— А кто сейчас финансирует вас? — негромко спросила Дагни.
— Общество, — почти небрежно ответил Стэдлер.
Она произнесла напряженным тоном:
— Вы хотели перечислить мне причины, стоящие за этим заявлением.
— Не думаю, чтобы вам было трудно догадаться. Если учесть, что в нашем институте тринадцать лет существует отдел металлургических исследований, израсходовавший более двадцати миллионов долларов и не давший ничего, кроме нового способа серебрения изделий и нового антикоррозийного покрытия, которое, на мой взгляд, уступает существовавшим прежде, вы можете представить реакцию публики на частную фирму, выступающую с материалом, способным учинить подлинную революцию в металлургии, произвести настоящую сенсацию!
Голова Дагни поникла. Говорить было нечего.
— Я не виню наш Металлургический отдел! — раздраженным тоном сказал Стэдлер. — Мне известно, что результаты подобного рода не относятся к числу предсказуемых. Но публика этого не поймет. И кого тогда нам остается принести в жертву? Великолепную металлургическую находку или последний оставшийся на цивилизованной земле научно-исследовательский центр вкупе со всем будущим человеческого познания? Такова альтернатива.
Она сидела, опустив голову. И после некоторой паузы проговорила:
— Хорошо, доктор Стэдлер. Мне нечего возразить.
Он увидел, как она судорожно хватается за сумочку, словно пытаясь припомнить всю последовательность движений, необходимую, чтобы встать.
— Мисс Таггерт, — негромко проговорил он. В голосе его угадывалась едва ли не мольба. Дагни подняла взгляд.
Сосредоточенное лицо ее ничего не выражало.
Подойдя ближе, он уперся ладонью в стену над ее головой, будто намереваясь обнять ее за плечи.
— Мисс Таггерт, — повторил Стэдлер голосом мягким, убедительным, полным сожаления, — я старше вас. Поверьте мне, на земле нельзя жить иначе. Люди не воспринимают истину или доводы рассудка. Им не нужны рациональные аргументы. Разум для них ничто. И, тем не менее, нам приходится иметь с ними дело. Если мы хотим совершить что бы то ни было, нам необходимо обмануть их, дабы они позволили нам сделать свое дело. Или заставить их. Ничего другого они не понимают. Мы не можем ждать их поддержки в любом усилии разума, в стремлении к любой поставленной разумом цели. Люди — это всего лишь злобные животные. Жадные, самодовольные, хищные охотники за долларами, которые.
— Я тоже принадлежу к числу охотников за долларами, доктор Стэдлер, — вставила Дагни негромко.
— Вы — необыкновенное, блистательное дитя, не успевшее познакомиться с жизнью в достаточной степени, чтобы познать полную меру человеческой тупости. Я сражался с ней всю свою жизнь. И очень устал… — Голос Стэдлера наполняла неподдельная искренность. Он неторопливо отошел от Дагни. — Было время, когда я смотрел на ту трагическую неразбериху, которую они учинили на этой земле, и мне хотелось кричать, молить их прислушаться… ведь я мог научить их жить много лучше и полноценней, но никто не желал меня слушать, им попросту нечем было слушать меня… Интеллект? Эта редкая и ненадежная искра вспыхивает на мгновение в мире людей и гаснет. И никто не может определить ее природу, будущее… определить отпущенное ей время.
Она попыталась встать.
— Не уходите вот так, мисс Таггерт. Я хочу, чтобы вы поняли меня.
Дагни посмотрела на него с полным безразличием. Она побледнела, черты обострились.
— Вы еще молоды, — проговорил Стэдлер. — В вашем возрасте я также верил в беспредельную силу разума. В этот блистательный облик человека рационального. С тех пор я многое повидал. И так часто расставался с иллюзиями… Мне бы хотелось кое-что рассказать вам.
Он стоял у окна своего кабинета. Снаружи успело стемнеть. Ночь будто поднималась от черной прорези оставшейся далеко внизу реки.
На воде уже трепетали отражения редких огоньков, светивших на холмах противоположного берега. Небо еще хранило густую вечернюю синеву. Низко над землей висела казавшаяся слишком большой одинокая звезда, заставлявшая небо казаться темнее, чем на самом деле.
— Когда я преподавал в университете Патрика Генри, — начал Стэдлер, — у меня было трое учеников. В прошлом у меня было много талантливых студентов, но эти трое явились истинной наградой для преподавателя. Если ты мечтаешь получить в свое распоряжение высший дар — человеческий разум в пору его расцвета, юный и отданный тебе в обучение, таким именно даром они и оказались. Подобный интеллект видишь в будущем как мечту, меняющую движение мира. Происхождения они были самого разного, однако же, дружили так, что водой не разольешь. Они избрали странное сочетание интересов. Их интересовали два предмета — мой и Хью Экстона. Физика и философия. Редкая для сегодняшнего дня комбинация стремлений… Хью Экстон был человеком достойным, человеком великого ума… совершенно не похожим на то немыслимое создание, которое университет ныне поставил на его место… Мы с Экстоном даже чуть ревновали друг друга к этим студентам. У нас даже возникло нечто вроде соревнования, дружеского соревнования, потому что интересы-то у нас были общие. Экстон однажды даже сказал, что видит в них своих сыновей. Я был этим несколько раздражен… потому что считал этих юношей своими детьми. — Повернувшись, Стэдлер посмотрел на нее. Оставленные возрастом горькие морщины пересекали его щеки. — Когда я начал ходатайствовать об учреждении этого института, один из них резко выступил против. С тех пор я не видел его. Память об этом в первые годы смущала меня. Со временем я начал иногда задумываться о том, не был ли он прав… Но воспоминание это перестало волновать меня достаточно давно. — Он улыбнулся. На лице его и в этой улыбке не было теперь ничего, кроме горечи. — И кем же стали эти трое парней, воплощавших в себе все надежды, которые может даровать разум, кем же стали эти трое, которым мы сулили столь великолепное будущее — одним из них был Франсиско д’Анкония, превратившийся в порочного плейбоя. Второй, Рагнар Даннескъёлд, стал обыкновенным бандитом. Такова цена посулам человеческого ума.
— А кто был третьим? — спросила она.
Стэдлер пожал плечами:
— Третий не достиг даже печальной известности. Он исчез без следа — в великом море посредственности. Должно быть, служит сейчас где-нибудь вторым помощником счетовода.
* * *— Это ложь! Я не убегал! — вскричал Джеймс Таггерт. — Я отправился сюда, почувствовав, что заболел. Спроси доктора Уилсона. У меня было что-то вроде гриппа. Он подтвердит. Потом, как ты узнала, что я здесь?
Дагни стояла в середине комнаты; на воротнике ее пальто и на полях шляпки таял снег. Она огляделась с чувством, которое вполне могло бы перерасти в печаль, если бы у нее было для этого время.
Она находилась в старом доме Таггертов на Гудзоне.
Дом по наследству достался Джиму, который редко приезжал сюда. В их детстве комната эта была кабинетом отца. Теперь в ней царил унылый дух помещения, которым только пользуются, но не живут в нем. Мебель, кроме двух кресел, прикрыта чехлами, холодный камин, унылое тепло электрического нагревателя, провод, протянутый от него к стене, пустая стеклянная поверхность стола.
Джим лежал на кушетке, шея его наподобие шарфа была обмотана полотенцем. На стуле возле него рядом с бутылкой виски стояла полная старых окурков пепельница, с ней соседствовал мятый бумажный стаканчик; по полу разбросаны позавчерашние газеты. Над камином висел сделанный в полный рост портрет их деда на выцветшем от времени фоне железнодорожного моста.
— У меня нет времени на разговоры, Джим.
— Это была твоя идея! Надеюсь, ты признаешь перед всем правлением, что идея принадлежала тебе. Вот что сделал с нами твой проклятый риарден-металл! Если бы мы подождали Оррена Бойля… — Небритое лицо искажала сложная смесь эмоций: паники, ненависти, мстительного триумфа, возможности накричать на побежденного; к ней добавлялся взгляд, осторожный, робко пытающий нащупать надежду на спасение.
Джим смолк, однако Дагни не торопилась с ответом. Она молча смотрела на него, опустив руки в карманы пальто.
— Больше мы ничего не можем сделать! — простонал он. — Я пытался позвонить в Вашингтон, чтобы там отобрали «Феникс-Дуранго» и передали эту дорогу нам по соображениям национальной безопасности, но со мной на эту тему даже разговаривать не стали! Слишком, мол, многие будут против, слишком опасный прецедент!.. Я просил Национальный железнодорожный альянс дать нам отсрочку и позволить Дэну Конвею работать на своей дороге еще один год — тогда мы получили бы необходимое время — но он сам отказался от такого предложения! Я попытался связаться с Эллисом Уайэттом и его друзьями в Колорадо — пусть потребуют от Вашингтона особого указания на этот счет, чтобы Конвей продолжил работу — но все они, и сам Уайэтт, и все остальные сукины дети, не согласились! А ведь речь идет об их собственной шкуре, их положение хуже нашего, они вылетят в трубу — и все-таки они отказались!!!
Коротко улыбнувшись, Дагни промолчала.
— И теперь мы ничего больше не можем сделать! Мы в западне. Мы не можем достроить эту ветку и не можем отказаться от нее. Мы не можем ни идти, ни стоять. У нас нет денег. Мы никому не интересны! Что осталось у нас без линии Рио-Норте? Но мы не можем достроить ее. Нас будут бойкотировать. Мы попадем в черный список. Профсоюз железнодорожных рабочих подаст на нас в суд. Непременно подаст, на этот случай есть особый закон. Мы не можем достроить эту линию! Христе Боже! Что нам теперь делать?
Дождавшись паузы, Дагни проговорила ледяным тоном:
— Ты закончил, Джим? Если да, то я расскажу тебе, что нам делать.
Он молчал, разглядывая ее из-под тяжелых век.
— Это не предложение, Джим. Это ультиматум. Слушай и думай. Я намереваюсь завершить сооружение линии Рио-Норте. Я лично, а не «Таггерт Трансконтинентал». Я временно оставляю пост вице-президента и образую собственную компанию. Твое правление передает мне линию Рио-Норте. Я буду исполнять роль подрядчика. Подрядчика для самой себя. Я обеспечу собственное финансирование. Я приму на себя все обязанности вместе со всей ответственностью. Я дострою линию вовремя. И после того, как вы убедитесь в полной работоспособности рельсов из риарден-металла, я передаю Рио-Норте назад «Таггерт Трансконтинентал» и возвращаюсь на свою работу. Это все.
Таггерт молча смотрел на нее, покачивая шлепанцем на ноге. Дагни даже не подозревала, что надежда может столь уродливым образом исказить лицо человека: к болезненному облегчению тут же примешалось коварство. Она отвела глаза, не понимая, как можно в такой момент первым делом думать о том, какую еще выгоду можно выжать.
Но ее ждала еще большая нелепость — голосом, полным тревоги, он пролепетал:
— Но кто будет тем временем управлять делами «Таггерт Трансконтинентал»?
Дагни усмехнулась — собственный смех изумил ее, показавшись горьким старческим кряхтеньем, — и проговорила:
— Эдди Уиллерс.
— О, нет! Он не справится!
Дагни снова рассмеялась, столь же отрывисто и безрадостно:
— Я думала, что тебе хватит ума понять: Эдди займет пост исполняющего обязанности вице-президента. Он переберется в мой кабинет и будет сидеть за моим столом. Но кто, по-твоему, будет руководить делами «Таггерт Трансконтинентал»?
— Но… я не вижу, как…
— Я буду постоянно летать между кабинетом Эдди и Колорадо. А для чего еще существует самолет? Кроме того, остаются междугородные разговоры. Я буду делать только то, чем занимаюсь сейчас. Ничто не переменится, и ты получишь возможность устроить представление для своих друзей… ну, а мне станет несколько тяжелее.
— О каком представлении ты говоришь?
— Ты прекрасно понимаешь меня, Джим. Я понятия не имею, в какого рода играх замешаны вы — ты и твое правление. Я не знаю, сколько партий разыгрывается у вас одновременно против всех остальных и друг против друга, и сколько взаимоисключающих претензий вам приходится учитывать. Я этого не знаю и знать не хочу. Все вы можете спрятаться за мной. Если ты боишься, потому что заключал сделки с друзьями, которым риарден-металл опасен, что ж, ты получаешь шанс уверить их в том, что ты здесь ни при чем, что все это делаю я и только я. Можешь помогать им, можешь проклинать и поносить меня. Все вы можете оставаться при своем, ничем не рисковать и не наживать врагов. Просто не становитесь на моем пути.
— Что ж… — неторопливо произнес он, — конечно, политические проблемы, стоящие перед крупной железнодорожной компанией, достаточно сложны… в то время как маленькая и независимая фирма, действующая от частного лица, может.
— Да, Джим, да, я понимаю все это. В тот самый момент, когда ты объявишь, что передаешь мне линию Рио-Норте, акции «Таггерт» пойдут вверх. Перестанут выползать из разных углов клопы, поскольку им незачем будет кусать крупную компанию. И я дострою линию еще до того, как они решат, что делать со мной. Ну, а мне самой не придется иметь дело с тобой и твоим правлением, убеждать вас, просить разрешения. Для этого просто нет времени, если мы хотим, чтобы работа была закончена. Поэтому я намереваюсь сделать все сама… одна.
— Ну… а если ты потерпишь неудачу?
— Это будет мое поражение и падение.
— Ты понимаешь, что в таком случае «Таггерт Трансконтинентал» ничем не сможет помочь тебе?
— Понимаю.
— И ты не будешь рассчитывать на нас?
— Нет.
— Ты прекратишь все официальные сношения с нами, чтобы твои действия не отразились на репутации компании?
— Да.
— Думаю, мы должны заранее обговорить и то, что в случае неудачи или крупного скандала… твой временный отпуск сделается постоянным… то есть ты не сможешь рассчитывать на возвращение на пост вице-президента компании.
Дагни на мгновение прикрыла глаза.
— Хорошо, Джим. В таком случае я не вернусь.
— И прежде чем мы передадим тебе Рио-Норте, ты должна будешь подписать соглашение о том, что вернешь ее нам вместе с контрольным пакетом, если линия начнет приносить доход. Иначе ты можешь попытаться лишить нас непросчитанной прибыли, поскольку эта линия нам нужна.
Негодование лишь на миг промелькнуло в глазах Дагни, и она безразличным тоном произнесла, словно бросая нищему подаяние:
— Безусловно, Джим. Изложи все это в письменном виде. Я подпишу.
— Что касается твоего временного преемника…
— Да?
— Ты и в самом деле хочешь, чтобы это место занял Эдди Уиллерс?
— Да, хочу.
— Но он просто не сможет исполнять обязанности вице-президента! У него нет должной осанки, манер…
— Он знает свою работу… и мою. Он знает, что мне нужно. Я доверяю ему. Я смогу сотрудничать с ним.
— А ты не думаешь, что следовало бы выбрать достойного молодого человека из хорошей семьи, обладающей бульшим общественным весом и…
— Это будет Эдди Уиллерс, Джим.
Таггерт вздохнул:
— Ну, хорошо. Только… только нам придется проявлять осторожность. Люди не должны заподозрить, что ты по-прежнему руководишь «Таггерт Трансконтинентал». Этого никто не должен знать.
— Это будут знать все, Джим. Но открыто не признает никто, и все будут довольны.
— Нам нужно сохранить свое лицо.
— О, конечно! Можешь не узнавать меня на улице, если не захочешь. Можешь говорить, что никогда не видел меня, а я скажу, что и слыхом не слыхивала про «Таггерт Трансконтинентал».
Джеймс молчал, в задумчивости разглядывая пол.
Дагни повернулась к окну. Серое небо отливало ровной зимней пеленой. Далеко внизу, по берегу Гудзона, тянулась дорога, по которой приезжал автомобиль Франсиско… над рекой поднимался утес, на который они забирались, чтобы посмотреть на башни Нью-Йорка… где-то за лесом прятались рельсы, уходившие к станции Рокдейл. Припорошенная снегом земля казалась скелетом того летнего края, который был памятен ей — тонкая сетка нагих ветвей тянулась над снегом к небу.