Я сидела за семнадцатилетней альтисткой по имени Элизабет. Она была одним из самых опытных музыкантов в лагере — ее уже приняли в Королевскую консерваторию в Торонто — и к тому же красива как супермодель: высокая, с царственной осанкой, с кожей кофейного цвета и острыми, точеными скулами. Я бы поддалась искушению возненавидеть ее, если бы не ее игра. При невнимательности альт может издавать совершенно чудовищный скрежет, даже в руках опытных музыкантов. Но у Элизабет он звенел чисто, ясно и легко. Слушая ее и глядя, как глубоко она погружается в музыку, я сама захотела играть так. И даже лучше. Я захотела не только переплюнуть ее, но также ощутила, что должна — ей, всей группе, себе — играть на ее уровне.
— Звучит очень красиво, — сказал Саймон ближе к концу смены, послушав, как я репетирую отрывок из Второго виолончельного концерта Гайдна — тот самый, с которым у меня были огромные сложности, когда я впервые попробовала его прошлой весной. — Ты будешь это играть на концертном конкурсе?
Я кивнула. Потом не выдержала и ухмыльнулась. Каждый вечер после ужина и до отбоя мы с Саймоном выносили свои виолончели на улицу и устраивали импровизированные концерты в долгих сумерках. Мы по очереди вызывали друг друга на виолончельные дуэли, где каждый в исступлении старался переиграть другого. Мы постоянно соревновались, постоянно пытались узнать, кто может сыграть лучше, быстрее, на память. Это было невероятно увлекательно, захватывающе, и, пожалуй, еще и поэтому я так гордилась своим Гайдном.
— Ах, кто-то чрезвычайно уверен в себе. Думаешь, сможешь меня переиграть? — спросил Саймон.
— В футбол — точно, — пошутила я.
Саймон часто рассказывал нам, что всю жизнь в семье он белая ворона — не потому, что гей или музыкант, а потому, что «хреновый футболист».
Саймон притворился, что я ранила его в самое сердце, а потом расхохотался.
— Удивительные штуки случаются, когда ты перестаешь прятаться за этим громоздким чудовищем, — сказал он, указывая на мою виолончель. Я кивнула. Саймон улыбнулся мне. — Ладно-ладно, только не надо так нос задирать. Послушала бы ты моего Моцарта. Он звучит словно хор чертовых ангелов.
Ни один из нас не выиграл в тот год сольный номер. Победила Элизабет. И пусть бы это заняло у меня еще четыре года, в конце концов я бы обязательно получила соло.
21:06
— У меня есть ровно двадцать минут, прежде чем наш менеджер изойдет дерьмом от злости. — В притихшем больничном вестибюле гремит хриплый резкий голос Брук Веги.
Так вот в чем идея Адама: Брук Вега, богиня инди-музыки и солистка группы «Бикини». В шикарном панковском прикиде — сегодня это короткая юбка-пузырь, сетчатые чулки, высокие черные кожаные сапоги, с фантазией изорванная футболка «Звездопада», поверх нее винтажный меховой жакетик-болеро, на глазах черные очки в стиле Жаклин Онассис — она выглядит в больничном вестибюле так же неуместно, как устрица посреди курятника. Вокруг нее толпятся люди: Лиз и Сара; Майк и Фитци — ритм-гитарист и басист «Звездопада» соответственно — плюс группка портлендских хипстеров, смутно мне знакомых. Со своими ярко-розовыми волосами Брук подобна солнцу, вокруг которого вращаются восхищенные планеты. Адам, словно луна, стоит поодаль, поглаживая подбородок. А вот Ким выглядит настолько ошеломленной, будто в здание только что вошла толпа марсиан. Возможно, это потому, что Ким обожает Брук Вегу. Да и Адам на самом деле тоже. Помимо меня она — одно из немногих общих для них увлечений.
— Мы уложимся за пятнадцать, — обещает Адам, вступая в ее галактику.
Дива шагает к нему.
— Адам, дорогой, — тихо и с чувством говорит она, — ты как, держишься?
Брук заключает его в объятия, будто старого друга, хотя я знаю, что они сегодня впервые встретились: только вчера Адам рассказывал мне, как волнуется на этот счет. Но теперь она ведет себя как его лучшая подруга. Видимо, такова власть сцены. Когда она обнимает Адама, я вижу, как каждый парень и девушка в вестибюле с жадностью смотрят на них, мечтая, наверное, чтобы их близкий человек лежал сейчас наверху в тяжелом состоянии, тогда они смогли бы получить утешительное объятие от Брук.
— Ладно, ребятки, время рок-н-ролла. Адам, какой у нас план? — спрашивает Брук.
— Ты — наш план. Я, признаться, придумал только, что ты идешь в интенсивную терапию и устраиваешь там шумиху.
Брук облизывает пухлые красные губы.
— Устраивать шумиху — одно из моих любимых занятий. Как думаешь, что стоит сделать? Испустить сценический вопль? Раздеться? Разбить гитару? Погоди, я же не принесла свою гитару. Черт.
— Может, споешь что-нибудь? — спрашивает кто-то.
— Как насчет той старой песни «Смите», [27]«Girlfriend in a Coma»? — предлагает другой.
Адам белеет от такого внезапного напоминания о действительности, и Брук резко и осуждающе вздергивает брови. Все становятся серьезными.
Ким покашливает.
— Кхм, нам ничего не даст, если Брук устроит шоу в вестибюле. Нужно пойти наверх, и кто-нибудь крикнет, что здесь Брук Вега. Это может помочь. Если нет, тогда петь. Все, чего мы на самом деле хотим — это выманить пару любопытных медсестер, а за ними и ту вредную старшую. Как только она выйдет из палаты и увидит в коридоре всех нас, она будет слишком занята, чтобы заметить, что Адам пробрался внутрь.
Брук оценивающе разглядывает Ким, в ее потрепанных черных штанах и растянутом свитере. Потом звезда улыбается и протягивает руку моей лучшей подруге.
— Похоже на план. Давайте живенько, ребятки.
Я отстаю, наблюдая, как процессия хипстеров несется через холл. Беззастенчивый шум их тяжелых ботинок и громких голосов, опьяненных ощущением срочности и важности, рикошетом отдается в тишине больницы и вдыхает немного жизни в это унылое место. Помню, я смотрела по телевизору передачу о домах престарелых, в которых разрешается заводить собак и кошек, чтобы взбодрить пожилых и умирающих людей. Возможно, всем больницам стоит приглашать хулиганистых панк-рокеров, чтобы придать живительный импульс сердцам чахнущих пациентов.
Группа останавливается перед лифтом, бесконечно ожидая достаточно пустого, чтобы увезти всех сразу. Я решаю, что хочу быть рядом со своим телом, когда Адам проберется в палату. Интересно, смогу я почувствовать его прикосновение? Пока они ждут у лифтов, я тороплюсь к лестнице.
Я отсутствовала в палате интенсивной терапии больше двух часов, и здесь многое изменилось. На одной из пустовавших коек теперь новый пациент — мужчина средних лет. Его лицо напоминает картину сюрреалиста: половина выглядит нормальной, даже красивой, а вторая — месиво крови, марли и швов, как будто кто-то просто-напросто оторвал ее. Возможно, это огнестрельная рана. У нас здесь бывает множество несчастных случаев на охоте. Другой пациент, который был так плотно забинтован, что я не могла разобрать, какого он пола, исчез. На его (или ее) месте лежит женщина, чью шею фиксирует специальная штуковина вроде воротника.
А я теперь отключена от респиратора. Вспоминаю, как соцработница говорила моим бабушке, дедушке и тете Диане, что это положительный сдвиг. Я останавливаюсь, пытаясь уловить в себе какие-то новые ощущения, но ничего не чувствую — по крайней мере, физически. Так продолжается с утра, с тех пор, как я в машине слушала Третью виолончельную сонату Бетховена. Теперь, когда я дышу сама, моя стена машин пищит гораздо меньше, так что и медсестры ко мне подходят реже. Сестра Рамирес, единственная здесь с маникюром, то и дело поглядывает на меня, но она занята новым парнем с половиной лица.
— Опухнуть! Это что, Брук Вега? — вопрошает кто-то невозможно фальшивым тоном за автоматическими дверями палаты.
Я никогда раньше не слышала, чтобы друзья Адама говорили как в дурацких подростковых фильмах. Видимо, это у них больничная, подвергнутая санитарной обработке версия «охренеть».
— В смысле, Брук Вега из «Бикини»? Брук Вега, которая была на обложке «Спин» [28]в прошлом месяце? Здесь, в этой самой больнице?
На этот раз говорит Ким. Она произносит слова как шестилетняя девочка, зачитывающая строчки из школьной пьесы о группах пищевых продуктов: «Значит, надо есть по пять порций фруктов и овощей в день?»
— Да, это я, — звучит хриплый голос Брук. — Я здесь, чтобы протянуть руку рок-н-ролльной помощи всем людям Портленда.
Пара молоденьких медсестер — те, которые, возможно, слушают популярное радио или смотрят канал Эм-Ти-Ви и слышали о «Бикини», — поднимают головы, на их лицах читается взволнованный вопрос. Я слышу, как они шепчутся, желая посмотреть, правда ли это Брук, или, может быть, просто радуются перерыву в рутине.
— Да, это правда я. Я решила спеть маленькую песенку, одну из моих любимых. Она называется «Ластик», — говорит Брук. — Кто-нибудь из вас, ребята, хочет мне подстучать?
— Мне нужно что-нибудь, чем можно стучать, — отвечает Лиз. — У кого-нибудь есть ручки или что-то в этом роде?
Теперь медсестры и санитары в палате уже всерьез заинтригованы и движутся к двери. Все разворачивается передо мной, словно в кино. Я стою рядом со своей кроватью, глядя на двойные двери, и жду, когда они откроются. От нетерпения я едва сдерживаюсь. Я думаю об Адаме, о том, как успокаивают его прикосновения, когда он рассеянно гладит мне шею сзади или дует горячим воздухом на мои холодные руки, тогда я просто лужицей растекаюсь.
— Что происходит? — вопрошает старшая медсестра.
Внезапно все сестры поворачиваются к ней, они больше не торопятся увидеть Брук. Никто не пытается объяснить, что там, снаружи, известная поп-звезда. Момент упущен. Я чувствую, как напряжение сменяется разочарованием. Дверь не откроется.
Брук начинает громко распевать «Ластик». Даже а капелла, даже сквозь двойные автоматические двери ее прекрасно слышно.
— Кто-нибудь вызовите охрану. Сейчас же, — рычит старшая медсестра.
— Адам, лучше просто иди туда! — кричит Лиз. — Сейчас или никогда. В атаку!
— Иди! — орет вдруг Ким, как армейский командир. — Мы тебя прикроем.
Дверь открывается. Внутрь вваливаются больше полудюжины панков, Адам, Лиз, Фитци, еще какие-то незнакомые мне люди и, наконец, Ким. Снаружи Брук по-прежнему поет, как будто это концерт, ради которого она и приехала в Портленд.
Когда Адам и Ким врываются в палату, они выглядят решительно, даже радостно. Я поражена их стойкостью, скрытыми в них силами. Мне хочется запрыгать, болея за них, как я обычно делала на детском бейсболе Тедди, когда он добегал до третьей базы и направлялся «домой». Трудно поверить, но, глядя на Ким и Адама в действии, я тоже почти чувствую себя счастливой.
— Где она? — кричит Адам. — Где Мия?
— В углу, рядом с кладовкой! — кричит кто-то. Только через секунду я понимаю, что это сестра Рамирес.
— Охрана! Взять его! Взять! — вопит сердитая медсестра.
Она выделила Адама из всех прочих пришельцев, и ее лицо розовеет от злости. В палату вбегают два больничных охранника и два санитара.
— Слышь, это что, Брук Вега была? — спрашивает один, налетая на Фитци и толкая его к выходу.
— Кажись, да, — отвечает второй, хватая Сару и выставляя ее за дверь.
Ким заметила меня и кричит:
— Адам, она здесь! — Потом поворачивается посмотреть на меня, и крик застревает у нее в горле. — Она здесь, — повторяет Ким, только уже дрожащим от слез голосом.
Адам слышит ее и, увернувшись от медсестер, пробирается ко мне. И вот он здесь, в изножье моей кровати, тянет руку, чтобы коснуться меня. Его рука все ближе. Неожиданно я вспоминаю о нашем первом поцелуе после концерта Йо-Йо Ма — я тогда не представляла, как сильно хочу ощутить его губы на своих, пока поцелуй не стал неизбежен. Я и сейчас не понимала, до какой степени жажду его прикосновения, пока его руки почти не дотянулись до меня.
Почти. Но внезапно он отодвигается от меня. Двое охранников держат его за плечи и волокут назад. Один также хватает за локоть Ким и выпроваживает ее. Теперь она сникла и не оказывает сопротивления.
Брук все еще поет в коридоре. Увидев Адама, она замолкает.
— Прости, дорогой, — говорит она. — Мне надо валить, пока я не пропустила концерт. Или пока меня не арестовали, — и она уходит по коридору, а за ней бегут два санитара, моля об автографе.
— Вызовите полицию, — надсадно кричит старшая медсестра. — Пусть его арестуют.
— Мы уведем его вниз, в службу безопасности. Такой порядок, — говорит один охранник.
— Мы не можем арестовывать, — добавляет другой.
— Просто уберите его из моей палаты. — Она фыркает и отворачивается. — Мисс Рамирес, я очень надеюсь, что не вы подстрекали это хулиганье.
— Конечно нет. Я была в кладовой и пропустила весь тарарам, — отвечает та.
Она превосходно умеет врать, так что ее лицо ничего не выдает.
Старшая медсестра хлопает в ладоши.
— Все, шоу закончилось. Возвращайтесь к работе.
Я иду следом за Адамом и Ким, которых ведут к лифтам, и запрыгиваю с ними. Ким выглядит ошеломленной и заторможенной, как будто кто-то нажал ей кнопку перезагрузки и теперь она медленно приходит в себя. Губы Адама сжаты в тонкую линию. То ли он собирается заплакать, то ли кинуться на охранника с кулаками. Для его блага, я надеюсь, что первое. Для себя — что второе.
Внизу охранники подталкивают Ким и Адама к коридору, по сторонам которого тянутся темные кабинеты. Они уже собираются войти в одну из немногих освещенных комнат, и тут я слышу, как кто-то громко зовет:
— Адам! Стой. Это ты?
— Уиллоу? — кричит Адам.
— Уиллоу? — бормочет Ким.
— Простите, куда вы их ведете? — кричит Уиллоу охранникам, бегом направляясь к ним.
— Извините, но этих двоих поймали, когда они пытались вломиться в палату интенсивной терапии, — объясняет один охранник.
— Только потому, что они нас не впускали, — вяло поясняет Ким.
Уиллоу догоняет их. На ней все еще форма медсестры, и это странно: обычно она снимает то, что называет «высокой модой для ортопедии», как можно скорее. Ее длинные темно-рыжие кудри выглядят неопрятными и сальными, как будто она забывала их мыть последние несколько недель, а щеки, обычно розовые, как яблочки, теперь бледны.
— Извините. Я дипломированная медсестра из Сидар-Крик. Я здесь стажировалась, так что, если хотите, мы можем пойти прямо к Ричарду Карутерсу.
— Это кто? — спрашивает один охранник.
— Директор по связям с общественностью, — поясняет другой, потом поворачивается к Уиллоу. — Его нет, его рабочий день давно закончился.
— У меня есть его домашний телефон, — говорит Уиллоу, размахивая своим сотовым, словно оружием. — Сомневаюсь, что он будет доволен, если я позвоню ему и расскажу, как в его больнице обращаются с человеком, который пытается навестить свою тяжело раненную девушку. Вы знаете, что директор ценит сострадание так же высоко, как и эффективность, и что так не стоит поступать с влюбленными.
— Мы просто выполняем свою работу, мэм. Нам велели.
— Как насчет того, что я спасу вас двоих от нагоняя и уведу их? Семья пациентки вся собралась наверху. Они ждут, что эти двое к ним присоединятся. А если у вас возникнут проблемы, попросите мистера Карутерса связаться со мной. — Она вытаскивает из сумочки визитку и протягивает охранникам. Один из них смотрит на карточку, потом передает другому, который тоже разглядывает ее и пожимает плечами.
— Заодно и от бумажной работы избавимся, — говорит он и отпускает Адама, чье тело обмякает, будто пугало, снятое со столба. — Прости, парень, — говорит он Адаму, отряхивая его плечи.
— Надеюсь, с твоей девушкой все будет в порядке, — мямлит второй, и они исчезают в направлении каких-то светящихся автоматов.
Ким, до этого видевшая Уиллоу всего дважды, бросается ей на шею.
— Спасибо, — бормочет она в плечо Уиллоу.
Та обнимает ее в ответ и гладит по плечам, прежде чем отпустить. Потом вытирает глаза и выдает ломкий нервный смешок.
— О чем, блин, вы только думали?
— Я хочу видеть Мию, — говорит Адам.