Зои нервно улыбается мне поверх журнала: — В государственных больницах такого точно нет.
Еще бы. Кожаные кресла, низкий квадратный стол, заваленный глянцевыми журналами. В комнате так тепло, что мне пришлось снять пальто. Я думала, здесь будет полно несчастных брошенных девиц, сжимающих носовые платки, но в приемной мы одни. Зои собрала волосы в хвост и надела все те же мешковатые тренировочные штаны. Она бледна и выглядит устало. — Знаешь, от каких симптомов я избавлюсь охотнее всего? — Она кладет журнал на колени и считает на пальцах. — Моя грудь похожа на какую-то карту-вся в голубых венах. Я чувствую тяжесть даже в пальцах. Меня постоянно тошнит. Не прекращая болит голова. И в глаза будто песку насыпали. — А что-нибудь хорошее?
Она задумывается на минуту. — Запах изменился. От меня очень приятно пахнет.
Я наклоняюсь над столом и нюхаю Зои. Она пахнет сигаретами, духами, жвачкой. И чем-то еще. — Фертильна, — сообщаю я ей. — Что? — То есть готова к деторождению.
Она качает головой и смотрит на меня как на ненормальную: — Это тебя твой дружок научил?
Я не отвечаю, и Зои утыкается в журнал. Двадцать две страницы последних технических новиной. Как написать красивую песню о любви. Возможен ли космический туризм? — Однажды я видела фильм, — начинаю я, — про девушку, которая умерла. Когда она попала на небеса, ребенок ее сестры, родившийся мертвым, оказался уже там, и она присматривала за ним, пока они все не воссоединились.
Зои делает вид, что не слышала, и переворачивает страницу, будто прочитала ей. — Со мной тоже может такое случиться. — Едва ли. — Твой ребенок такой крохотный, что я могу спрятать его в карман. — Тесса, заткнись! — Ты тогда выбирала для него одежду.
Зои откидывается на спинку кресла и закрывает глаза. Очертания губ становятся мягче, словно ее выключили из розетки. — Я тебя очень прошу, — произносит Зои, — замолчи. Если ты меня осуждаешь, не надо было приходить.
Она права. Я поняла это прошлой ночью, мучаясь бессонницей. На другом конце коридора капал душ и что-то — таракан? — паук? — пробежало по коврику в ванной.
Я встала с кровати и в халате спустилась в гостиную. Я собиралась выпить чашку шоколада и, может, посмотреть какую-нибудь ночную передачу. Но посреди кухни я обнаружила мышь, которая попала в одну из папиных тараканьих ловушек. К картонке не прилипла только ее задняя нога, и, загребая ею, точно веслом, мышь пыталась сбежать. Она билась в агонии. Я поняла, что придется ее добить, но не могла придумать, как сделать это безболезненно. Зарезать разделочным ножом? Ножницами? Проткнуть затылок карандашом? В голову лезли только кошмары.
Наконец я достала из шкафчика старую коробку из-под мороженого, наполнила водой, окунула в нее мышь и прижала деревянной ложкой. Мышь в изумлении уставилась на меня, пытаясь вздохнуть. Один за другим на поверхность воды поднялись три маленьких пузырька воздуха.
Я пишу Зоиному ребенку эсэмэску: ПРЯЧЬСЯ! — Это кому? — Никому?
Она наклоняется над столом: — Покажи.
Я удаляю сообщение и показываю пустой экран. — Ты писала Адаму? — Нет.
Она закатывает глаза: — Вы едва не занялись сексом в саду, а теперь ты находишь какое-то извращенное удовольствие в том, чтобы делать вид, будто ничего не было. — Я ему не нравлюсь.
Зои хмурится: — Разумеется, нравишься. Просто вышла его мама и поймала вас с поличным. А иначе он бы с радостью тебя трахнул. — Зои, это было четыре дня назад. Если бы я ему нравилась, он бы позвонил.
Она пожимает плечами: — Наверно, занят.
Минуту мы молчим. У меня под кожей выпирают кости, под глазами фиолетовые круги, и от меня чем-то воняет. Адам, наверно, до сих пор полощет рот. — Любовь-это зло, — заявляет Зои. — И я-живое тому доказательство. — Она кладет журнал на столик и бросает взгляд на часы: — За что я, черт возьми, плачу деньги?
Я сажусь рядом с ней. — А вдруг это шутка? — предполагаю я. — Может, они возьмут деньги, заставят тебя поволноваться, надеясь, что ты испугаешься и уйдешь домой.
Я беру Зоину ладонь в свою. Она удивляется, но руку не забирает.
В окнах стоят тонированные стекла, и нам не видно улицы. Когда мы пришли, пошел снег; тепло одетые люди покупали рождественские подарки. А здесь батареи пышут жаром и льются звуки свирели. Случись конец света, мы ничего не узнаем. — Когда все кончится и мы с тобой снова останемся вдвоем, то примемся за список, — обещает Зои. — Выполним пункт шесть. Это же слава, верно? Я на днях видела женщину в последней стадии рака. Так вот она участвовала в троеборье. Попробуй. — У нее рак груди. — И что? — Это другое. — Бег и езда на велосипеде помогают ей сохранять бодрость духа. В чем тут разница? Она уже прожила дольше, чем все думали, и прославилась. — Терпеть не могу бег!
Зои величественно качает головой, будто я капризничаю. — А как насчет «Большого брата»? У них раньше никогда не было таких, как ты. — Он начнется только летом. — И?.. — Сама подумай!
Тут из боковой комнаты появляется медсестра и подходит к нам: — Зои Уокер? Пойдемте со мной.
Зои тянет меня за руку: — А можно взять с собой подругу? — Боюсь, что нет. Будет лучше, если она подождет здесь. Сегодня только предварительная беседа, но говорить о таких вещах при подруге нелегко.
Медсестра говорит так убежденно, что у Зои нет сил возразить. Она протягивает мне пальто, просит присмотреть за ним и уходит за медсестрой. Дверь закрывается.
Я чувствую себя бодро и уверенно. Я ощущаю, как бьется сердце. Я полна сил. Жизнь и смерть материальны. Сейчас я здесь. Но скоро меня не станет. Ребенок Зои жив. У него бьется сердце. Скоро его не будет. Когда Зои, поставив подпись на документе, выйдет из той комнаты, она изменится. Поймет то, что мне уже известно: всех нас окружает смерть.
И от этой мысли во рту металлический привкус.
Двадцать пять. — Куда мы едем?
Убрав руку с руля, папа хлопает меня по коленке: — Все в свое время. — Это что-то неприятное? — Думаю, нет. — Мы встречаемся со знаменитостью?
В его взгляде мелькает беспокойство. — Так ты это имела в виду? — Не совсем.
Мы едем по городу. Папа хранит молчание. Мы пересекаем микрорайоны, сворачиваем на кольцевую. Я пытаюсь угадать, куда мы едем. Мне нравится смешить папу. Он так редко смеется. — Высадка на Луну? — Нет. — Конкурс талантов? — С твоим-то голосом?
Я звоню Зои и спрашиваю, не хочет ли она угадать, но она по-прежнему не находит себе места из-за операции. — Мне нужно будет привести с собой взрослого. И кто бы это мог быть? — Я пойду с тобой. — Нужен настоящий взрослый. Типа мамы с папой. — Они не имею права заставлять тебя посвящать во все родителей. — Это кошмар, — жалуется Зои. — Я думала, они дадут мне какую-нибудь таблетку, и все выйдет само. Зачем мне операция? Он же крошечный.
Она заблуждается. Вчера вечером я достала «Справочник семейной медицины» «Ридерз дайджест» и прочитала про беременность. Мне было интересно, какого размера зародыш в шестнадцать недель. Оказалось, с одуванчик. Я не могла оторвать себя от книги. Выяснила все про пчелиные укусы и крапивницу. Милые, земные семейные болезни — экзема, ангина, круп. — Ты меня слушаешь? — спрашивает Зои. — Угу. — Ладно, я пошла. Кислота подступает к горлу, и во рту уже привкус.
Это несварение желудка. Нужно помассировать живот и попить молока. Все пройдет. Что бы она ни решила сделать с ребенком, все симптомы исчезнут. Но я ей этого не говорю. Я нажимаю на мобильном красную кнопку и смотрю на дорогу впереди. — Она просто идиотка, — замечает отец. — Чем дольше тянуть, тем хуже. Беременность прервать-не мусор вынести.
— Пап, она это знает. И вообще, тебя это не касается. Она же не твоя дочь. — Да, — соглашается папа. — Она не моя дочь.
Я набираю Адаму эсэмэску. «Куда ты провалился?»-пишу я. Потом стираю.
Шесть дней назад его мама рыдала на крыльце. Она говорила, что ее напугали фейерверки. Спрашивала, почему он бросил ее одну, когда кругом светопреставление. — Дай мне свой телефон, — попросил меня Адам. — Я тебе позвоню.
Мы обменялись телефонами. Это было сексуально. Я надеялась, что он позвонит. — Слава, — произносит папа. — А что для тебя слава?
Для меня слава-это Шекспир. В школе на всех книгах с его пьесами был бородатый силуэт с пером в руке. Шекспир придумал кучу новых слов, и спустя сотни лет все знают, кто он такой. Он жил до машин и самолетов, пистолетов, бомб и загрязнения окружающей среды. До шариковых ручек. В то время на престоле сидела королева Елизавета. Она тоже прославилась, и не только как дочь Генриха VIII, но благодаря картофелю, «Армаде», табаку и здравому смыслу.
Еще есть Мэрилин. Элвис. Будут помнить даже современных поп-звезд вроде Мадонны. «Тэйк Зэт» снова ездят на гастроли, и их альбомы в момент распродаются. В глазах музыкантов читается возраст, а Робби даже не поет, но люди все равно хотят их видеть. Вот какую славу я имела в виду. Я бы хотела, чтобы весь мир оставил свои дела и пришел попрощаться со мной, когда я умру. А как же иначе? — Пап, а что для тебя слава?
Задумавшись на минуту, он отвечает: — Неверно, оставить что-то после себя.
Я представляю себе ребенка Зои. Он растет. Растет. — Ну вот, — замечает папа. — Приехали.
Я не совсем понимаю, где это «вот». Дом похож на библиотеку — квадратное здание в стиле функционализма, со множеством окон и собственной парковкой, на которой зарезервированы места для руководства. Мы заезжаем на стоянку для инвалидов.
Женщина, ответившая нам по домофону, интересуется, к кому мы приехали. Папа старается говорить шепотом, но она его не слышит, так что ему приходится повторить еще раз, громче. — Ричард Грин, — произносит папа и косится на меня. — Ричард Грин?
Папа кивает, довольный собой. — С ним знаком один из моих бывших коллег-бухгалтеров. — И при чем тут?.. — Ричард хочет взять у тебя интервью.
Я замираю как вкопанная: — Интервью? На радио? Но меня все услышат! — А разве ты не этого хотела? — И о чем же он будет меня спрашивать?
Тут папа заливается румянцем. Наверно, до него дошло, что хуже он ничего придумать не мог, потому что болезнь- единственное, что отличает меня от остальных. Если бы не она, я сейчас была бы в школе или прогуливала уроки. Может, сидела бы у Зои дома, носила бы ей «Ренни» из ванной. Или лежала бы в объятиях Адама.
Секретарь в приемной делает вид, что все в порядке. Она просит нас представиться и выдает нам пропуска. Мы послушно прикрепляем их на одежду, и секретарь сообщает, что режиссер должен вот-вот подойти. — Присаживайтесь, — предлагает она, указывая на ряд кресел в дальнем конце фойе. — Ты не обязана ничего говорить, — успокаивает меня папа, когда мы усаживаемся. — Если хочешь, я пойду один, а ты посиди здесь. — О чем ты будешь с ними разговаривать?
Он поживает плечами: — О нехватке раковых отделений для подростков, недостаточным финансировании альтернативной медицины, о том, что служба здравоохранения не выделяет дотаций на твое питание. Я могу рассказывать часами. Я на этом собаку съел. — Поиск средств? Я не хочу прославиться сбором денег! Я хочу, чтобы меня все узнали потому, что я особенная. Мне нужна слава, которая заставляет забыть о фамилии. Слава поп-идола. Слышал о такой?
Папа поворачивается ко мне. У него блестят глаза. — И как же нам ее заполучить?
За нами булькает и журчит кулер с водой. Меня тошнит. Я думаю о Зои. О ее ребенке. У него уже сформировались ноготки — маленькие-прималенькие ноготки-одуванчики. — Давай я скажу секретарше, что мы уходим, — предлагает папа. — Я не хочу, чтобы ты говорила, будто я тебя заставил.
Папа шаркает ногами под стулом, словно провинившийся школьник, и мне становится его немного жаль. Как же нам будет друг друга не хватать. — Нет, пап, не надо ничего отменять. — Так ты пойдешь? — Пойду.
Он стискивает мою руку: — Молодчина, Тесс.
По лестнице в фойе поднимается женщина. Она подходит к нам и сердечно пожимает папе руку. — Мы с вами общались по телефону, — поясняет она. — Да. — А это, должно быть, Тесса. — Это я!
Она протягивает мне ладонь для пожатия, но я игнорирую ее, сделав вид, будто не могу поднять руки. Может она решит, что виновата болезнь. Женщина с жалостью оглядывает мое пальто, шарф, шапку. Наверно, знает, что сегодня не так уж и холодно. — Здесь нет лифта, — сообщает она. — Вы сможете подняться по лестнице? — Конечно, — заверяет папа.
Женщина успокаивается. — Ричард ждет вас с нетерпением.
По дороге в студию она заигрывает с папой. Мне приходит в голову, что его неловкая забота обо мне может привлекать женщин. Им сразу хочется его спасти. От меня. От всех этих мук. — Интервью пойдет в прямом эфире, — рассказывает она. Когда мы заходим в студию, женщина понижает голос: — Видите ту красную лампочку? Это значит, Ричард в эфире и нам нельзя входить. Через минуту он пустит рекламу, и лампочка загорится зеленым. — Она сообщает это с таким видом, будто ждет, что это произведет на нас впечатление. — О чем Ричард собирается говорить? — любопытствую я. — О несчастной умирающей девушке или у него какая-то своя задумка? — Простите? — Улыбка сползает с лица женщины; в поисках поддержки она бросает на папу взгляд, в котором сквозит беспокойство. Неужели она способна что-то учуять, только когда запахнет жареным? — В больницах недостаточно раковых отделений для подростков, — быстро произносит папа. — Будет здорово, если нам удастся привлечь внимание к этой проблеме.
Красный свет за порогом студии переключается на зеленый. — Вам пора! — говорит режиссер и открывает нам дверь. — Тесса Скотт и ее отец, — объявляет она.
Это звучит так, словно мы гости на званом ужине или на балу. Но Ричард Грин отнюдь не принц. Он привстает на стуле и по очереди протягивает нам пухлую руку. Ладонь у него влажная, как будто ее забыли выжать. Пыхтя, он усаживается обратно. От него воняет сигаретами. Он шуршит бумагами. — Присаживайтесь, — приглашает он нас. — Я вас представлю, и начнем.
Раньше я частенько смотрела местные новости с Ричардом Грином; они шли в обед. Он очень нравился одной из больничных медсестер. Теперь я понимаю, почему его перевели на радио. — Ну, поехали, — командует он. — Держитесь свободнее. Все должно быть непринужденно. — Он поворачивается к микрофону: — Итак, я с радостью представляю вам отважную юную особу, которая оказала мне честь и пришла на передачу. Тесса Скотт.
Когда он произнес мое имя, у меня заколотилось сердце. Интересно, слышит ли нас Адам? А Зои? Наверно, валяется на кровати и слушает радио. Ее тошнит. Она дремлет. — Последние четыре годы Тесса борется с лейкозом. И сегодня они с отцом пришли к нам, чтобы об этом рассказать.
Папа подается вперед, и Ричард, очевидно заметив его готовность, задает ему первый вопрос: — Скажите, что вы испытали, когда узнали о болезни Тесы?
Папа обожает разглагольствовать на эту тему. Он рассказывает о гриппе, который не проходил неделями. О том, что наш семейный врач не сразу распознал болезнь, потому что лейкоз встречается очень редко. — Мы заметили синяки, — сообщает папа. — Маленькие кровоподтеки на спину, вызванные снижением тромбоцитов.
— Папа-настоящий герой. Он признается, что ему пришлось уйти с работы (он был финансовым консультантом). Рассказывает, что вся наша жизнь — сплошные больница и лечение. — Рак — заболевание не какого-то отдельного органа, а всего организма, — поясняет папа. — Когда Тесса отказалась от интенсивной терапии, мы решили продолжать общеукрепляющее лечение дома. Она на особой диете. Это недешево, но я твердо уверен, что залог здоровья — не просто питание, а правильное питание.
Я ошеломлена. Он что, хочет, чтобы люди звонили и предлагали деньги на натуральные овощи?
Ричард с серьезным видом поворачивается ко мне: — Тесса, так вы решили отказаться от лечения? Непростое решение для шестнадцатилетней девушки.
У меня пересохло в горле: — Не скажите.
Он кивает, словно ждет, что я продолжу. Я бросаю взгляд на папу; он подмигивает мне. — Химиотерапия продлевает жизнь, — начинаю я, — но тяжело переносится организмом. Курс лечения был очень тяжелым, и я поняла, что без него смогу сделать больше. — Ваш отец утверждает, что вы хотите прославиться, — произносит Ричард. — Вы ведь поэтому пришли к нам в студию? Чтобы получить свои пятнадцать минут славы?