— Дожили до праздничка! На старости лет мне доченька радость приготовила!
Не обманув Вериных ожиданий, мать обращалась при этом не к ней, а к Нине, как к безусловному своему союзнику, в уверенности, что Нина непременно поддержит ее. Вера же матери отвечать сейчас не хотела, знала, что только распалит ее, пусть уж выговорит накипевшее и смягчится, да и что, собственно, она могла сказать в ответ?
— Срам-то на всю Россию! И на сестер позор ляжет, и на меня! В поселке только и разговоров, что про Навашину! С отцом шелапутным и то не случалось таких скандалов… Выросла нам на беду!..
Она и дальше шумела, обзывала Веру оскорбительными словами, которые Веру, несмотря на то, что та готова была принять на свой счет сейчас все, обижали, выкрикивала и ругательства, хотя обычно стыдилась грубостей и дочерям старалась привить брезгливость ко всяким крепким выражениям и к матерщине.
— Ну ладно, хватит, — сказала Вера, — что ты на меня орешь, будто я виноватая?..
— А кто же еще виноватая? Может, я виноватая или вот Нина виноватая?! Ты и ее-то, подружку свою, вчера отлупцевала, все уж в поселке знают! Была бы скромная да работящая, как мы росли, никакого бы позора не вышло!
— Ну что вы, тетя Настя, — сказала Нина, — ну зачем вы так? У Веры беда случилась, ни в чем она не виноватая, я-то знаю, и со мной такое могло произойти, и с любой. Парней судить надо, а вы на Веру такими словами…
— Не виноватая, как же! — все еще не могла остыть мать. — Взять бы плетку хорошую да отлупить как следует! И теперь вот — я ей правду говорю, а она на меня: «Что ты орешь?» Матери так! Слова ей сказать нельзя.
— Ну ладно, хватит! — не выдержала Вера. — И разгульная я, и не работящая! Хватит!
Она почти кричала на мать, хотя и намеревалась вытерпеть ее речи до конца, понимала, что кричит сейчас, как уже огрызалась и ворчала на мать нынешним утром, не от обиды на нее, а из чувства самозащиты, она была готова признать справедливость многих слов матери, но слышать эти слова не могла.
— Чего это ты так кипишь-то? — сказала Вера. — Со мной все случилось, а не с тобой. Со мной! Поняла? Я и без твоих оскорблений переживаю…
— Переживает! Жизнь обдала ее ведром помоев с головы до ног, вот она и запереживала! Раньше переживать надо было…
— Ну что вы… ну зачем вы… — робко попыталась Нина успокоить мать и дочь.
— Ну ладно, давай кончим, — сказала Вера твердо. — Потом, если желаешь, мне все выскажешь с глазу на глаз, а над Ниной-то зачем громыхать? Стыдно ведь…
— Стыдно… За тебя стыдно! Нина свой человек, а я и при любых людях правду тебе выскажу. — Мать еще горячилась, но уже направлялась к двери.
— Помолчи, помолчи, — шептала Нина, дергая Веру за платье.
У двери мать остановилась, словно бы собираясь сказать самые важные и грозные слова, но только махнула рукой и вышла из комнаты.
Тут же всунула в дверь голову Надька, и наглые, отцовские глаза в любопытстве уставились на Веру.
— А ну, пошла отсюда, — крикнула на нее Вера, — а то сейчас запушу чем-нибудь! И дверь закрой.
Помолчав, Вера вздохнула:
— То ли будет впереди…
— Чегой-то мать-то твоя? — сказала Нина. — Вроде бы она тихая…
— Тихая-тихая, а вот иногда вскипает…
— Ничего, Верк, все обойдется, — на всякий случай сказала Нина, но не очень уверенно.
— А что обо мне говорят?
— Разное говорят, — уклончиво сказала Нина. — Многие сочувствуют тебе, но ведь есть и знаешь какие люди — им бы только чтобы у соседа коза в кошку превратилась…
Тут Нина замолчала, и Вера не услышала, кто именно эти люди и что они думают и говорят теперь о ней, но спросить об этом у подруги не решилась.
— А узнали как?
— Чтобы в Никольском, да и не узнали! Тогда бы светопреставление началось!
— Боже ты мой! — Вера закрыла лицо ладонями. — Как жить-то дальше? А, Нинк?
— Перетерпеть надо, Верк, — сказала Нина убежденно, — зубы стиснуть и перетерпеть, а там жить дальше. Не в монастырь же идти. И монастырей-то теперь нет. И потом — ты, что ль, виновата? На тебе греха нет.
— Ты-то хоть веришь в то, что я ни в чем не виновата? — сказала Вера, волнуясь, будто от Нининого ответа зависела теперь ее жизнь.
— Верю, Верк, я тебе как себе верю.
— Спасибо, Нин, спасибо, — обрадовалась Вера. — Знаешь, как я довольна, что ты пришла.
— Что же, я не человек, что ли? — сказала Нина растроганно.
— А Колокольников? — спросила Вера.
— Что Колокольников?
— Он как? — Вера вспомнила теперь о Колокольникове, к нему у нее был особый счет.
— Не знаю. Сбежал куда-то. И его, и Чистякова, и Рожнова в Никольском сегодня нет. Один Турчков здесь. Сидит дома.
— Ты его видела?
— Видела.
Вера хотела сказать что-то, но вдруг ощутила, что говорить ей о тех четверых тошно и стыдно.
— Я когда узнала о тебе, — сказала Нина, — мама принесла с улицы новость, я тут же хотела бежать к тебе, да забоялась, как бы ты не выгнала меня после вчерашнего. Я сидела, переживала и тут надумала найти этих… да в лицо каждому плюнуть. Пошла. Колокольникова нет, Чистякова нет, домашние их взвинчены, парни, наверное, от страха и стыда сбежали. Одного Турчкова я и застала. Мать его в дом меня не пускала, а я громко так заявила: «Если он не трус, то пусть сам выйдет». Вышел. Бледный, лохматый. Я ему: «Леш, правда, что вот то-то и то-то говорят?» Он только глаза отвел. Я ему молча пощечину залепила и пошла. Мать его догнала меня, начала говорить, что это жестокость, что он мучается сам и они боятся, как бы он в петлю не полез…
— Он может, — сказала Вера.
— Может, — согласилась Нина. — Да их прибить мало. Я бы этого Колокольникова да Рожнова…
— А я им устрою, — сказала Вера.
Тут Нина, посмотрев на нее, насторожилась. Последние слова Вера произнесла тихо, скорее для самой себя, взгляд ее был отрешенный, а голос спокойный и твердый, стало быть, Вера приняла решение, и решение это уж не мучило и не жгло ее, не кололо сомнениями, оно остыло, лежало в душе холодным металлом, и Вера не могла и не хотела от него избавиться. Нина знала, что Вера, шумливая, горячая, бывала прежде отходчивой, а теперь, судя по всему, она могла пойти на отчаянное предприятие и оно уж не довело бы ее до добра.
— Ты что, Верк, — заговорила Нина испуганно, — ты что придумала?
— Ничего, — сказала Вера.
— Нет, ты брось, Верк, я ведь вижу! Ты не хочешь мне сказать?
— Ты не обижайся. Но тут дело только мое и ничье больше.
— Ну и глупо! Себя погубишь и близким отравишь жизнь. Подумай хоть о матери и сестрах… Как они будут без тебя? И зачем тебе руки об этих гадов марать? Суд все сделает…
— На суде меня измучают больше, чем их.
— Нет, Верк. Сегодня же надо ехать в район, в милицию, подать заявление, и к врачам. Если не поедешь, я сама возьму и съезжу…
— Ну и предашь меня.
— Эту твою глупость я всерьез не принимаю. Поверь, если бы я считала, что ты собираешься поступать правильно, я бы тебе помогла и риску бы не испугалась — когда надо, я не трусливая, ты знаешь, но тут ты не права.
— Ну и хорошо, — сказала Вера обиженно, — не права, ну и хорошо…
— Сразу надулась, — сказала Нина. — Ты хоть подумай, не спеши…
Вошла мать.
И Нина, и Вера скосили глаза в ее сторону, ожидали новой бури, но слов никаких не было произнесено, и тогда Нина встала.
— Мне пора на работу. Как вернусь, сразу сюда забегу. Ты, Вера, не права, ты все взвесь, — тут Нина остановилась, испугавшись, как бы Настасья Степановна не учуяла в ее словах чего-либо дурного или тайного, и, помолчав, добавила: — Вы уж, теть Насть, с Верой не ругайтесь. Не надо сейчас.
— Я тебя провожу чуть-чуть, — сказала Вера.
Нина уходила, Настасью Степановну перед тем за плечи обняв: мол, тетя Настя, все обойдется-образуется. Вера остановила подругу в сенях, стала говорить, смущаясь собственной слабости, страдая оттого, что открывала Нине запретное, обнажала свою неотвязную тревогу, которую держать бы ей про себя, но и держать про себя не могла, и ждала теперь, чтобы Нина успокоила и обнадежила ее.
— Знаешь, Нинк, чего я боюсь-то? — говорила Вера, волнуясь. — Вот Сергей приедет и все узнает…
— Ну и чего?
— Ну, как чего? Как у нас будет-то с ним?..
— Если он от тебя отвернется, значит, и цена ему грош. И жалеть тогда о нем не стоит.
— А может быть, он и не отвернется, а все равно не будет уже ничего хорошего…
— Не надо, Верк, вот помяни мое слово, все хорошо у вас сложится.
Уходя совсем, она шепнула Вере:
— Верк, я за тебя боюсь. Слово дай, что ничего не выкинешь, пока не вернется Сергей. А?
— Ладно, — сказала Вера, — хватит об этом.
Нина ушла, уехала, спасибо ей, подумала Вера, в электричке она еще погорюет о тяжкой судьбе подруги, а потом московская жизнь отдалит от Нины Верины беды, и ничего тут не поделаешь. Вера вздохнула. Вошла в комнату. Мать сидела у стола.
— Ну что, — сказала Вера, предупреждая атаку матери, — обязательно при людях надо устраивать крик?
— Садись, — сказала мать.
— Ну, села. И что дальше?
— Ты можешь говорить мне все, что хочешь, можешь наплевать на мать, но дурь из головы выкинь. И не злись. Нина тебе советовала правильно.
— Чего она такое советовала?
— Сейчас же ехать в город.
— Никуда я не поеду, — хмуро сказала Вера.
— Поедешь. Что ты задумала? Мстить, что ли?
— Мое дело.
— А обо мне с девчонками вспомнить не желаешь? Что с нами-то станет?
— Вас не убудет.
— В тюрьму ведь сядешь!
— Я и сяду, а не ты с ними.
— Вера, не дури, — сказала мать, — я тебя прошу.
Тут Вера взглянула на нее и увидела, что губы у матери дрожат, а глаза влажны, и всякое желание дерзить матери пропало, следовало ей успокоить мать, произнести какие-нибудь ложные слова, чтобы она хоть на минуту посчитала, что Вера готова отказаться от своих намерений, но слова подходящие не явились.
— Девчонки-то маленькие, — сказала мать, — а могут одни остаться. Как проживут-то?
— С чего вдруг одни?
— Мне в больницу ложиться надо, — сказала мать.
— Ты что?
— Я уж вам не говорила, не пугала раньше времени…
— С чего ты взяла, что в больницу?
— Я у врачей была. Обследовали и велят…
— У каких врачей?
— У разных. И у… — Мать замолчала.
— И у кого? — В горле у Веры стало сухо.
— У онколога.
— Они что?
— В больницу велят ложиться. Операцию делать…
— Ты что! Ты врешь! — крикнула Вера. — Чтобы я в милицию пошла, да?!
— Я тебе никогда не врала. Вспомни, когда я тебе врала? С отцом меня не путай.
— И за что же такие напасти на нашу семью! За что!
Волком взвыть хотелось Вере, застонать на весь поселок Никольский, тупое отчаяние забрало ее — что же это делается-то и почему? Но мать сидела напротив Веры тихая, губы ее уже не дрожали, слез не было в ее глазах, а было спокойствие, объяснить которое Вера могла только тем, что мать все передумала о себе, ничего не став выспаривать у судьбы, а теперь ее заботило лишь будущее дочерей, и, поняв это, Вера не застонала и не заплакала. Она старалась теперь успокоиться, обнадежить себя хоть бы мыслью о том, что у матери вдруг не самое страшное, но спросить о болезни долго не решалась. Сказала наконец:
— А диагноз они тебе какой поставили?
— Они, может, и сами не знают. Надо операцию делать, а там уж увидят, доброкачественная или какая…
— Конечно, доброкачественная, — быстро сказала Вера, — сделают операцию, и все обойдется… Сколько случаев знаю!
— Дай-то бог, — сказала мать, вздохнув.
Вера встала.
— Насчет меня будь спокойна. Ничего я дурного не выкину. Не хотела я в милицию, но пойду. Пусть будет по закону.
Мать тоже встала.
— Оно и лучше так.
Вера бросилась к матери, обняла ее, заплакала:
— Что же делать-то нам с тобой, мамочка моя? За что же нас так?