– Похоже на болливуд-стайл, – улыбнулась Анила. – А я говорю о национальных танцах. Ведь ты же русская?
– Нет, я татарка.
– А, – протянула Анила, хотя я видела, что она не улавливает, в чем разница.
– Мой родной язык не русский, а татарский. И танцы у нас другие.
– Какие?
– Сабантуй, Апипе…
– Покажи.
– Бас, кызым, Эпипэ, син басмасан, мин басам, – запела я, притопывая ногами. Мне хотелось продемонстрировать, насколько заводным могут быть татарские танцы. Анила встала рядом и постаралась приноровиться к моим нехитрым па.
– А что вы делаете руками?
– Вот, вот, вот! – Я махала руками по всем правилам танцевального искусства.
– А глазами?
– Мы глазами улыбаемся. И ртом тоже! – задыхаясь от быстрых движений, выкрикнула я, прервав пение и старательно улыбаясь всем перечисленным.
Вода брызгами разлеталась из-под наших ног – Анила не отставала.
Мокрые, но довольные, мы упали в кресла на веранде, испытывая небывалый прилив счастья.
– Теперь твоя очередь, сестра! – Я кинула Аниле полотенце, чтобы та обсушилась.
Наступил вечер, серый сумрак смешался с серостью вновь начавшегося дождя. Анила зажгла лампу и встала в островок яркого света.
– Наши танцы несут магию. Им более пяти тысяч лет. И мы не танцуем, мы говорим телом.
– Я только что тоже очень много сказала своим телом, – не удержалась я.
– Да, конечно. Ваш танец – это танец жизни, радости, счастья. А мы только движением головы, глазили бровей можем показать гнев, любовь, удовольствие. Вот, смотри.
Анила встала в позу – слегка присела, раздвинув колени в стороны.
– Наш танец – это речь тела, состоящая из ста восьми букв – поз Шивы. Они называются каранами.
Поза сменяла позу, и в каждой из них Анила на несколько секунд замирала.
– Вставай напротив меня и повторяй.
– Не знаю, получится ли, – с сомнением произнесла я.
– Начнем с самого простого – с движения глаз, шеи и головы. Сначала брови. – Анила нахмурилась. – Что может означать это положение бровей?
– Недовольство?
– Гнев, недоверие, отвращение. А так? – Она кокетливо приподняла брови.
– Удивление?
– Любопытство.
– А как можно показать любовь?
Анила изогнула одну из бровей.
– Это удовольствие, счастье или тоска.
– Любовная?
Я повторила за ней – тоже изогнула бровь, что вызвало улыбку «сестры». С ее черными бровями изобразить можно что угодно, а вот мои, светлые, и разглядеть-то трудно.
– Чтобы сделать акцент на любви, двигай шеей справа налево.
У меня получилось не очень хорошо.
– Ладно, оставим шею. Смотри, любовь можно показать одним движением головы. – Она наклонила голову в сторону. – Или движением глаз. Подними брови, а теперь передвигай зрачками от одного угла глаза к другому.
Мне стало смешно.
– Чего ты смеешься?
– Ты так быстро двигаешь зрачками!
– Если это делать медленно, то вместо любви ты покажешь самоуглубление и покой.
– И как вы все запоминаете?
– Так же, как и ты запомнила свой алфавит. Все очень просто. – Анила раскинула руки в стороны, слегка согнув их в локте. – А теперь перейдем к позициям пальцев. Это мудры. Жесты рук – хаста.
Глава 3
Утром я долго лежала в кровати. Вставать не хотелось. После вчерашних съемок на реке и уроков танца с Анилой при каждом резком движении мышцы отзывались болью, поэтому я старалась не шевелиться.
Дождь, шедший всю ночь, прекратился, что уже радовало.
Лениво повернувшись на бок, я заметила краешек дневника, торчащий из-под покрывала. Пошарив руками в поисках ручки, обнаружила ее под собой. Не выйдет из меня принцессы на горошине. Когда я устаю, ко мне в постель хоть ежа клади – не замечу.
«Мой дорогой дневник, спасибо тебе за исполнение второго желания. Танцевать с Анилой было здорово!»
Поделившись с дневником впечатлениями, записала те названия движений, что запомнила. Нет, не для Людки, ей они ни к чему. Прежде всего, для себя. Когда-нибудь я станцую для своего жениха и посмотрю, сумеет ли он понять, что я объясняюсь ему в любви. Осталось совсем немного – встретить того самого счастливца.
Помечтав и даже в красках представив, как я буду под музыку вращать глазами, склонять голову, двигать шеей и красиво складывать пальцы перед человеком, которого полюблю, я вернулась на землю.
Чего бы еще пожелать?
Дневник– не дневник, но все, что я пишу, исполняется. Может, потому, что мои желания просты? Где, как не по соседству, встретить девушку, умеющую исполнять национальные танцы? Из короткого списка «простых» желаний выбивался лишь Болливуд, но и здесь все легко объяснялось. Мумбаи недалеко, а округ Пуна богат памятниками и красивыми местами. Где-то же надо снимать триста фильмов в год?
Еще немного поразмыслив, я вывела:
«Дорогой дневник, мое третье желание – увидеть настоящего йога».
И вздрогнула от резкого звонка в дверь.
Аниле даже в воскресенье неймется! Какая активная девушка. Неужели решила потащить меня во дворец Ага-хана?
Я торопливо надела рубашку от сальвар-камиза и спустилась вниз.
Пора бы привыкнуть к тому, что бежать босиком по влажной плитке опасно, можно свернуть себе шею. Едва не лишившись важного атрибута индийских танцев, я рванула ручку двери и ворчливо произнесла:
– И чего тебе не спится?
За дверью стоял мужчина в военной форме. Улыбка медленно сходила с его лица.
Когда он поднял ладонь и закрыл ею глаза, я вспомнила, что моя рубашка сшита из тончайшего батиста и наверняка просвечивает на солнце.
– Ой! – Я захлопнула дверь перед носом незнакомца. Сердце стучало где-то во рту.
– Мисс Ильсия, – донесся до меня мягкий голос. – Я Санджай Датарайя. Маста Ирек попросил меня навестить вас и узнать, не нужна ли помощь.
– Досчитайте до десяти и заходите во двор, – прокричала я в ответ, отметив, что мужчина говорит на русском почти без акцента. – Я только переоденусь.
На счет шесть я уже добежала до спальни.
Скинув рубашку, запуталась в лямках лифчика и застегнула его не с первого раза. Надев сальвар-камиз из более плотной ткани, замерла у зеркала.
Мамочки, что у меня на голове? После вчерашнего плавания и сна на боку волосы с одной стороны стояли ирокезом, с другой напоминали куст перекати-поля.
Расческа драла волосы немилосердно.
Прежде чем появиться перед гостем, выглянула в окно, выходящее во двор. Мой визави стоял под деревом. Тень от листвы падала на его лицо, но я все равно разглядела, какой он симпатичный. Не очень высокого роста, но такой ладный и подтянутый, что я закомплексовала. Вспомнив Людкины слова «индусам нравятся полные», вздохнула и еще раз оправила рубашку, совсем чуть-чуть втянув живот.
«А какие у него глаза!» – За те несколько секунд, что я была от него на расстоянии вытянутой руки, память запечатлела и длинные ресницы, и соболиный блеск бровей и яркие как звезды глаза.
Чего-то меня понесло.
Еще немного и начну писать стихи.
Вернулась к зеркалу и подкрасила ресницы.
Так-то лучше, Джимми-Джимми, ача-ача.
Вниз спускалась леди. Неторопливый шаг, болливудская улыбка, протянутая для приветствия рука.
Ни смущения, ни оправданий.
– Ильсия. Можно просто Сия.
– Санджай Датарайя, можно просто Санджай, – с небольшим замешательством он пожал мне руку. – Вы завтракали?
Бабочки поселились в моем животе лишь от одного прикосновения мужчины.
– Сия? – Он поднял бровь, и в памяти мелькнуло, что это одно из шести положений бровей в танце. Кажется, так выражается счастье. Или тоска?
– Д-да?
– Пойдемте, позавтракаем?
– Пойдемте.
Он повернулся и направился к двери. Мой взгляд ощупал его всего, начиная от берета и коротко стриженных волос на затылке до… В общем, брюки на нем тоже сидели хорошо.
На улице нас ждала «Махиндра». Санджай открыл дверь джипа и подал руку.
Блин, ну как же ему идет пятнистая форма! И ладонь такая горячая.
– Куда мы едем? – спросила я, поняв, что мы свернули со знакомой дороги, ведущей в «Феникс».
– Завтракать, – просто ответил Санджай. – Я хочу показать вам особенности индийской утренней трапезы.
Мы двигались по тоннелю из сплетенных кронами деревьев. Лианы и пальмы росли так густо, что создавали полумрак. Я прочувствовала, как должно быть темно и влажно в настоящих джунглях.
– Это ботанический сад, – пояснил Санджай, не отрывая глаз от дороги, на которой царило оживленное движение. – А слева – знаменитый Центр медитации Ошо.
– О, йоги! – воскликнула я, вспомнив желание, записанное в дневник. У огромных ворот с рамкой-металлоискателем стояло несколько фигур в одинаковых бордовых одеяниях. – А давайте туда зайдем?
При этих словах лицо Санджая окаменело. Плотно сжатые челюсти, взгляд – строго перед собой.
– Вы хотите провести время в ашраме Ошо? – через минуту напряженного молчания спросил он. – Если да, то приготовьтесь сдать анализ на СПИД. Десять долларов.
– Это еще зачем?
– Правила Ошо просты – все свободны в выражении своих чувств и желаний. А если люди счастливы и расслаблены – это дает колоссальный выход сексуальной энергии. И каждый удовлетворяет ее по-своему.
– Там проходят оргии?! – невольно воскликнула я.
Санджай улыбнулся.
– Нет, от диких оргий уже отказались.
– А откуда вы знаете?
– Я там был.
Я подняла брови, по всем канонам индийского танца выражая любопытство.
– Вам сколько лет? – покосился на меня Санджай.
– Скоро двадцать.
– Когда будет двадцать один, тогда и поговорим о медитациях в Центре Ошо.
– В России совершеннолетие наступает в восемнадцать, и я уже держала в руках «Камасутру», – выпалила я.
– Пробовали?
Краска залила мое лицо. Полуопущенный взгляд выразил смущение. Я хорошая ученица и многое запомнила из уроков Анилы.
Немного помолчав, я гордо подняла голову. Чего это я смущаюсь? Да, я ни разу не была с мужчиной, но любопытство – одна из особенностей слабого пола. И потом, разве «Камасутру» не написал монах, ни разу не познавший женщину и испробовавший все сто поз со статуями?
– Санджай, вам сколько лет?
– Двадцать четыре, – ответил мой спутник. Брови на его лице ожили.
Ага, любопытно?
– Вот когда вам будет двадцать пять, я поделюсь с вами впечатлениями о «Камасутре».
Санджай громко рассмеялся.
– Что? – насторожилась я.
– На следующей неделе встречаемся. Мне как раз исполнится двадцать пять.
– Шайтан! Но раз уж мы так быстро перешли к вопросам секса, предлагаю друг к другу обращаться на «ты».
– Согласен.
Сразу чувствуется, что Санджай учился в Питере, с другими индусами такая вольность наверняка не прошла бы. Высадили бы прямо на дороге.
Остальную часть пути Санджай нет-нет да и косился на меня и хмыкал. Я же отвернулась в другую сторону, делая вид, что любуюсь природой.
В кафе с непроизносимым названием нам подали завтрак на огромном медном подносе с множеством чашечек. В центре стояло блюдо с ярко желтым рисом – единственное из еды, что я хорошо знала.
– Будем есть руками, – предупредил Санджай. Конечно, после дороги мы их помыли, но я никак не думала, что мне не дадут вилку.
– Дотрагиваясь до пищи руками, – продолжил мой сотрапезник, – мы, помимо обоняния, зрения и вкуса, включаем осязание. Чем больше чувствуем, тем богаче вкус пищи. И не удивляйся, если тебе кто-нибудь предложит съесть из его рук. Это знак уважения.
– Пожалуйста, только не делай этого, – взмолилась я, когда Санджай зачерпнул соус кусочком хрустящего плоского хлеба доса.
Мужчина улыбнулся.
Губы у него тоже были замечательные. Достаточно крупные, но четко очерченные. И я получала чувственное удовольствие, наблюдая за тем, как он ест. Что говорить, от его взгляда я млела не меньше.
– Ешь, – напомнил мне Санджай, и я опять смутилась, застуканная на прямом разглядывании. – Возьми идли. Это сладкий пирожок.
«Вот это я точно могу брать руками», – обрадовалась я, макнув белое пушистое тесто в соус. Приготовленные на пару рисовые пирожки я уже пробовала в Китае.
Назад мы ехали другой дорогой. Часть пути проходила вдоль канала. На его берегу ютились строения, которые трудно было назвать хижинами. Чумазые дети, копошащиеся в мусоре, выброшенном глинистыми водами на берег, вызывали удручающее чувство.
– Это джати. Неприкасаемые. – Санджай коротко взглянул на меня. – Сейчас их называют далиты или притесненные. Но слова сути не меняют.
– Пятая каста?
– Они вне системы варн. К джати относятся забойщики скота, кожевенники, прачки и … иностранцы, – вдруг добавил Санджай.
Я вздрогнула, и бабочки в животе прекратили свой полет.