только ныне заметила, как он зол, как ходит желваки на его лице. Покачала головой удрученно.
— Отчего ты уперся, аки баран в ворота? Отчего, mon cher? Столько девиц кругом — любую выбирай. Нет, тебе же ту подавай, чтобы душу вывернула из груди! Ни одно ее имение в приданом не стоит того, что принесет тебе этот поспешный брак. Желаешь ее получить — женись, но не скоро, подожди с венчанием. Год, два! Она еще взбалмошна и упряма, переменчива в своих предпочтениях, нет в ней покамест разумности, а ты… Ты, mon cher Andre, не умеешь прощать. Не умеешь того, не спорь даже! Ко мне Надин писала… плакалась…
Андрей резко поднялся с места, едва не опрокинув стул, на котором сидел. Отошел от тетки к окну, стал наблюдать за закатом, чьи ярко-розовые тона уже окрасили небосвод вдали над кронами парковых деревьев.
— Надеюсь, ma tantine, вы не будете мне читать нотаций о том, как следует вести себя beau-frere [217] добропорядочному. Я не оставил ее после смерти брата, ей есть, где жить и на что. А то, что… я не обязан питать к ней чувств никаких. И не питаю. Она жаловалась на мой холод, c'est vrai [218]? Надин уже писала о том и к маменьке, совсем позабыв, что та клянет ее на все лады за смерть Бориса. И к Софи о том же. Та уже выговаривала мне, что я чересчур строг и холоден к pauvrette Nadine [219]. Но Надин забыла, что то тепло, которое было в моей душе к ней, она сама растратила когда-то. Да не вы ли когда-то с холодцой были к ней? Отчего такое расположение ныне?
— Вот о чем и речь! Я могу простить тех, кто слаб, кто уже наказан судьбой за свои грехи. Ты же — нет! Не умеешь, — графиня снова покачала головой, а потом поспешила переменить тему разговора. — Когда о приданом речь вести будете? Я бы желала быть при том.
— Следующего дня, после полудня. Приедет поверенный Шепелевых из Гжатска и управитель-немец. Буду рад, коли составите мне компанию, — но графиня видела по его глазам, что его ничуть не заботит вопросы приданого, что дадут за невестой. Другие мысли ходят в его голове, совсем другие.
Они недолго говорили о том, что может дать за дочерью Шепелев. Разговор вскоре перешел на письма к матери и к полковнику за разрешением на брак.
— Карл Карлович [220] не откажет мне, — проговорил Андрей, хорошо зная нрав барона, стоявшего во главе полка. Позволил же тот ему задержаться на пару месяцев из отпуска. — Так что можно огласить и до получения письма от него. Эту проволочку я не потерплю.
— А что скажет твоя маменька, Андрей, на этот брак, хотела бы я знать, — задумчиво произнесла графиня, а тот только криво усмехнулся.
— Ничего не скажет. Вы же знаете, ma tantine, моя мать не разговаривает со мной уже более двух лет. А не послушать слов, сказанных мне сестрой, пусть даже переданные из уст матери, я имею полное право. Или вы думаете иначе?
Нет, графиня так не думала. Она вообще была до крайности души огорчена этой неприятной ситуацией в семье, когда мать за столько лет не сказала ни слова сыну, ни строчки не написала в письме. Настанет день, и Алевтина Афанасьевна непременно пожалеет о том, графиня была убеждена в этом. И очень жалела, что так рано ушел от них Павел Петрович, единственный кто сумел бы сдержать норов ее сестры. Ах, милый Поль, погрустнела она, милый Поль…
А потом снова завели разговоры об имениях и оброках, которые определил для своих крестьян Андрей, обсудили недавно введенный подушный налог, вызвавший столько возмущения у помещиков, и графиня снова заговорила о возможном приданом:
— Ты слишком рано просил руки, mon Andre, — корила она, гладя спинку болонки, лежащей у нее на коленях. — Слишком рано. У меня вызывают беспокойство те траты, которые терпел господин Шепелев последние годы. Я доподлинно знаю персон, коих должность предводителя привела к финансовому краху. Все эти праздники, балы, рауты, базары да благие дела… И неизвестно, как там поживал в Москве Петр Михайлович. Я слыхала, он изрядный любитель азарта. Не проведал ничего, пока в Москве проездом был, о том?
— Я не собираю толки, ma tantine, — проговорил медленно Андрей. — И мне нет никакого дела до чужой азартности.
— Ты снова в обиде на меня, mon cher? — взглянула на него через лорнет Марья Афанасьевна. Он стоял в тени, что вползла в дом с летним вечером, лицо скрытно от нее глаз, что только раздосадовало ее. — Аль все за утро обиду держишь? Ну, прости за слова те меня, грешную. Знаешь, как горяча, как язык мой неудержим. Коли желаешь ступить под венец именно с Анной Михайловной, за тобой буду, подсоблю всем, чем сумею. Хоть и против я того… против!
— Благодарю вас, ma tantine, — Андрей шагнул из своего укромного угла к ней, склонился над ее рукой, обтянутой кружевом митенки. Графиня же только потрепала его светло-русые волосы, дернула легко, словно наказывая за этот неверный, по ее мнению, шаг, на который он решился.
После разговора тетушкой и последующего ужина, за которым обсуждали вероятность войны с Наполеоном и возможный срок размещения полка Андрея в Вильне, он долго не мог уснуть из-за странной смеси тоски и какого-то худого предчувствия, что заползли в душу. А имя Надин снова вернуло ворох воспоминаний, напомнило о давно минувших днях. Оттого и никак не мог выбросить из головы некое сходство своего прошлого с настоящим.