Адам неловко переминается с ноги на ногу: — Вообще-то у меня нет полноценных прав. А без них я не могу брать пассажиров.
Я могу придумать миллион причин, по которым мне не стоит кататься с Адамом на мотоцикле. Мы можем разбиться. Поездка окажется не так хороша, как я думала. Да и что я скажу Зои? Но дело в том, что этого мне хочется больше всего и отсутствие прав уж точно мне не сможет помешать. — У тебя найдется лишний шлем? — спрашиваю я.
Снова эта медленная улыбка. Обожаю ее! Неужели он только что показался мне некрасивым? Теперь его лицо преобразилось. — В сарае. И лишняя куртка у меня тоже есть.
Я не смогу сдержать улыбки. Мне не страшно и легко. — Тогда поехали. Пока не начался дождь.
Адам закрывает за собой дверь: — Дождя не будет.
Мы огибаем дом и забираем из сарая вещи. Адам помогает мне застегнуть куртку, сообщает, что его мотоцикл выжимает девяносто миль в час и ветер будет холодный; тут дверь черного хода открывается и в сад выходит женщина в халате и тапочках. — Мама, вернись в дом, — просит Адам, — ты простынешь.
Но женщина направляется по дорожке к нам. Я никогда не видела такого унылого лица-кажется, будто она утонула и вода исказила ее черты. — Куда ты собрался? — спрашивает она, не глядя на меня. — Ты не говорил, что уходишь. — Я ненадолго.
У женщины уморительно екает в горле. Адам бросает на нее внимательный взгляд. — Мымы, не надо, — просит он. — Пойди прими ванну, оденься. Ты оглянуться не успеешь, как я вернусь.
Она потерянно кивает и идет обратно к дому, потом останавливается, словно вспомнила о чем-то и впервые за все время смотрит на меня- чужого человека в ее саду. — Кто вы? — спрашивает она. — Ваша соседка. Пришла навестить Адама.
Взгляд женщины мрачнеет. — Да, я так и думала.
Адам подходит к ней и осторожно подхватывает под локти. — Пойдем, — говорит он. — Тебе нужно вернуться в дом.
Она позволяет себя увести; они направляются к задней двери. Женщина поднимается на крыльцо, оборачивается и снова бросает на меня взгляд. Она ничего не говорит; я тоже молчу. Мы просто смотрим друг на друга; потом она заходит в дом и идет на кухню. Интересно, что там будет, что они скажут друг другу? — Она нездорова? — спрашиваю я Адама, когда он возвращается в сад. — Поехали отсюда, — отвечает он.
Поездка на мотоцикле оказывается совсем не такой, как я себе представляла, — не то что быстро катиться с горки на велосипеде или на ходу высунуть голову из машины. На мотоцикле ты открыт всем ветра, как зимой на пляже, когда налетает шквал с моря. На шлемах стоят пластиковые щитки. Я свой опустила, а Адам нет; он это сделал нарочно. — Люблю, когда ветер в глаза, — пояснил он.
Адам сказал, что, когда мы поворачиваем за угол, мне нужно наклоняться. Что он не будет разгоняться до предела, потому что я впервые сижу на мотоцикле. Но это еще ничего не значит. Даже на средней скорости можно взмыть ввысь. И полететь.
Мы проносимся по улицам, оставляя позади дома и фонари. Мы проезжаем магазин, промзону, лесной склад, пересекаем границу знакомого городского пространства. Показываются деревья, поля, простор. Я прячусь от ветра за сгорбленной спиной Адама, закрываю глаза и думаю о том, куда он меня везет. Я представляю себе мчащихся галопом лошадей в моторе: их гривы развеваются на ветру, изо рта валит пар, ноздри раздуваются. Однажды я слышала историю о нимфе, которую похитил какой-то бог и увез на своей колеснице в мрачную и жуткую глушь.
В конце конвой мы приезжаем на грязную стоянку возле автомагистрали; такого я никак не ожидала. Здесь припаркованы две огромные фуры и пара легковушек; я замечаю ларек с хот-догами.
Адам выключает мотор, пинком ставит мотоцикл на подпорку и снимает шлем. — Сначала слезь с мотоцикла, — советует он.
Я киваю, не в силах вымолвить ни слова. В дороге у меня перехватило дыхание. Колени дрожат; я с трудом перекидываю ногу через седло и слезаю на землю. Она не качается под ногами. Водитель фуры подмигивает мне из окна. В руке у него стаканчик с дымящимся чаем. У продавщицы в ларьке с хот-догами волосы стянуты в хвост; она протягивает мужчине с собакой пакетик чипсов. Я не такая, как они. Как будто мы сюда прилетели, а все остальные тут жили всегда. — Мы еще не пришли, — говорит Адам, — давай поедим, и я тебе кое-что покажу.
Похоже, он понимает, что я пока не могу говорить, и не ждет ответа. Я медленно бреду за ним, слушаю, как он заказывает два хот-дога с кольцами лука. Откуда он знал, что мне именно этого и хотелось?
Мы едим стоя. По очереди отхлебывает кока-колу. Я поверить не могу в то, что я здесь, что, сидя на мотоцикле позади Адама, я смотрела на пролетающий мимо окружающий мир, что небо было словно шелк, я видела, как клонится к вечеру день- не белый, не серый и не серебристый, а смешанный, трехцветный. Наконец, едва я выбрасываю обертку от хот-дога в урну и допиваю кока-колу, Адам спрашивает: — Готова?
И я иду за ним в калитку позади ларька с хот-догами, за канаву, в редкий лесок. Вьющаяся через лес тропинка приводит нас на опушку. Я и не думала, что мы так высоко забрались. Нашим глазам открывается удивительный вид. Город расстилается внизу, словно кто-то положил его к нашим ногам, а мы разглядываем его с вышины. — Ух ты! — восхищаюсь я. — Никогда тут не была. — Угу.
Мы садимся рядом на скамью, почти касаясь друг друга коленями. Земля под ногами, как камень. В воздухе пахнет морозом, который еще не вполне установился, и близкой зимой. — Я сюда приезжаю, когда мне нужно ото всех сбежать, — поясняет Адам. — Грибы я здесь нашел.
Адам вынимает коробочку с табаком, открывает, отсыпает табака на бумагу и скручивает сигарету. У него под ногтями грязь, и я вздрагиваю, представив, что эти руки прикасаются ко мне. — Держи, — говорит Адам. — Это тебя согреет.
Он протягивает мне сигарету, и я смотрю, как он сворачивает еще одну для себя. Она похожа на тонкий бледный палец. Адам дает мне прикурить. Мы молчим целую вечность, лишь выдыхаем дым на город внизу.
Он говорит: — Внизу может твориться все что угодно, но здесь ты об этом не знаешь.
Я понимаю, что он имеет ввиду, быть может, в тех домишках кромешный ад, все вверх дном, мечты рассыпаются в прах. Но отсюда все кажется таким умиротворенным. Чистым. — Ты извини, что так случилось с мамой, — просит Адам. — Она бывает невыносима. — Она больна? — Не совсем. — Так что же с ней такое?
Адам вздыхает, проводит рукой по волосам. — Полтора году назад папу сбила машина.
Он щелчком отбрасывает окурок в траву, и мы оба следим взглядом за оранжевым светлячком. Кажется, что прошло несколько минут, прежде чем огонек потух. — Хочешь, поговорим об этом?
Он пожимает плечами: — Да тут и говорить не о чем. Мама с папой поссорились, он сбежал в паб и, переходя через дорогу, забыл посмотреть по сторонам. Спустя два часа к нам в дверь позвонила полиция. — Ужас! — Ты когда-нибудь видела испуганного полицейского? — Нет. — Жуткое зрелище. Мама осела на лестнице и зажала уши руками, а полицейские с фуражками в руках топтались в прихожей; у них дрожали колени. — Адам невесело фыркнул. — Полицейские были чуть постарше меня и понятия не имели, что делать. — Какой кошмар! — Хуже того. Они отвезли ее опознать тело отца. Мама сама хотела, но они не должны были ее пускать. Его раздавило в лепешку. — Ты поехал с ними? — Я ждал снаружи.
Теперь я понимаю, почему Адам так непохож на Зои и остальных знакомых ребят из школы. Нас связывает горе.
Он продолжает: — Я думал, что переезд как-то поможет, но увы. Мама до сих пор каждый день пьет кучу таблеток. — Ты за ней ухаживаешь? — Да. — А жить когда? — У меня нет выбора.
Адам поворачивается ко мне лицом. Кажется, будто он видит меня насквозь, знает обо мне такое, чего не знаю даже я сама. — Тесса, тебе страшно?
Меня никто раньше об этом не спрашивал. Никогда. Я бросаю на него взгляд-вдруг он смеется надо мной или интересуется из вежливости? Но Адам не отводит взгляд. И я признаюсь ему, что ужасно боюсь темноты, боюсь спать, боюсь сросшихся перепончатых пальцев, тесноты и дверей. — Время от времени на меня накатывает. Все думают, что если ты больна, то тебе ничего не страшно, но это не так. Это как если за тобой все время следит маньяк и в любую минуту может застрелить. А иногда я забываю обо всем на несколько часов. — Как тебе это удается? — Я общаюсь с другими людьми. Чем-нибудь занимаюсь. Тогда с тобой в лесу я целый день не думала ни о чем.
Адам медленно-медленно кивает.
Наступает тишина. Она длится всего мгновение, но вполне осязаема- как подушка вокруг коробки с острыми углами. — Тесса, ты мне нравишься, — признается Адам.
Я сглатываю комок в горле: — Правда? — Помнишь, ты пришла и попросила бросить вещи в костер. Ты тогда сказала, что хочешь от них избавиться. Ты призналась, что наблюдала за мной в окно. Обычно люди такое не говорят. — Я тебя шокировала? — Наоборот. — Он опускает глаза, как будто подсказка валяется у него под ногами. — Но я не смогу дать тебе то, чего ты хочешь. — А чего я хочу? — Я только-только прихожу в себя. Если между нами что-то будет, ну ты понимаешь, то что потом? — Он ерзает на скамье. — Это плохо кончится.
Я поднимаюсь, внезапно чувствуя себя необыкновенно чужой Адаму. Как будто в моей душе захлопнулось окошко. То, сквозь которое шла теплота и искренность. Я холодна, как схваченный инеем лист. — Увидимся, — бросаю я. — Уходишь? — Ага, есть кое-какие дела в городе. Извини, я забыла сколько времени. — Тебе нужно идти прямо сейчас? — Я встречаюсь с друзьями. Они будут меня ждать.
Он нашаривает на траве шлемы: — Давай я тебя отвезу. — Нет-нет, не надо. Кто-нибудь из друзей меня заберет. Они все с машинами.
Адам, похоже, ошеломлен. Ха! Так ему и надо! Пусть не задается. Я ухожу, даже не попрощавшись. — Подожди! — зовет он.
Но я не останавливаюсь. И не оборачиваюсь. — На тропинке, наверно, скользко! — кричит он. — Дождь начинается.
Я же говорила, что будет дождь. Я так и знала. — Тесса, давай я тебя подвезу!
Он заблуждается, если воображает, что я поеду вместе с ним на мотоцикле.
Я смертельно ошибалась, думая, что он может меня спасти.
Семнадцать
Начинаю я с оскорбления действием-въезжаю локтем в спину женщине, которая заходит передо мной в автобус. Она оборачивается и смотрит на меня бешеными глазами. — Уй, — взвизгивает она. — Смотри, куда прешь! — Это он! — отвираюсь я, указывая на мужчину сзади. Тот не слышит- что-то вопит в мобильный телефон, держа зашедшегося в крике ребенка, и не замечает, что я его только что оклеветала. Женщина выглядывает из-за меня и бросает мужчине: — Сволочь!
Это он слышит.
В суматохе я ухитряюсь проскользнуть зайцем и сажусь сзади. Три правонарушения меньше чем за минуту. Неплохо.
Спускаясь с холма, я порылась в карманах Адамовой куртки, но нашла только зажигалку и старую смятую самокрутку, так что мне все равно было нечем заплатить за проезд. Я решаю совершить четвертое правонарушение и закуриваю сигарету. Какой-то старикан оборачивается ко мне, тычет в меня пальцем и приказывает: — А ну потуши! — Отвали, — огрызаюсь я. Пожалуй, в суде это сочли бы хулиганством.
Все идет как по маслу. Теперь займемся убийствами-поиграем со смертью
Мужчина через три сиденья спереди от меня кормит сидящего у него на коленях мальчика купленной в кафе лапшой. Я зарабатываю три очка, представив, как пищевой краситель растекается по венам малыша.
Женщина напротив обматывает горло шарфом. Очко за опухоль на ее шее-шершавую, розовую, как клешня краба.
Еще одно очко за то, как автобус взрывается, затормозив на светофоре. Два-за оплавленный пластик разлетевшихся на куски сидений.
Психолог, с которым я общалась в больнице, говорила, что я в этом не виновата. Она утверждала, что очень многие больные втайне желают зла здоровым.
Я рассказала ей, что мой папа говорит, будто рак- свидетельство измены: значит, организм делает что-то без ведома и согласия сознания. Я спросила: быть может, в игре разум пытается вернуть себе свои права? — Возможно, — ответила она. — И часто ты в это играешь?
Автобус проносится мимо кладбища; железные ворота открыты. Три очка за покойников, медленно откидывающих крышки своих гробов. Они мечтают уничтожить живых. Мертвецов не остановить. Их горла стали жидкими, а пальцы блестят на тусклом осеннем солнце.
Пожалуй, хватит. В автобусе слишком много пассажиров. Бросая друг на друга взгляды, они перемещаются по салону. «Я в автобусе», — говорят они, отвечая на звонки своих мобильников. Если я их всех убью, мне будет тоскливо.
Я заставляю себя выглянуть в окно. Мы уже на Уиллис-авеню. Когда-то я по ней ходила в школу. А вот мини-маркет! Я совсем забыла о его существовании, хотя именно здесь раньше всех в городе стали продавать «Слаш Паппис». Летом по дороге из школы мы с Зои покупали его каждый день. Здесь продаются и другие продукты- свежие финики, инжир, халва, хлеб с кунжутом, рахат-лукум. Поверить не могу, что я забыла о мини-маркете.
Мы проехали видеосалон; мужчина в белом фартуке в дверях кафе «Барбекю» точит нож. В витрине за его спиной медленно крутится решетка с бараниной. Два года назад на деньги, которые нам выдавали на обеды, мы покупали здесь кебаб с картошкой фри (а Зои-кебаб с картошкой и сигарету из-под прилавка).
Я скучаю по Зои. На рыночной площади я выхожу из автобуса и звоню ей. Голос Зои доносится глухо, словно из-под воды. — Ты в бассейне? — В ванной. — Одна? — Ну конечно, одна! — Ты писала, что в колледже. Я так и знала, что это неправда. — Тесса, чего ты хочешь? — Нарушить закон. — Что? — Это четвертый номер в моем списке. — И как ты планируешь за это взяться?
Раньше она бы непременно что-нибудь придумала. Но со Скоттом Зои утратила сообразительность, растворилась в нем. Теперь не разберешь, где он, где она. — Я подумывала об убийстве премьер-министра. А еще мне хотелось бы устроить революцию. — Смешно. — Или убить королеву. Мы могли бы добраться до Букингемского дворца на автобусе.
Зои вздыхает, даже не пытаясь это скрыть: — У меня есть дела. Я не могу все время торчать возле тебя. — Мы же десять дней не виделись! — Наступает молчание. Мне хочется сказать ей колкость. — Зои, ты же обещала, что поддержишь меня во всем. Пока я выполнила только три пункта из списка. С такой скоростью мне все не успеть. — Ради бога! — Я на рынке. Приезжай, будет весело. — На рынке? А Скотт там? — Не знаю. Я только что вылезла из автобуса. — Буду через двадцать минут, — обещает Зои.
В моей чашке отражается солнце. Так приятно сидеть на улице за столиком кафе и смотреть на солнышко. — Ты вампир, — стонет Зои. — Ты высосала из меня все силы.
Она отодвигает тарелку и кладет голову на стол.
Мне нравится здесь все- и полосатый, как леденцы, навес над нами, и открывающийся отсюда вид на площадь и фонтан. И аромат дождя в воздухе. И птицы, сидящие на стене над мусорными ящиками. — Что это за птицы?
Приоткрыв один глаз, Зои бросает взгляд на птиц: — Скворцы. — Откуда ты знаешь? — Знаю, и все.
Я сомневаюсь в ее правоте, но тем не менее записываю на салфетке название. — А облака? Ты знаешь, как они называются?
Зои издает стон и качает лежащей на столе головой. — Как ты думаешь, Зои, у камней есть названия? — Нет! И у капель дождя тоже, и у листьев, и у прочей чепухи, о которой ты болтаешь.
Зои кладет голову на руки; теперь мне не видно ее лица. Она ворчит не переставая с той минуты, как приехала сюда, и это начинает меня раздражать. А ведь по идее с Зои мне должно становиться легче.
Зои ерзает на стуле. — Ты не замерзла? — Нет. — Может, просто пойдем и ограбим банк, или что мы там должны сделать? — Научишь меня водить машину? — Попроси своего папу. — Я просила, но он отказался. — Тесса, это займет уйму времени! К тому же мне, скорее всего, нельзя. Я ведь сама только-только получила права. — Когда это тебя останавливало? — Ты собираешься это обсудить прямо сейчас? Ладно, пошли.
Она отодвигает заскрипевший стул, но я еще не готова. Мне хочется наблюдать за черной тучей, наползающей на солнце. Я хочу увидеть, как почернеет серое небо. Поднимается ветер, и с деревьев облетят листья. А я буду их догонять и ловить. Я придумаю сотни желаний.
По площади спешат три женщины с детьми в колясках. — Скорее! — перекликаются они. — Сюда, быстрее, пока опять дождь не начался.