Шноговняк вертел пустую стопку на мраморной доске:
– Тебе правда херово?
– Правда.
– Ну… давай. Завтра у меня – ничего. Послезавтра съемка.
Оболенский растянул губищи в улыбке, показывая желтые и кривые зубы и подмигнул маленьким, вечно влажным глазом.
Опустошив поллитровый графин водки и поужинав, они переместились из тихих «Молочных рек» в шумный бар «Молотов-Риббентроп».
Недавно открывшийся, бар мгновенно стал самым модным местом у столичной богемы, вечером в нем всегда толпился пестрый народ. Оболенского и Шноговняка встретили ревом и рукоплесканиями, им мгновенно освободили центральные места за стойкой. Два неизменных бармена – Андрюша в форме капитана НКВД и Георг в черном кителе штурмбаннфюрера СС подали фирменный коктейль «Москва-Берлин» – русскую водку и немецкий шнапс в широком прямоугольном стакане, разделенные вертикальной прослойкой алого льда.
Просторный зал бара был также разделен пополам: одна половина, светло-коричневая, как рубашки штурмовиков, была увешана нацистскими плакатами и фотографиями; другая, кумачово-красная, пестрела плакатами сталинского времени. Два белых бюста – крутолобого Молотова и худощавого Риббентропа возвышались по краям массивной стальной стойки. Попеременно звучали советские и немецкие шлягеры тридцатых годов.
Когда Шноговняк и Оболенский пили по третьему коктейлю, громко переговариваясь с Антоном Рыбалко и Алексеем Коцом, в кармане Эдуарда зазвонил мобильный.
– Да, – он приложил трубку к огромному, пронизанному синими прожилками уху.
– Эдик, плохая новость, – откликнулся голос жены.
– Чего?
– Телеграмма от Коли.
– Опять?
– Опять.
– А чего там?
– «Отец умер. Приезжай. Коля».
Оболенский сумрачно выдохнул и посмотрел на блестящий бюст Риббентропа.
– Эдик!
Оболенский молчал. Лицо его быстро наливалось кровью.
– Эдик!
– Да… – пошевелил он тяжелыми губами.
– Я тебя не пущу.
– Конечно… – Он отключил мобильный и с силой стукнул им по стойке.
– Что стряслось? – сощурился от сигаретного дыма Шноговняк.
Оболенский угрюмо глянул на его красивый острый подбородок:
– Теперь понятно, почему мне сегодня так херово.
– Что?
– Ничего…
Оболенский сполз со стойки и побрел к выходу.
Дома жена встретила его на коленях:
– Эдик, я не пущу тебя.
– Да, да… – Не раздеваясь, он обошел ее и направился в спальню.
– Я не пущу тебя, идиот!! – закричала жена.
Оболенский открыл платяной шкаф, достал из-под стопок глаженого белья небольшую шкатулку, сел на край разобранной кровати.
– Ты хочешь мучить меня?! – подбежала к нему всклокоченная жена. – Ты хочешь, чтобы эта мразь растоптала все и вся?! Подмахнуть ему, как блядь, да? Этому… этой… твари какие! Господи! – она повалилась на кровать. – Жили спокойно, думали – все прошло, все забыто, похоронено навеки! Господи, ну за что же нам?!
Не обращая на нее внимания, Оболенский рылся в шкатулке.
– Я не пущу тебя, идиот! Даже не думай об этом!! – завизжала жена вцепляясь ему в спину.
Он оттолкнул ее, вынул из шкатулки ожерелье из сахарных человеческих фигурок, сунул в карман, встал:
– Утром позвонишь Арнольду, скажешь, что я улетел в Германию.
– Я не пущу тебя, гад!
– Володе и ребятам ничего не говори.
– Я не пущу тебя!
– Да… Нинка еще… – вспомнил он. – Нинку надо это…
– Не пущу! Не пущу!!! – вопила жена.
– Нинку пошлешь на хуй. – Он двинулся к двери.
Жена ползла за ним, вопя и хватая за ботинки. Оболенский взялся за ручку двери.
– Эдя, пощади! – хрипло скулила жена.
Он оттолкнул ее ногой и вышел.
Оболенский гнал свою темно-синюю «хонду» по Ярославскому шоссе. Ночь прошла, но солнце еще не встало. Над серой полосой дороги брезжил белесый рассвет. Холмистый пейзаж с пожелтевшим осенним лесом плавно обтекал машину. Побледневшее и осунувшееся лицо Оболенского словно окаменело, слезящиеся глазки вперились в дорогу, короткие руки вцепились в руль.
Миновав Переяславль-Залесский, он проехал еще километров десять и свернул направо. Дорога пошла редколесьем, потом вильнула влево, минуя заброшенную ферму, покосившиеся деревенские дома, магазин, штабели шпал, котлован, недостроенный краснокирпичный коттедж, и снова нырнула в редколесье. Лес быстро погустел, дорога сузилась, пошла вверх прямой линией. Машина въехала на холм и остановилась. Оболенский достал сигарету, закурил.
Дивный русский пейзаж простирался вокруг. Невысокие лесистые холмы тянулись до самого горизонта, подсвеченного невзошедшим солнцем. Желто-зелено-красные деревья стояли неподвижно.
– Ёбаные твари… – медленно произнес Оболенский, глядя сквозь пейзаж.
Сигаретный дым заскользил вокруг его тяжелого лица. Он приоткрыл окно. Дым заструился, смешиваясь со свежим утренним воздухом.
Горизонт вспыхнул. Косые лучи рассекли сухой осенний воздух, легли на холмы.
Оболенский бросил сигарету в окно, вцепился в руль и надавил педаль акселератора. Машина сорвалась с вершины холма и понеслась вниз. Прямая дорога шла к реке, потом сворачивала вправо на мост. Оболенский увидел бетонное ограждение на берегу и прибавил газу. Ветер засвистел в открытом окне машины.
– Ёбаные! – прошипел Оболенский.
Машина врезалась в ограждение. Оболенский, пробив лобовое стекло, вылетел из кабины и упал в реку. Небыстрое течение подхватило его. Оболенский погрузился в воду и опустился на дно. Течением его медленно потащило по илу, и через пару суток он оказался в небольшой заводи. Когда наступила ночь, 128 раков выползли из своих подводных нор и принялись поедать труп Оболенского.
Ю
Бомж Валера Соплеух вошел в подъезд и поднялся по лестнице на чердак. Помочившись в угол, он достал из сумки большой бумажный сверток, положил на ящик из-под минеральной воды, развернул. На окровавленной бумаге лежала свиная голова. Соплеух вынул из карманов два кипятильника, подсоединил к оголенной электропроводке. Вырезав ножом оба глаза из свиной головы, он воткнул кипятильники в глазницы. Мясо зашипело. Соплеух вытянул из-за распределительного щита ополовиненную бутылку водки, сделал два больших глотка и посмотрел на окровавленную бумагу. Это был цельный типографский лист с шестнадцатью отпечатанными страницами. Соплеух вынул его из-под головы и стал читать.
Ю БЫЛ ЗАЧАТ В ПОЛДЕНЬ.
Идея зачатия: Евсей ААбер + F-совет Масаи Оиши.
Необходимость: 76,6
Своевременность: PRODOMO.
Предсказуемость: NNY
Чистота RUO-полей: normal + +.
Зависимость: 00000781
Предел: TON TIEN HONG
Целокупность: 512
Эстехази: violet-civil.
БУХАРЕСТ. 9.43. ЯПОНСКИЕ БАНИ КОЗИМЫ ЛЕОПАРД. ЗАЛ УЕДИНЕННОЙ ТРАПЕЗЫ.
Двое белоголовых прислужников в черных юката бесшумно растворили палисандровые двери.
ВОШЛИ:
Евсей ААбер – ex-шеф-повар Наместника Западной Евразии. Возраст: 164. Облачение: кимоно цвета овечьих сливок, расшитое золотыми журавлями.
DANNO – ex-шеф-повар Наместника Восточной Евразии. Возраст: 118. Облачение: платье из живородящего бархата небесного цвета с каракулевой оторочкой.
Еань Вэй – ex-шеф-повар наместника Океании. Возраст: 151. Облачение: темно-серая тройка из армированного шелка.
В просторном зале из идеально обработанной сосны все было готово к трапезе: посередине на татами лежала невинная шестнадцатилетняя японка. Прекрасное тело её было покрыто японской холодной закуской – суши, сашими, зеленым и розовым имбирем, сырым мясом, соевым сыром тофу, рисовыми лепешками и тушеными плодами. Соски девушки скрывались под двумя моллюсками, на лоне покоился красный краб.
Трое вошедших опустились на черные плоские подушки.
Послышалась негромкая японская музыка XV столетия.
ААбер хлопнул в ладоши. Раздался приятный перезвон невидимых колокольчиков. В воздухе перед сидящими появились три скатанных валиком влажных махровых полотенца.
ААбер, DANNO и Еань не торопясь вытерли лица и руки, бросили полотенца в воздух. Полотенца исчезли с тем же приятным перезвоном.
– Охлажденное сакэ! – приказал ААбер.
Возникли три фарфоровых сосуда. ААбер, как инициатор встречи, наполнил фарфоровые стаканчики гостей.
– Благородные господа, простите меня за неуместность, – неожиданно заговорил DANNO. – Вот уже четвертые сутки запах гниющих буйволиных потрохов преследует меня.
– Обонятельные галлюцинации обычны для нашей профессии, благородный DANNO, – заметил ААбер. – Что побуждает тебя говорить о столь заурядном?
– Во-первых, этот запах никогда не тревожил меня раньше. Во-вторых, он приходит не один. Его сопровождает странное видение.
– Что же это за видение? – спросил Еань, всматриваясь в лицо девушки.
– Я вижу себя трехлетним на краю заросшей травой воронки от некогда взорвавшейся бомбы. На дне воронки по пояс в траве стоит нагая старуха с обожженным лицом и показывает мне белого голубя. Затем она вспарывает ему брюхо ножом. Потроха голубя вываливаются, он летит ко мне, разлагаясь на лету. Волна нежности проистекает от него. Но ее перекрывает более сильная волна – запаха гниющих потрохов. Но не голубиных, а буйволиных. Голубь разлагается столь стремительно, что до меня долетает только его скелет, машущий костлявыми крыльями, из перьев которых жирным градом сыплются черви.
– Какое красивое видение, – качнул бугристой головой Еань. – Вы записали его?
– Я пока не стал это делать.
– Боитесь эффекта Желтого Мамонта?
– Благородный DANNO опасается другого, – вмешался ААбер. – Разница между запахом гниющих потрохов птиц и млекопитающих столь очевидна, что не позволяет ему сбросить это видение. Вы дорожите им, DANNO, не правда ли?
– Да. Я дорожу, – тихо ответил DANNO. – Но не как первичной сферой.
– А как Тремя?
DANNO смущенно кивнул.
– Это не помешает нам совершить намеченное, – ААбер поднял свой стаканчик. – Сегодняшний день войдет в Историю. Благородные господа! Пить за будущее – преступно, пить за прошлое – бессмысленно, пить за настоящее – кощунственно. Я предлагаю выпить за Вечное-Творящее-В-Себе-Самом. Только Оно является подлинной реальностью. Только на Его благорасположение остаётся уповать нам, жалким червям, сосущим гнилые крылья разлагающейся Вселенной.
– И выпадающим из этих крыльев, – тихо добавил DANNO.
Они выпили, поставили стаканчики, взяли палочки и приступили к трапезе.
Девушка лежала неподвижно, глядя в потолок раскосыми глазами.
– Последний раз мы предавались ниотаимори в День Благодарения Стариков, не правда ли? – спросил Еань, макая кусочек сырого тунца в соевый соус, смешанный с хреном васаби.
– Но тогда наш ужин был омрачен бестактной просьбой Сержа Боровски, – заметил DANNO.
– Попробовать к-раков?1
DANNO кивнул.
– Боровски, к сожалению, следует порочному пути большинства поваров, – прожевал ААбер креветку с имбирем. – Вся Поднебесная продолжает со спокойной TR-совестью жрать к-тварей. А безнравственные повара продолжают их готовить.
– Это убийственная тенденция, о которой я не в силах говорить спокойно, – вздохнул Еань.
– Слава Вечности, после моего увольнения из департамента там осталась дюжина поваров, имеющих на плечах головы, а не фаршированные кочаны по-сычуаньски. – DANNO налил всем сакэ. – Будучи в статусе, я до последнего выжигал к-крамолу каленым железом.
– С этим трудно бороться, досточтимый DANNO, – Еань подцепил палочками моллюск на левом соске девушки, обмакнул в соус, отправил в рот и сразу же запил добрым глотком сакэ. – На банкетах наместники требуют только к-тварей. В сторону естественных существ никто не смотрит. Не надо быть КТТ, чтобы понять, откуда дуют гнилые ветры.
– Рыба тухнет с головы, – отломил клешню у краба DANNO.
– А гусь с клоаки, – проглотил трех крошечных кальмаров ААбер.
– Если рыбья голова – Управитель, а гусиная клоака – народ и их гниения нарастают, то где наше место, досточтимый ААбер? – спросил Еань.
– Повара – это сердце мира. Честные повара. А сердце не гниет. Оно просто останавливается. – ААбер отложил палочки и хлопнул в ладоши.
Девушка с остатками закуски на теле исчезла. На ее месте тут же возникла другая, внешне – точная копия прежней. На животе девушки стояли три деревянные чаши с супом из омара, на бедрах лежали три дощечки с тончайшей гречневой лапшой собэ вперемешку со льдом; пупок прикрывала терка с корнем хрена, вокруг нежнейших сосков свились в кольца креветки, а на лобке темнела плошка с соевым соусом.
– Что может быть вкуснее, здоровее и R-полезней традиционной кухни? – ААбер взял терку и стал неторопливо тереть хрен. – Какие к-твари могут сравниться с настоящим рябчиком или омаром?
DANNO усмехнулся:
– Время играет с нами в шарики фу! Досточтимый ААбер, шестьдесят два года назад на банкете в честь помолвки Анитры Волкофф вы говорили совсем другое.
– Волкофф? Не помню, – качнул своей вытянутой головой ААбер.
– В таком случае позвольте мне напомнить.
– Сделайте одолжение, любезный сердцу DANNO.
DANNO совершил несколько стремительных движений пальцами, и в зале возникла часть банкета в парижском «LOMMON»: за кусом прозрачного стола восседал ААбер, рядом с ним в переливающихся зелеными и голубыми искрами нарядах сидели обворожительные Тьян Хуа и Тристан Мессер, звучала сенсор-увертюра из блокбастера «Стрибог возвращается», журчали slow-струи, мелькали невероятные тела трехметровых holo-girls, двенадцать крошечных эльфов с серебряным блюдом спикировали с потолка, водрузили на стол перед ААбером, сняли крышку-полусферу, – на блюде в россыпи позолоченных личи, мандаринов и ананасов лежала громадная клешня к-краба, нашпигованная сладкими бриллиантами от «SAHA – PRO». Тьян Хуа громко свистнула палладиевым носом, Тристан рявкнул и закатил бело-желтые глаза, ААбер властно открыл рот, розовый эльф подлетел и тут же влил в него глоток ледяного «Chateau Cluzan»; длинными сильными пальцами профессионала ААбер вырвал из белоснежной клешни кусок слоистого мяса с бриллиантом, сдавил, – из бриллианта на мясо брызнул голубой сок; ААбер сунул кусок в рот, зачерпнул горсть позолоченных фруктов и отправил вслед за мясом. Порхающие над столом эльфы зааплодировали и заверещали тонюсенькими голосками. Жующий ААбер сделал пальцами сложное движение: над столом развернулись оранжевые китайские иероглифы:
Вой, рев и аплодисменты затопили зал, эльфы попадали на стол, holo-girls сделали шесть кульбитов и вывернули перламутровые гениталии. Из гениталий посыпались скарабеи и молнии.
DANNO и Еань засмеялись.
ААбер хмуро посмотрел на стодвухлетнего себя, понюхал торец корня хрена, повел громадным носом, собираясь чихнуть, но вдруг оглушительно захохотал, раскачиваясь на подушке.
Банкет исчез.
– Вы всегда умели веселить, благородный DANNO! – вытер лицо вынутой из воздуха салфеткой ААбер.
– Из нас троих DANNO самый свободомыслящий! – сдавил себе горло, борясь с хохотом, Еань. – Эйха! Поднесите мне к глазам к-луковицу от Пьерро Минелли!
– Шестьдесят два года назад я, как и девяносто девять процентов поваров, видел в к-пище панацею от RION-усталости. Тогда мы молились на к-питомники, учились ездить на к-лошадях. Восемнадцать лет подряд я голосовал за Джэйми Гэмбрелл и ее паладинов. Восемнадцать лет!
– Как любая TR-идея, к-пища имеет не только WoW, но и gloss. – Еань подцепил длинной лапши, опустил в чашу с соевым соусом. – Главное, что наша совесть чиста, как вагина этой девушки.