Бернарда заперлась в своей спальне, утешаясь черной патокой и шоколадом, а на исходе второй недели из комнаты вылез живой труп. Маркиз заметил тайные приготовления к отъезду, но не обратил на них внимания. Однако еще до полуденной жары он увидел, как из ворот патио выезжает Бернарда верхом на старом муле, за которым на привязи идет другой мул с поклажей. Она нередко уезжала из дому одна, без конюших и рабов, ни с кем не прощаясь, ничего не объяснив. Но на сей раз маркиз знал, что она не вернется, потому что, кроме всегдашнего чемодана, она увозила с собой золотые монеты, доверху заполнявшие два кувшина, которые много лет хранились под полом у нее за кроватью.
Маркиз бросился ничком в гамак и закрыл лицо руками: теперь-то его непременно зарежут собственные рабы. И отныне он запретил им входить в дом не только ночью, но и днем. Потому-то, когда Каэтано Делауро пришел навестить его по приказу епископа, гость просто толкнул дверь ногой и вошел без приглашения, ибо на стук никто не отозвался. Цепные псы было затявкали, но он на них и не взглянул. В саду под цветущими апельсиновыми деревьями висел гамак, где в час сьесты дремал маркиз в своем всегдашнем сарациновом халате и толедском колпаке. Делауро долго смотрел на него, не тревожа, и ему чудилось, что видит он Марию Анхелу, иссохшую и почившую в одиночестве. Маркиз очнулся, но не сразу узнал гостя с повязкой на глазу. Делауро поднял руку и осенил его крестным знамением.
— Да храни вас Господь, — сказал он. — Как вы поживаете?
— Вот так, — сказал маркиз. — Гнию заживо.
Он отстранил сухой рукой нити полуденной паутины и сел в гамаке. Каэтано извинился за нежданное посещение. Маркиз сказал, что на стук он теперь не обращает внимания, потому что отвык от визитов. Делауро торжественно вымолвил:
— Сеньор епископ, который чрезвычайно занят делами и очень страдает от астмы, поручил мне вас навестить.
Произнеся протокольную фразу, он сел возле гамака и перешел к животрепещущей проблеме.
— Хочу вам сообщить, что мне доверено наблюдать за духовным здоровьем вашей дочери, — сказал он.
Маркиз поблагодарил и спросил, как она себя чувствует.
— Хорошо, — ответил Делауро, — но я хочу помочь ей чувствовать себя лучше.
И объяснил, в чем состоит смысл и метод экзорцизма. Говорил о великой силе, которой одарил Иисус своих учеников, дабы изгонять из тела нечистую силу, врачевать болезни и духовную немощь. Рассказал евангелическую притчу о Легионе и двух тысячах бесноватых свиней. Но прежде всего он хотел бы установить, в самом ли деле Мария Анхела одержима бесом. Сам он в этом не уверен, но требуется помощь маркиза, чтобы рассеять все сомнения. «Вначале надо узнать, какой была ваша дочь до поступления в монастырь», — сказал Делауро.
— Не знаю, — сказал маркиз. — Очень жаль, но чем больше я ее узнавал, тем меньше мог ее понять.
Он признал свою вину в том, что бросил дочь на произвол судьбы в патио для рабов. Из-за этого, по его мнению, она стала безмолвствовать месяцами, впадать в беспричинную ярость, издеваться над матерью, подвешивая кошкам колокольчик, который надели ей на руку. Но самой большой трудностью в постижении ее нрава было ее пристрастие ко лжи.
— Как у негров, — вставил Делауро.
— Нет. Негры лгут нам, но не друг другу, — сказал маркиз.
В спальне Делалуро одним взглядом отделил старинную утварь тетушки от новых вещей Марии Анхелы — говорящих кукол, танцоров на пружинке, музыкальных шкатулок. На кровати так и лежал, как его оставил маркиз, чемоданчик, с которым ее отправили в монастырь. Покрытая пылью лютня покоилась в углу. Маркиз объяснил, что это итальянский инструмент, теперь стоящий без употребления, и что у девочки были замечательные музыкальные способности. Упомянув об этом мимоходом, он вдруг оживился, стал перебирать струны, а потом и напевать песню, которую они пели дуэтом с Марией Анхелой.
Это был решающий момент. Музыка открыла Делауро то, чего не удавалось сделать маркизу в рассказе о дочери. Последний так расчувствовался, что готов был петь без конца. Потом вздохнул и сказал:
— Вы себе не представляете, как ей шла шляпа с полями.
Делауро заразило его волнение.
— Вижу, вы ее очень любите.
— Не можете себе представить — как, — сказал маркиз. — Душу бы отдал, чтобы ее увидеть.
Делауро почувствовал, что Святой Дух не оставляет его без поддержки.
— Нет ничего более легкого, — сказал он, — если доказать, что она здорова.
— Поговорите с Абренунсио, — сказал маркиз. — Он с самого начала говорил, что она не больна и, как ученый-медик, может подтвердить диагноз.
Делауро вдруг понял, что попал в тупик. Абренунсио мог спасти положение, но общаться с ним значило подвергать себя большой опасности. Маркиз, казалось, угадал его мысли и сказал:
— Он известнейший человек.
Делауро многозначительно качнул головой.
— Да, Святой Инквизиции известно многое, — заметил он.
— За жертвы нам стократно воздается Небом, — сказал маркиз и, видя, что Делауро помалкивает, добавил: — Заклинаю вас Господом Богом.
Делауро с трудом пробормотал:
— Прошу вас, не настаивайте.
Маркиз прикусил губу. Взял с кровати чемоданчик и попросил Делауро передать дочери.
— Пусть хотя бы знает, что я о ней помню.
Делауро ушел не попрощавшись. Он с головой накрылся пелериной, прижав к груди чемоданчик, ибо дождь лил как из ведра. Через какое-то время он осознал, что в ушах у него звучит какой-то стих из песни, которую пел маркиз под лютню. Делауро сам стал вполголоса напевать, не слыша шумящего ливня, вспоминая куплет за куплетом, пока не пропел всю песню. В квартале ремесленников он свернул налево к отдельно стоящему домику и, продолжая мурлыкать, постучал в дверь к Абренунсио.
— Кто там?
— Именем закона… — ответил Делауро.
Эти слова первыми пришли на ум, чтобы не называть своего имени. Абренунсио открыл дверь, поверив, что ломится стража, и не узнал визитера. «Я библиотекарь в епископате», — сказал Делауро. Медик впустил его в полутемную прихожую и помог снять промокшую пелерину.
Не изменяя своему обычаю, спросил гостя по-латыни:
— В каком сражении вы потеряли глаз?
Делауро рассказал ему на классической латыни о случившемся во время затмения солнца и о неприятных симптомах своего недуга. Абренунсио не нашел травму опасной, остался доволен наложенной повязкой и поразился чистоте услышанного латинского языка.
— Вы в совершенстве владеете латынью, в совершенстве… — повторял он. — Где изучали?
— В школе Авилы, — ответил Делауро.
— Тогда нечему удивляться, — сказал Абренунсио.
Он заставил Делауро снять мокрую сутану и сандалии для просушки и набросил свой мирской плащ ему на голые ноги в линялых гамашах. Потом снял повязку и кинул в мусорный ящик. «Вся беда в том, что ваш глаз увидел больше, чем ему положено видеть». Делауро не мог насмотреться на горы книг, загромождавших комнату. Абренунсио подметил его интерес и повел в аптеку, где этажерки до самого потолка были завалены книгами.
— Господи Боже! — воскликнул Делауро. — Это же библиотека Петрарки!
— И сверх того еще двести томов, — сказал Абренунсио, позволяя гостю наслаждаться обозрением своих сокровищ.
Там были уникальные произведения, за которые в Испании можно было угодить в тюрьму. Делауро узнал их, жадно листал, а потом с болью душевной ставил обратно на полки. Наряду с нетленным сочинением «Фрай Герундио» его особый интерес вызвало полное собрание сочинений Вольтера на французском языке, в том числе перевод на латинский вольтеровских «Философских писем».
— Вольтер по-латыни — это же редчайшая греховная публикация, — шутливо заметил он.
Абренунсио сообщил, что книга переведена каким-то монахом из Коимбры, который позволял себе такую роскошь, как перевод редких книг на радость паломникам. В то время как Делауро листал книгу, медик поинтересовался: знает ли он французский?
— Не разговариваю, но читаю, — ответил Делауро по-латыни. И добавил без капли чванства: — Читаю также по-гречески, по-английски, по-итальянски, по-португальски и немного по-немецки.
— Я спросил вас об этом, услышав ваше суждение о Вольтере, — сказал Абренунсио. — Действительно великолепная проза.
— Можно позавидовать, — сказал Делауро. — Жаль, что он француз.
— Вы так говорите, потому что вы — испанец, — заметил Абренунсио.
— В моем возрасте и с такой смешанной кровью, как у меня, нельзя точно определить, кто я на самом деле, — отозвался Делауро. — И откуда я родом.
— Про то никто не знает из нас, живущих на этих землях, — сказал Абренунсио. — Может, через века измыслят для нас какое-либо определение.
Делауро поддерживал беседу, не отрываясь от книг. Внезапно, как это с ним часто бывало, он вспомнил о книге, которую у него, двенадцатилетнего мальчишки, когда-то отобрал ректор, о книге, которую втайне всегда мечтал найти с помощью случая или чуда.
— Вы помните название? — спросил Абренунсио.
— Никогда не знал, — сказал Делауро, — и многое бы отдал, чтобы прочитать до конца.
Не говоря ни слова, медик через минуту протянул ему книгу, которую Делауро узнал с первого взгляда. Это было старинное севильское издание «Четырех фолиантов Амадиса де Гаулы». Делауро глядел на книгу, листая страницы дрожащими руками, и прекрасно понимал: он балансирует над пропастью. Наконец отважился спросить:
— Вам известно, что это запрещенное сочинение?
— Как все лучшие беллетристические сочинения нашего времени, — ответил Абренунсио. — Вместо них печатают трактаты для ученых мужей. Что же остается нам читать, как не пустые рыцарские романы, да и то тайком.
— Не совсем так, — сказал Делауро. — Сто экземпляров последнего тиража «Дон Кихота» здесь прочитали уже в год его издания.
— Нет, не прочитали, — сказал Абренунсио. — С таможни книги отправлены неизвестно куда.
Делауро не ответил, продолжая с волнением рассматривать великолепный экземпляр «Амадиса де Гаулы».
— Этот том бесследно исчез девять лет назад из отдела секретного хранения нашей библиотеки, — сказал он.
— Вполне возможно, — отозвался Абренунсио. — Но кое-что известно о дальнейшей судьбе этого исторического экземпляра: почти целый год он переходил из рук в руки более чем дюжины разных лиц, трое из которых умерли странной смертью. Я уверен, что они пали жертвой какого-то неведомого воздействия.
— Мой прямой долг — донести об этом Святой Инквизиции.
Абренунсио не принял это заявление всерьез.
— Разве я распространяю ересь?
— Нет, но я должен был бы так поступить, ибо нашел у вас запрещенную враждебную книгу.
— Эту книгу и еще множество других, — сказал Абренунсио и указательным пальцем обвел по воздуху книжные залежи. — Но если бы я раньше знал, что вы именно для этого сюда явились, я не открыл бы вам двери. — Обернувшись к гостю, он добродушно продолжил: — Однако я рад, что вы пришли, и рад вас видеть здесь.
— Маркиз беспокоится о судьбе дочери и попросил меня зайти к вам, — сказал Делауро.
Абренунсио предложил ему сесть рядом, и оба предались греху многословия, а в это время апокалиптический шторм сотрясал море. Медик обстоятельно и со знанием дела изложил историю такой болезни, как бешенство, начиная с зарождения рода человеческого; говорил об ущербе, нанесенном бешенством человечеству; о том, что за тысячу лет медицина не научилась врачевать эту страшную болезнь. Он привел потрясающие примеры того, как бешенство, равно как помешательство и другие душевные заболевания, принимают за дьявольскую одержимость. Что касается Марии Анхелы, то с момента укуса прошло слишком много времени, чтобы считать ее больной. Единственная реальная опасность состоит в том, заключил Абренунсио, что она, как это случилось со многими другими, может погибнуть от жестоких актов экзорцизма.
Последнее предположение показалось Делауро отголоском преувеличенных страхов средневековой медицины, но он не стал спорить, поскольку общий вывод соответствовал его теологическим аргументам в защиту того, что Мария Анхела не больна и не одержима бесом. Он сказал, что владение тремя африканскими языками, которые так не похожи на испанский, отнюдь не сатанинское наваждение, как считают в монастыре. Также имеются многочисленные свидетельства того, что она отнюдь не слабое существо, но нет доказательств того, что она обладает сверхъестественной силой. Никому не удалось уличить ее и в ясновидении или левитации, и это тоже, хотя и косвенно, подтверждает ее духовное и физическое здоровье. Позднее Делауро пытался заручиться поддержкой некоторых братств и других не слишком значительных обществ, но никто не отваживался оспорить приговор монастыря или отвергнуть народное суеверие. Было ясно, что ни эти доводы, ни диагноз Абренунсио никого не переубедят, тем более если оба они выступили бы солидарно.
— Нам вдвоем пришлось бы противостоять всему миру, — сказал Делауро.
— Потому-то я и удивился, что вы пришли, — сказал Абренунсио. — Я всего лишь овца на заклание в загоне Святой Инквизиции.
— Честно говоря, я и сам не знаю, зачем пришел, — сказал Делауро. — Наверное, Господь Бог послал мне испытание в лице этой девочки.
Ему надо было это сказать и облегчить душу. Абренунсио пристально посмотрел на него и заметил, что гость крепится, чтобы не пустить слезу.
— Не мучайте себя понапрасну, — мягко сказал он. — Скорее всего вы зашли просто поговорить о ней.
Делауро почувствовал себя раздетым догола. Он вскочил, ища глазами дверь, и не выскочил стремглав из комнаты только потому, что в самом деле был полуодет. Абренунсио помогал ему облачаться в еще непросохшие одежды, стараясь задержать его для продолжения беседы. «С вами я мог бы разговаривать до скончания века», — сказал он, предлагая гостю стаканчик какого-то светлого зелья, дабы полностью восстановить зрение. А потом заставил его вернуться от самой двери, напомнив о забытом в комнате чемоданчике. Но ничто не могло рассеять мрачного уныния Делауро. Он поблагодарил хозяина за гостеприимство, за оказанную медицинскую помощь, за зелье, но ограничился лишь обещанием зайти как-нибудь в другой раз и поболтать подольше.
Он не мог подавить в себе желания немедленно увидеть Марию Анхелу. То, что уже наступила ночь, ему поначалу и не подумалось. Он хотел было пройти, как раньше, задворками, но путь преградил бурно разлившийся ручей из водостока, и пришлось по колени в воде шлепать по улице ко входу. В дверях монастыря привратница пыталась задержать его, заявив, что вот-вот будет подан сигнал отхода ко сну, но он ее отстранил:
— Приказ сеньора епископа.
Мария Анхела в испуге проснулась и не узнала его в потемках. Он не нашелся, чем объяснить свой визит в такое неподходящее время, и сказал первое, что пришло на язык:
— Твой отец желает тебя видеть.
Девочка разглядела сундучок у него в руках и вскипела:
— А я не желаю.
Он, растерявшись, спросил — почему?
— Потому, — сказала она. — Лучше умру.
Делауро хотел ослабить ей повязку на больной ноге, чтобы сделать ей что-то приятное.
— Не надо, — сказала она. — Не трогай.
Он не послушался, и тогда девочка влепила ему в лицо смачный плевок. Он не шелохнулся и подставил другую щеку. Мария Анхела плюнула еще раз и еще. Он подставлял то одну щеку, то другую, впав в экстаз от охватившего его греховного наслаждения. Закрыв глаза, читал молитву, а она осыпала его лицо плевками с той же яростной страстью, с какой молился он, и не останавливалась до тех пор, пока не увидела всю бесполезность своей затеи. И он стал зрителем страшной картины бесовской одержимости. Волосы Марии Анхелы сами собой извивались, подобно змеям Медузы, а изо рта вырывалась зеленая пена и свирепая ругань на дикарских языках. Делауро схватил свое распятие, приблизил к ее лицу и вскричал страшным голосом:
— Сгинь, кем бы ты ни был, сгинь, отродье ада!
Его крик еще более распалил вопящую девочку, которая вцепилась в узлы связывавших ее ремней. Прибежала в испуге тюремщица и старалась ее усмирить, но сделать это удалось лишь Мартине с помощью ей одной ведомых небесных сил. Делауро бежал.