– Вы его видели раньше? А куда он делся? – Ножа так и не нашли.
Да, собака убита. Да, там резаная рана.
– Что вы видели?
– Ничего, я девочку перевязывала, – ответила Таня.
Она действительно ничего не видела, потому что зажмурилась от страха, когда дядька скомандовал: «Фас!» Какая-то старушка из окна видела, что фельдшер Ерофеев ударил пса рукой в грудь. Ножа не видела. Никто его не видел. Обыскали Сашу, машину, всю детскую площадку – не нашли ничего. На вопрос: «Где нож?» – Ерофеев усмехнулся. С него взяли подписку. Врачи и бригада уехали на подстанцию. Сомов о чем-то негромко говорил с Ерофеевым в салоне машины, пока ехали «домой». Таня не слышала – ее посадили вперед и закрыли окошечко.
Она старалась не думать о собаке. Девочка, которая чуть не осталась без руки. Вот! Ерофеев перевязал ей плечо жгутом. Подвесили перекушенную руку на косынке. Ввели пол-ампулки наркотика под кожу. И опять Таня заметила, что повод к вызову и реальные обстоятельства не совпадают. Девочку сразу взяли на операцию. А врач в приемном спросил:
– Собака не бешеная?
– Там хозяин бешеный, – ответил Ерофеев, – собака убита. А этот моральный урод рыдает над трупом, который мы не могли забрать. Он натравливал собаку на гуляющих детей.
– Разберемся, – сказал врач приемного отделения, – наверняка полиция приедет. Насчет собаки выясним. Будет нужно, от бешенства привьем.
Старшая сестра пострадавшей девочки ревела всю дорогу, жалела сестру, потом боялась, что ей влетит от родителей. Откуда кто что узнал? Но не успела скорая уехать из приемного отделения, а у ворот больницы остановилась машина «Новости-ТВ» – бойкие корреспонденты накинулись на Ерофеева с вопросами. Родилась версия, что пса-агрессора пристрелила полиция. Нет, все-таки впечатления слишком сильные.
Потом они еще поехали на вызов. А уже к вечеру, когда возвращались, закрякал Сашин телефон. Мужчина, сорок четыре года, температура, кашель, астма. Ерофеев заполнил карту и сказал Тане:
– Видякин!
– А это кто? – не поняла стажерка.
– Хороший человек, – улыбнулся криво Ерофеев, – только болен очень. И если вызвал, значит, ему действительно плохо.
Таня обратила внимание на это «действительно», потому что уже не раз встречалась с людьми, которые, вызывая «03», говорили приехавшей бригаде: «Мне кажется, что как-то вот сердце неправильно работает!» Или как объясняла одна чудовищных размеров дама средних лет: «Я не вызываю, если звездочки в глазах белые, а вот когда уже черные – дело плохо, вызываю!» И если Саша сказал «действительно», значит, будет что-то серьезное.
Видякин – дядька, худющий. Курильщик. Живет в двухкомнатной квартире, где мебели очень мало. Одна комната закрыта. Видякин объяснил Тане, задыхаясь:
– Это комната сына.
У Видякина приступ бронхиальной астмы. Он открыл окно, проветривая комнату. В руках ингалятор. Не выпускает. Ерофеев уже знает этого больного. Саша не задает ненужных вопросов, а, наоборот, объясняет Тане:
– Александр Иванович – астматик! У него хроническая обструктивная болезнь легких. А все начиналось лет десять назад? Да?
Видякин кивнул. Дышал он страшно: короткий вдох и длинный выдох со свистом.
– А еще он курильщик! Со стажем. Сколько лет курите?
– Тридцать, – одними губами ответил Видякин и потянулся за ингалятором.
Ерофеев крикнул:
– Отставить!
Больной дернулся.
– Сколько уже сделали ингаляций?
– Шесть, – также шепотом ответил Видякин.
– А максимальная норма – три в сутки! – Ерофеев отмерял пульмикорт и разводил его физраствором, пока Таня распутывала провод небулайзера. – Почему именно астмопент? У вас же есть наверняка симбикорт или беклазон?
– Кончились, – сипел Видякин, – не успел получить новые. А денег только на этот хватило.
Пока он дышал пульмикортом, Ерофеев выложил на стол ампулы с эуфиллином, дексаметазоном.
– Так много гормонов? – шепотом спросила Таня.
– У него синдром рикошета начался из-за передоза астмопента и вообще бета-адреномиметиков. У этих препаратов есть очень строгие ограничения. Если передозировать, они вместо расширения бронхов вызывают спазм. Александр Иванович! Вы же опытный уже астматик! Какого черта?
– Крышу сносит, – просипел Видякин более уверенным голосом, на секунду убрав небулайзер от лица, – так страшно.
– В больницу поедете? – Ерофеев дал Тане шприц с лекарством. – Справишься?
– Я по… – Она вспомнила, что ей говорил Саша про «попробую». – Постараюсь! – Вены у Видякина исколотые и скользкие.
– Поеду, – сказал астматик одними губами.
Ингаляция гормонами ему немного помогла, после введения эуфиллина с дексазоном он начал отхаркиваться. Саша приложил к спине больного небольшую книгу и принялся бить по ней кулаком, довольно сильно. Видякин начал кашлять, Ерофеев сунул ему салфетку – и астматик послушно сплюнул на нее кусок мокроты. Так было еще несколько раз. Ерофеев передвигал книгу и долбил по ней нещадно, а Видякин сплевывал густую мокроту на салфетку. Таня переборола брезгливость и посмотрела. Желтоватые, похожие на желатин кусочки цилиндрической формы.
– Желтая, – сказал фельдшер. – Горазды вы курить, тезка. Бросить не пробовали? В больнице не покурите. Бронхоскопию с промыванием уже делали?
– Да! Бросить не могу, – просипел астматик. Спазм в бронхах у него немного уменьшился, но совсем не прошел.
– У вас же сын, – сказал Саша, – вам парня надо вырастить.
Видякин ничего не сказал. Лишь пожал плечами.
Ерофеев запросил место, получил направление от диспетчера, и, нагрузившись оборудованием, все трое пошли в машину. И по неписаной традиции Таня начала пытать Сашу:
– А если нет никаких лекарств, чем можно было бы помочь?
– С настоящей астмой это сложно, – объяснял Ерофеев. – Там ведь множественные механизмы приступа. Сколько видов астмы ты знаешь?
Таня припомнила лекции по «внутренним болезням» – терапии.
[108]История девятнадцатая, в которой Таня узнает о том, что менингит и менингизм – это не одно и то же, а также о пользе прививок от гриппа.
Закончилась летняя практика, пролетели каникулы. Отгорело бабье лето, зарядили унылые осенние дожди. В Таниной группе к середине сентября заболела едва ли не половина одногруппниц. Девушку простуда обходила сторонкой. То ли оттого, что природа-матушка наделила крепким иммунитетом, то ли оттого, что каждые третьи сутки она с занятий не летела домой, а заезжала на подстанцию скорой помощи, дожидалась бригады фельдшера Ерофеева и погружалась в беспокойную выездную работу… И огонек, горящий в серых глазках Тани, и интерес, с которым она слушала Сашу, можно было назвать просто – жадность до знаний, а можно и подумать о чем-то большем.
Практика ни с чем не сравнится. А может, она влюбилась? Может быть. Однако спроси ее прямо – откажется и, краснея, будет уверять, что все это не так… И просто ей нравится работа на скорой, а еще нравится, как Ерофеев все объясняет. Студентка Савина приезжает на подстанцию вечером после учебы и катается с фельдшером Ерофеевым по вызовам.
Вот и снова они едут на вызов. Таня свернулась калачиком в кресле в салоне, Саша с водителем выясняют, как проще подъехать к дому. Вызов так себе, ничего особенного – высокая температура у мужчины тридцати лет. Почему он не вызвал участкового? А может, и вызвал, да мы не знаем. Эта же самая мысль пришла и в Танину головку, и, когда Саша открыл дверь, чтоб забрать ящик, она, раскрывая зонтик над ним и собой, спросила:
– А разве скорая выезжает на температуру? – уже понимая бессмысленность вопроса.
– Выезжает, – вздохнул Ерофеев, – скорая на все выезжает, когда вызывают.
– А разве это не поликлинический вызов? – Таня деловито поднималась по лестнице, чуть позади фельдшера.
– Мы из поликлиники?
– Нет.
– Значит, наш.
– Я ничего не понимаю. Неужели нельзя было вызвать участкового? – Подобные разговоры постоянно возникают в бригадах «03» и везде оканчиваются одинаково: вызов дали – надо идти.
Ерофеев остановился на лестничной клетке. На улице уже темнело, а в подъезде свет еще не горел. Саша перекинул ящик из одной руки в другую.