После похорон сходите в паб пообедать. На моем банковском счету есть двести шестьдесят фунтов. Я хочу, чтобы вы их потратили. Нет, серьезно — обед за мой счет. И обязательно закажите десерт-тягучий пудинг с тоффи, шоколадный торт, пломбир с сиропом, фруктами и орехами, что-нибудь ужасно вредное. Если хочешь, напейся (только не напугай Кэла). Потратьте все деньги.
А потом, спустя какое-то время, жди от меня вестей. Быть может, я напишу на запотевшем зеркале, когда ты будешь принимать душ, или стану шелестеть листвой яблони, когда ты выйдешь в сад. Или просто тебе приснюсь.
Навещай мою могилу, когда сможешь, но не вини себя, если это не всегда получается Или если вы переедете и до кладбища будет слишком долго добираться. Летом там очень красиво(посмотри на сайте). Приезжайте туда на пикник и посидите со мной.
Ладно. Это все.
Я тебя люблю.
Целую.
Тесса.
Тридцать восемь
— Я буду единственным парнем в школе, у которого умерла сестра. — Классно. Тебе перестанут задавать домашнюю работу, и все девчонки в тебя влюбятся.
Кэл обдумывает мои слова. — А я все еще буду твоим братом? — Конечно. — Но ведь ты об этом не узнаешь. — Еще как узнаю! — Ты будешь повсюду мне являться? — А тебе этого хочется?
Кэл нервно улыбается: — Наверно, мне будет страшно. — Тогда не буду.
Кэлу не сидится на месте. Он мерит комнату шагами от кровати до шкафа. После больницы в наших отношениях что-то изменилось. Нам уже не так легко шутить. — Кэл, если хочешь, выброси телек из окна. Мне так это очень помогло. — Не хочу. — Тогда покажи мне фокус.
Он убегает, чтобы взять все необходимое, и возвращается в своем особом черном пиджаке с потайными карманами. — Смотри внимательно.
Кэл связывает углами два носовых платка, прячет в кулаке, потом медленно разжимает палец за пальцем. Платки исчезли. — Как ты это сделал?
Он качает головой, постукивая по носу волшебной палочкой: — Фокусники никогда не раскрывают своих секретов. — Покажи еще раз.
Вместо этого Кэл тасует колоду и раскладывает карты: — Выбери одну, запомни, но мне не говори.
Я выбираю пиковую даму и прячу в колоду. Кэл снова раскладывает карты, на этот раз лицевой стороной вверх. Дамы нет. — Кэл, ты молодец.
Он плюхается на кровать: — Еще нет. Вот бы сделать что-то большое и страшное. — Если хочешь, распили меня пополам.
Он ухмыляется и тут же заливается слезами, сперва молча, а потом навзрыд. Насколько я помню, плачет он второй раз в жизни. Значит, ему это действительно нужно. Мы оба делаем вид, будто с этим ничего нельзя поделать, как с кровотечением из носа, и его чувства тут не при чем. Я обнимаю Кэла и прижимаю к себе. Он всхлипывает у меня на плече; его слезы мочат мою пижаму. Мне хочется слизнуть их. Настоящие, живые слезы. — Кэл, я люблю тебя.
Это так просто. Я рада, что сказала ему об этом, хотя от моих слов Кэл разревелся в десять раз сильнее.
Пункт тринадцать: обнять братишку, когда за окном опускаются сумерки.
Адам залезает ко мне в кровать. Он натягивает одеяло до подбородка, будто замерз или боится, что на голову ему рухнет потолок. — Завтра твой папа купит раскладушку и поставит ее здесь для меня, — сообщает он. — Ты больше не будешь спать со мной в одной постели? — Вдруг тебе самой этого не захочется? Что, если тебе не захочется, чтобы к тебе прикасались? — А если захочется? — Тогда я тебя обниму.
Но он напуган. Я вижу по его глазам. — Ладно, я тебя отпускаю. — Тс-с-с. — Нет, правда. Ты свободен. — Я не хочу быть свободен. — Он наклоняется и целует меня. — Если я тебе понадоблюсь, разбуди меня.
Он быстро засыпает. Я лежу с открытыми глазами и слушаю, как по всему городу гасят свет. Шепчут «спокойной ночи». Сонно скрипят пружины матрасов.
Я нашариваю руку Адама и крепко стискиваю.
Я рада, что существуют ночные портье, медсестры и дальнобойщики. Меня утешает мысль, что в других странах, в других часовых поясах женщины полощут в руках белье, а дети ручейками стекаются к школе. Где-то в мире в это мгновение какой-нибудь мальчишка взбирается на гору под веселый звон колокольчика на шее у козленка. Я очень этому рада.
Тридцать девять
Зои шьет. Я понятия не имела, что она умеет шить. На ее коленях разложена лимонно-желтая распашонка. Зои вдевает нитку в иголку, оборачивает нитку вокруг смоченного слюной пальца и завязывает узелок. Кто ее этому научил? Я не свожу с нее глаз, а Зои шьет, словно всегда этим занималась. Собранные на затылке светлые волосы открывают нежный изгиб шеи. Зои сосредоточенно закусила нижнюю губу. — Живи, — прошу я. — Ты ведь будешь жить, правда?
Она быстро поднимает на меня глаза и слизывает с пальца яркую капельку крови. — Черт! — выдыхает Зои. — Не знала, что ты проснулась.
Я хихикаю. — Ты цветешь. — Я жирная! — Она привстает на стуле и в доказательство выпячивает живот. — Я размером с медведя.
Как бы я хотела быть ребеночком в ее животе. Быть маленькой и здоровой.
Памятка для Зои.Не рассказывай дочери, что планета гибнет. Показывай ей только прекрасное. Береги ее, заботься о ней, несмотря на то что твои родители не смогли позаботиться о тебе. И никогда не связывайся с парнем, который тебя не любит.
— Как ты думаешь, когда родится ребенок, ты будешь скучать по своей прежней жизни?
Зои бросает на меня серьезный взгляд: — Оделась бы ты, а? Вредно целый день сидеть в пижаме.
Я откидываюсь на подушки и оглядываю углы комнаты. В детстве мне всегда хотелось жить на потолке. Мне казалось, там чисто и пусто, как на румяной корке пирога. Теперь же потолок напоминает мне простыню. — Мне неловко, что я тебя подвела. Я не смогу сидеть с твоим ребенком. Ничего не смогу.
Зои отвечает: — На улице очень хорошо. Давай я попрошу твоего папу или Адама отнести тебя в сад?
На лужайке дерутся птицы. Голубое небо окаймляют рваные облака. Шезлонг теплый, будто часами стоял на солнце.
Зои читает журнал. Адам гладит мою ногу через носок. — Ты только послушай, — говорит Зои. — Эту чушь выбрали лучшей шуткой года.
Пункт четырнадцать, шутка. — Мужчина приходит к доктору и говорит: «У меня в заднице застряла клубника». «Прекрасно, — отвечает доктор, — у меня где-то были взбитые сливки».
Я заливаюсь смехом. Я похожа на хохочущий скелет. Нас послушать-Адама, Зои, меня — все равно что пытаться влезть в дом через окно. Не знаешь, какого ждать подвоха.
Зои кладет мне на руки младенца: — Ее зовут Лорен.
Она пухлая, липкая и пускает молочные слюнки. От нее приятно пахнет. Она сучит рукавами, хватая воздух. Крохотные пальчики с полумесяцами ноготков цапают меня за нос. — Привет, Лорен.
Я говорю ей, какая она большая и умная. Я болтаю всякие глупости, которые, как мне кажется, нравится слышать младенцам. Лорен смотрит на меня бездонными глазами и широко зевает. Я вижу ее розовый ротик. — Ты ей нравишься, — замечает Зои. — Она тебя узнает.
Я прижимаю Лорен Тессу Уокер к своему плечу и глажу по спинке. Слушаю ее сердечко. Оно бьется уверенно и точно. Девочка невероятно теплая.
Под яблоней танцуют тени. Сквозь листву сочится солнце. Где-то далеко жужжит газонокосилка. Зои по-прежнему читает журнал. Увидев, что я проснулась, она бросает его на траву. — Ты так долго спала, — говорит Зои. — Мне приснилось, что Лорен уже родилась. — Ну и как она, красивая? — Еще бы.
Адам поднимает на меня взгляд и улыбается: — Привет, — произносит он.
По дорожке идет папа. Он снимает нас на видеокамеру. — Не надо, — прошу я, — это ужасно.
Он уносит камеру в дом, возвращается с картонной коробкой, ставит ее у калитки и срезает увядшие листья. — Пап, посиди с нами.
Но ему не сидится. Он снова уходит в дом, приносит миску винограда, шоколадки и стаканы сока. — Хотите сэндвич?
Зои качает головой: — Спасибо, мне хватит шоколадок.
Мне нравится, как она морщит губы, посасывая конфеты.
Знаки, прогоняющие смерть.
Попросить лучшую подругу прочитать вслух самые интересные выдержки из журнала-моду, сплетни. Предложить ей сесть поближе и потрогать ее необъятный живот. А когда она соберется домой, глубоко вздохнуть и признаться, что ты ее любишь. Потому что это правда. А когда она наклонится и прошепчет тебе то же в ответ, крепко ее обнять, потому что при обычных обстоятельствах вы бы никогда не сказали друг другу этих слов.
Когда братишка вернется из школы, попросить его посидеть с тобой и подробно рассказать, как прошел день: пусть опишет каждый урок, каждый разговор, даже то, что ел на обед, пока ему не надоест и он не попросится поиграть в парке с друзьями в футбол.
Попросить маму снять туфли и помассировать ей ступни, потому что на новой работе в книжном магазине ей приходится целый день проводить на ногах и быть вежливой с покупателями. Рассмеяться, когда она подарит твоему папе книгу, потому что у нее на них скидка и она может позволить себе быть щедрой.
Видеть, как папа целует ее в щеку. Как они улыбаются. И знать: что бы ни случилось, они навсегда останутся твоими родителями.
Когда на лужайке растянутся длинные тени, слушать, как соседка подрезает розы, мурлыча себе под нос какой-то старый мотивчик. А ты лежишь со своим парнем под одеялом. Признаться, гордишься им, потому что он посадил все эти цветы и кусты, так что его мама теперь с удовольствием возится в саду.
Любоваться луной. Она висит совсем низко и окружена розовым ореолом. Твой парень рассказывает, что это оптический обман: луна кажется большой из-за угла, под которым она повернута к земле.
Сравнить себя с луной.
А ночью, когда тебя отнесут наверх и окончится еще один день, не отпустить своего парня спать на раскладушке. Признаться, что тебе хочется, чтобы он тебя обнял, и не бояться, что ему этого не хочется, потому что если уж он обещал, значит, правда тебя любит, а остальное неважно. Обхватить его ноги своими. Слушать его тихое дыхание во сне.
Услышать звук, похожий на хлопанье крыльев коршуна, на свист медленно вращающихся лопастей ветряной мельницы, произнести: «Не сейчас. Не сейчас».
Дышать. Просто дышать. Это так легко. Вдох. Выдох.
Сорок
Светает. Непроглядный мрак отступает. Во рту пересохло. От выпитых на ночь таблеток в горле песок. — Доброе утро, — произносит Адам.
У него эрекция, и он смущенно улыбается, словно извиняясь за это, потом раздергивает занавески и смотрит в окно. Там клубятся мутно-розовые утренние облака. — Ты будешь жить без меня много лет, — говорю я. — Может, я приготовлю нам завтрак? — отвечает он.
Он приносит мне всякую всячину, будто дворецкий. Лимонное мороженое на палочке. Грелку. Нарезанные ломтики апельсина на блюдце. Еще одеяло. Кипятит в кастрюльке палочки корицы, потому что мне хочется, чтобы пахло Рождеством.
Почему это случилось так быстро? Неужели это правда?
Пожалуйста залезь в постель ляг на меня согрей своим теплом обними меня и пусть это кончится
— Мама ставит перголы, — рассказывает Адам. — Сначала ей хотелось выращивать травы, потом розы, теперь жимолость. Вернется твой папа и посидит с тобой, а мне надо будет пойти ей помочь. Ладно? — Конечно. — Ты не хочешь снова посидеть в саду? — Нет.
Нет сил пошевелиться. Солнце царапает мозг, и все болит.
Этот маньяк велит всем выстроиться в поле и говорит я выберу одного из вас одного-единственного из всех вас кто должен умереть и все оглядываются думают едва ли это я здесь нас тысячи так что с точки зрение статистики это маловероятно а маньяк расхаживает вдоль шеренги оглядывает нас и дойдя до меня замедляет шаг улыбается потом указывает на меня пальцем и говорит это ты какой ужас что это я так и знала что это буду я почему бы и нет я так и знала.
Кэл врывается в дом: — Можно я пойду погулять?
Папа вздыхает: — Куда? — Просто погулять. — А поточнее нельзя? — Когда дойду, скажу, где это. — Так не пойдет. — А вот других отпускают гулять без всяких. — Меня не интересуют другие.
Кэл злобно топает к двери. В волосах у него листья, под ногтями грязь. У него есть силы, чтобы распахнуть дверь и захлопнуть за собой. — Сволочи! — вопит он, сбегая по лестнице.
Памятка для КэлаНе умирай молодым. Не заболей менингитом, СПИДом и прочим. Береги здоровье. Не сражайся на войне, не вступай в секту, не становись религиозным фанатиком, не влюбляйся в недостойных. Не думай, будто должен быть хорошим, потому что остался единственным ребенком в семье. Если хочешь, будь плохим.
Я беру папу за руку. Его пальцы поцарапаны, будто их ободрало теркой. — Что ты делал?
Папа пожимает плечами: — Не знаю. Я даже не заметил.
Еще одна памятка для папы: довольствуйся Кэлом.Я люблю тебя. Я тебя люблю. Я мысленно посылаю эти слова из своих пальцев в его, вверх по руке, прямо в сердце. Услышь меня. Я тебя люблю. Прости, что я тебя покидаю.
Я просыпаюсь много часов спустя. Как это случилось?Кэл снова здесь. Он сидит рядом со мной на кровати, откинувшись на подушки. — Извини, что я кричал. — Это тебя папа заставил извиниться?
Он кивает. Занавески раздернуты; за окнами почему-то темно. — Тебе страшно? — тихонько спрашивает Кэл, словно эта мысль не дает ему покоя, но он не собирался произносить ее вслух. — Я боюсь заснуть. — И не проснуться? — Да.
Его глаза блестят. — Но ты же знаешь, что это будет не сегодня, правда? Ну, в смысле, ты же поймешь когда? — Это будет не сегодня.
Кэл кладет голову мне на плечо. — Невыносимо. Это просто невыносимо, — произносит он.
Сорок один
Колокольчик, который мне дали, звенит ужасно громко, но мне все равно. Заходит Адам в трусах и футболке; глаза у него мутные и заспанные. — Ты меня бросил. — Я всего на минутку пошел вниз, чтобы налить себе чаю.
Я ему не верю. Мне наплевать, что ему хотелось чаю. Если так приспичило, мог бы попить теплой воды из моего кувшина. — Возьми меня за руку. Не отпускай.
Закрыв глаза, я каждый раз проваливаюсь. Бесконечное падение.
Сорок два
Все как прежде- свет сквозь занавески, далекий гул машин, бульканье воды в бойлере. Похоже на день сурка. Вот только тело мое изможденнее, кожа прозрачнее. Я меньше, чем вчера.
Адам спит на раскладушке.
Я пытаюсь сесть, но не хватает сил. — Почему ты спишь там?
Он касается моей руки: — Ночью у тебя были боли.
Как и вчера, он раздергивает занавески. Стоит у окна и смотрит на улицу. Небо бледное. Будет дождь.
Мы двадцать семь раз занимались любовью и шестьдесят две ночи спали вместе это целое море любви.
— Будешь завтракать? — спрашивает Адам.
Не хочу умирать.
Слишком недолго длилась наша любовь.
Сорок три
Мама рожала меня четырнадцать часов. Был самый жаркий май в истории. Стоял такой зной, что первые две недели меня даже не одевали. — Я клала тебя к себе на живот, и мы так спали часами, — рассказывает мама. — Было настолько жако, что ни на что другое не хватало сил.
Перебирать воспоминания — все равно что разгадывать шарады. — Я брала тебя с собой, и мы ездили на автобусе в обеденный перерыв встретиться с папой. Ты сидела у меня на коленях и разглядывала окружающих. У тебя был такой пристальный взгляд. Все это отмечали.