Да съел я их, съел.
– Молодец! Ну, иди, я тебя поглажу.
Придётся терпеть.
– Звонила наша мама, она скоро приедет.
Не знал, что у него есть мама, которая скоро приедет.
По-моему, у моего хозяина не должно быть родителей.
Он должен быть подкидышем, найденным на щербатом пороге холодного сиротского дома.
Судя по повадкам, его до десяти лет кормили окаменевшей манной кашей и водили гулять строем в колонну по четыре, что возможно только в учреждениях общественного призрения. А теперь у него есть мама. Интересно, чем нам это грозит?
– Я ухожу в море, и тебя не с кем оставить, но приедет мама…
Ах, вот оно что! Как же я сразу не догадался! Под словом «мама» понимается не зачатие-вынашивание-роды, а примитивное сожительство. Так что мы были абсолютно правы: без эдиповых комплексов здесь не обошлось. Это он супругу называет мамой, а себя, заметив после попойки в зеркале, папой.
Вы бы видели это лицо. Конечно, зрелище не из приятных и требует всяческого смягчения, а слово «папа» – из того покинутого мирка, где сохранились запахи дивчины, овчины, сладкой всячины, где по праздникам готовили пироги с вишневым вареньем и винегрет, так что для смягчения оно вполне подойдет.
Мда.
Так вот, возвращаясь к маме: я не нахожу слов.
Ну, то есть, я их нахожу, но не вижу великого смысла в том, чтобы их произносить.
Значит, нас будет окучивать мама, которая физически таковой не является, за исключением тех незначительных деталей, когда в постели у нее посасывается грудь.
Ага.
Но ведь она здесь редкая гостья, и упомянутые двумя строчками выше функции за нее обычно исполняют другие, а она в это время учится на юридическом факультете и будет потом доктором права, у которого, я думаю, со временем не очень-то пососешь грудь не ввиду малой ее величины, но ввиду полученного образования.
С образованием хуже сосется.
Это мое убеждение.
Хотя меня, по всей видимости, это не должно волновать. Между прочим, от низа штанины моего хозяина так сильно пахнет внешним миром и свободой, что этот запах заставляет все бросить посреди фразы и принюхаться.
Потрясающе.
Тут и мороз, и снег, и магнитные бури, тут и будущие смерчи, ураганы, потопы, ливни, сели, кораблекрушения, землетрясения, тут и падение астероидов и исчезновения целых цивилизаций.
Но людям всего этого не объяснить.
У них нет соответствующих органов.
Вот маму пососать – это запросто.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, цивилизационная
Кстати, о цивилизациях.
На коже человека обитает масса различных грибков.
И почему бы не предположить, что грибки – это неведомая цивилизация, переживающая периоды то расцвета, то заката?
В период расцвета получают свое развитие грибковая математика, физика, химия, культура, литература, пишутся труды по шизоанализу, исследуется соотношение грибкового сознательного и бессознательного, и одни грибки изобретают способы существования за счет других грибков, совершенствуя при этом средства передачи информации, а в период заката сообщество гибнет под натиском новой противогрибковой мази, и затем все повторяется, причем новые грибки ищут следы прошлых грибков, а также выдвигают гипотезы относительно причин их катастрофического исчезновения.
Да.
В это время на ботинках хозяина я прочел некое послание, заставившее вмиг оставить всю грибковую цивилизацию.
То была длинная цепь молекул кошачьего алфавита.
Я расшифровал ее, конечно, быстрее, чем люди – египетское письмо: некая кошечка сетовала на одиночество и отсутствие понимания.
Несколькими капельками собственной росы я сообщил ей о своих взглядах и принципах, о своих воззрениях и надеждах, о мечтах и идеях, о снах и пробуждениях.
Я сообщил ей, что Вселенная разлетается и что это явление подобно вдоху, за которым последует выдох, а, следовательно, и сжатие.
Я не стал развивать свою мысль, ибо на это потребовалось бы куда больше росы, что привело бы к искажению стиля.
Излишество подобно заразе. В свое время Марк Аврелий…
– Что ты там делаешь?
Да ничего я не делаю.
Подумаешь, оставил незначительную меточку без цвета и почти без запаха. Излишество, как известно…
– А ну иди сюда.
Сию минуту. Нужно выгнуть спину, хвост трубой и торопливой пробежкой с боданием под колено изобразить крайнюю степень истощения по поводу общения. Излишество – есть суть…
– Чего ты там терся о ботинки?
Ну ты же их все равно не будешь нюхать. Послание не для тебя. Что же по поводу излишества…
– Ты что, нассал?!
Вы теперь понимаете, в каких выражениях…
– Я тебя спрашиваю!
А что там спрашивать. Никакого излишества, и ты, с твоим примитивным обонянием… Ну, нюхай-нюхай. Ну, что? Ну, как?
– Не дай Бог нассышь!
Я же говорил, что не унюхаешь. Я же предупреждал. И не следовало тыкаться носом. Вон он у вас весь в сапожном креме, Боже ж ты мой!
– Обувь невозможно оставить.
Интересно, где ты ее оставляешь? Спишь небось на службе, герантозавр. И ботиночки снимаешь. Тут-то кошечка их и находит под твой академический храп. И как же ей при этом не ощущать одиночества?
Как же ей не тосковать.
Ну, да.
Уж мы бы ее утешили.
А сколько тем! Сколько можно было бы при этом развить всяческих тем. Вот хотя бы такая: «Критика: лов перелетных означающих». В указанном труде критика посредством суждения выявляет механизмы порождения и функционирования эстетического объекта.
Каково, а? То-то.
И так далее, и так далее.
Сколько тем.
И… то тем, то этим… глядишь, и достигли бы взаимопонимания.
Это я о кошечке и способах утешения.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ, посвященная призракам
А мой бедняга уже уснул.
Съел чего-то прямо в шинели из холодильника и немедленно стоя уснул.
Боже правый! Просто кляча после забега.
Меня что всегда потрясает: указал, уличил, наорал и расставил всех по углам, после чего немедленно забылся и уснул.
Встал – ничего не помнит.
Скажите, как это у людей получается?
Как получается каждый день начинать с того, чтобы заново быстренько всему обучиться?
О разуме ни слова.
А также ни слова о самоуважении, самоанализе и взгляде со стороны.
Спит.
Не знаю, что они там на службе делают и как можно из человека за день все так вытрясти, чтоб он стоя спал.
Сейчас проснется, доест, разденется и полезет в кровать, где снова уснет, потом вскочит через два часа с растаращенными глазами, схватит будильник и в темноте попытается рассмотреть, правильно ли он установил время подъема, а в четыре утра сходит в туалет.
Он мне так всех привидений распугает.
У меня же бывают приличные призраки: Генрих Восьмой, уморивший любимую Анну Болейн, его дочь Елизавета.
Надеюсь, никому не требуется объяснять и всем известно, что коты общаются с привидениями.
Причем есть привидения люди, а есть – коты.
Последние надоели мне до смерти.
Выходят по ночам без предупреждения прямо из стены.
Встреча с ними не сулит человеку ничего хорошего.
Другое дело я. Тени котов я посылаю в Пермь прямо с порога.
И потом читаю в одном паранормальном издании: «В Перми три черных кота вышли из подъезда жилого дома и вошли в стену напротив. После чего три экстрасенса, не сговариваясь, всю ночь кукарекали, а депутат Законодательного собрания Волосюков всенародно обещал не воровать».
Да.
Странные, однако же, возникают последствия посещения Перми.
То ли дело Генрих Восьмой. Его интересует только будущее Соединенного Королевства.
– Милый Эдвард! – обращается он ко мне всякий раз, возникая из шторы, так, будто мы расстались минуту тому назад. – Меня не может не волновать существование моих подданных. Ты же знаешь: король обречен на вечные терзания. Ему кажется, что усилия его, в свое время направленные во благо, оказались недостаточными, и теперь его страна не занимает подобающего места.
– Ваше прошлое величество! – отзываюсь я в качестве «милого Эдварда». – Короли – что вершина арфы: тронь любую струну – и ее содрогания не останутся незамеченными. Короли – это узлы во Вселенной. Множеством нитей они связаны с прошлым, но еще более – с будущим. Но они не виновны в звучании. Они лишь соединяют в себе все нити, чтобы затем распустить их в грядущем.
– Я исчезаю, мой верный друг, прими нашу признательность за утешение.
Вот вам, пожалуйста.
Интересно, почему он называет меня Эдвардом?
Может быть, в прошлой жизни я был советником двора его королевского величества? Во всяком случае, его дочь называет меня Дорианом.
– Больше пиратов! Казна пуста, а посему смерть всем ради величия нации! – Вот вам боевой образец.
И еще она говорит:
– Я поцелую змею, если это будет необходимо. Помните, Дориан, чтоб господствовать на море, все средства хороши. И золота, золота, золота! Мне нужно много золота в корону моего королевства. Будьте с дикими народами еще более диким, с храбрыми более храбрым, с подлыми более подлым. Цель – все, остальное – ничто. Я отпущу вам любые грехи, кроме пренебрежения интересами короны. Идите, и да поможет вам Бог.
Вот баба, клянусь чреслами Геркулеса!
Она появляется сразу же после своего папаши, и речь у нее всегда одинакова: я под видом несчастного Дориана должен немедленно отправиться в путь, чтобы огнем и мечом добыть ей величия.
Представляю себе, что меня ждет, если я ей это величие не добуду. В старой доброй Англии существовала масса симпатичных способов казни.
Особенно меня трогает заливка свинца в раскрытые уши.
Так, может быть, остаться в России? Тут все так неторопливо и без этой навязчивой радикальности, присущей островитянам.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ, в которой я примеряю на себя личину человека
Ах!
Я порой думаю: если б я был человеком, то меня бы укусила собака где-нибудь на территории достославного Совтрансавто, руководимого Семеном Ашотовичем Переверзяном в селении Верхние Шушары.
А я бы подал на них в суд за нанесение морально-физического увечья и этические потери, и судья призвал бы их к ответу, а они бы ответили, что собака была бродячая и забежала на их территорию исключительно ради подобного нападения, а я нашел бы и свидетелей, и лжесвидетелей, а они бы упорствовали, и суд длился бы себе незнамо сколько, а на заседаниях я бы хотел видеть молодых девушек, расхаживающих по залу босиком в легких накидках, разбрасывающих всюду медленно опадающие шелковые платки.
Мне бы не выдали компенсации, после чего я бы захотел остаться котом.
Быть человеком и из-за этого ежедневно подвергаться разного рода унижениям – благодарю покорно.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ. Общение с Наполеоном
А не пообщаться ли мне с тенью Наполеона?
Люблю я великого корсиканца вкупе со всем его душегубством.
А все оттого, что невероятно умен и честолюбив.
Он ставил перед собой почти невыполнимые задачи, потому что был колоссом, насильно засунутым в незначительное тело.
Его стесняла оболочка.
Ему вредили границы собственного «я».
Вот откуда все его походы – в Россию, в Индию, в Египет.
Он родился всего лишь человеком, а должен был – полубогом.
Мне скажут, что полубоги не существуют.
Существуют.
Уж будьте покойны.
– Корысть всегда у власти, – скажет мне Наполеон, а я попытаюсь возразить: мол, бывали же случаи…
Он остановит меня:
– Я пригласил вас, мой маршал, не для того, чтобы слушать. Вы должны внимать мне молча. Таким образом, вы сыграете роль поверхности, отражающей мои собственные мысли. Только так я получу собеседника, равного мне по уму. Возвратимся же к алчущим: они стремятся к власти, и они правят.
Как хорошо, что алчность, в сущности, от недостатка ума. Их соединение, а точнее, их союз равносилен катастрофе. Я же правлю по странному стечению обстоятельств. Гений править не должен.
Я не нашёлся, что возразить.
Тем более после того, как меня назвали маршалом.
Да и не смог бы, наверное.
От этой речи возникло учащенное сердцебиение, сухость во рту и захотелось немедленно встать под чьи-либо знамена или выкушать рыбки.
Ух, как захотелось рыбки! Просто небо засосало, зачесалось.
Хорошо бы маринованной осетрины. Даже рот наполняется слюной.