Поэтому следовало узнать каждое литературное произведение, выявить его основную тональность, прежде чем найти ему место в наших «галереях ощущений». Предприятие было не из легких, потому что ни одна из галерей не имела четкого названия. «Назвать — значить сузить, обеднить понятие», — объяснял мсье Гилель. Со временем и с помощью мсье Гилеля я научился определять основные «галереи»: романы, объединенные принципом веры в любовь, а на полке напротив — романы, поселяющие сомнения в любви; романы, чтоб бояться — в эту группу объединялись приключенческие романы и романы ужасов, а также политические детективы; романы, создающие новые пространства, к ним относились книги, действие которых происходило в одном каком-нибудь замкнутом географическом районе — во Франции и за рубежом, и к ним же примыкали научно-фантастические романы; отдельно стояли романы о боли и горе, объединяющие рассказы о личных переживаниях, и произведения о Холокосте, геноциде армян или событиях в Руанде; были еще исторические романы, наиболее общепринятая и очевидная из всех категорий, но и они подразделялись на произведения о победе человека и поражении человека. И еще десятки «галерей» в таком же духе.
Я мало общался с клиентами, а если и общался, то не по своей инициативе. Мсье Гилель объяснил мне, что для него предпочтительней, чтобы посетители в магазине чувствовали себя свободно, могли ходить вдоль полок и читать на месте, если им заблагорассудится, а докучать им объяснениями не следует. «Это не клиенты, это наши гости. Мы занимаемся книгами, а книги сами занимаются гостями», — торжественно объявил он.
Таким образом, в мои обязанности входило только отвечать на вопросы, если клиентам нужны были какие-то пояснения или если они хотели обсудить прочитанную книгу. И действительно, немногие были просто клиентами. Люди заходили, приветствовали мсье Гилеля быстрой улыбкой или кивком головы и мгновенно забывались за чтением или принимались ходить вдоль полок, зорко вглядываясь в обложки.
— Вас не беспокоит, что в основном все эти… гости только ходят и никогда ничего не покупают? — поинтересовался я однажды, наблюдая, как он подсчитывает скудную выручку.
— С какой стати? Ты что, думаешь, я держу эту лавочку, чтобы подзаработать деньжат? Если бы передо мной стояла такая задача, я бы здесь все устроил по-другому: на главное место поместил бы эти дурацкие книги о политике, а также романы тех писателей, что нынче в моде.
— А зачем тогда вам все это?
Он окинул меня взглядом, помолчал, подбирая нужные слова, а потом с улыбкой ответил:
— Ну потому же, что я нечто вроде свата! Это не книжный магазин, а брачное агентство! Я представляю книги читателям и надеюсь, что они познакомятся, обретут и полюбят друг друга. Видишь ли, каждый читатель тоже по-своему книга. Книга в стадии написания. История в поисках другой истории.
Он опять замолчал, потом наклонился к моему уху, словно желая доверить великую тайну:
— Каждый читатель ищет свою книгу-светоч.
— Книгу-светоч? — переспросил я. Выражение меня удивило.
— Чтение не есть процесс потребления, как пытается уверить всех тот проклятый большой магазинище, который жаждет моей смерти. Это нечто гораздо большее. Отношения между читателем и книгами подчиняются мистической логике. Послушай внимательно, что я скажу тебе, Иона: каждому из нас дано встретить одну книгу, свою книгу. Одну-единственную книгу, которая поджидает где-то на полке магазина. Она придаст смысл его существованию, озарит светом его дорогу, отзовется на его боль, подарит надежду, укажет правильный путь, расставит приоритеты и будет сопровождать до самого смертного одра. Это и есть книга-светоч. И мне нравиться воображать, что я как раз тот, кто подтолкнет мужчину или женщину к встрече с ним. Я создал благоприятную обстановку для такой встречи. Именно поэтому книги расположены по принципу основного посыла, атмосферы, которую они создают, их обаятельности для читателя. Вы все принимаете меня за эксцентрического старика, неспособного правильно организовать торговлю в своем магазине! Нет-нет, я хорошо знаю, что делаю. Гости всегда направляются к нужному им, правильному собранию. Они инстинктивно чувствуют, в каком месте найдут книгу своей жизни, ту, что пробудит их и озарит путь, с которого они уже не сойдут на протяжении всей своей жизни. Некоторым читателям непросто приходится: они читают один, десять, сто, тысячу романов, так ничего и не находят и продолжают искать. А другие находят очень быстро и потом читают его и перечитывают. А если они берутся за другую книгу, то чтобы найти в ней опять ту же самую, главную. А мы, книготорговцы, мы в какой-то мере ангелы. Мы подготавливаем для них почву, подталкиваем их в нужном направлении, облегчаем им задачу. Мы ангелы, мы сваты, вот кто мы на самом деле.
Я буквально онемел, меня поразили и тронули широта натуры, благородство идей и необычный образ мысли этого человека. В глубине его живых и умных глаз таился глубокий и недоступный мир, сложная и таинственная судьба. Я мало что знал о его жизни. Он был не слишком расположен к откровениям, но иногда в ходе беседы, к слову, в виде байки или анекдота, рассказывал кое-какие истории. Таким образом я узнал, что в детстве он был депортирован и потом рос без семьи. Может быть, именно это общее сиротство медленно, но верно скрепило узы нашей дружбы. Он постоянно интересовался моим здоровьем, спрашивал, что я читаю. Иногда останавливался передо мной, брал меня за руку, встряхивал ее с чрезвычайно довольным видом: «Писатель! Настоящий писатель! А я его начальник!» И его детский смех разносился в воздухе, распадаясь на множество чистых нот.
Ему удалось раздобыть несколько экземпляров моего романа у издателя, и он поместил их на видное место на своем прилавке. Иногда я видел, как он склонялся к клиентам — из числа тех, что приходили в магазин развеять тоску и поболтать с ним о литературе, — и заговорщицки шептал им на ухо, стараясь понизить голос, но не умея скрыть ликующих ноток: «Это роман вон того интересного юноши, он здесь работает. Прекрасный, между прочим, писатель!» Я смущенно кивал, что еще мне оставалось делать? Он тут же устремлялся ко мне: «Она купила твой роман! Надпиши ей, пожалуйста», — торжествующе заявлял он, уверенный, что способствует распространению мой славы и помогает устранить финансовые проблемы. Я писал несколько дружелюбных слов внутри обложки. Он приписывал дату и примечание: «Подпись сделана в магазине „Книжный дом“».
— Я хочу попросить тебя об одном одолжении, — серьезно заявил он мне как-то раз.
— Да, конечно, пожалуйста.
— Вот в чем дело: я знаю, что ты больше не пишешь, ты говорил мне об этом. Но исключительно в порядке предположения: если вдруг… всяко бывает… хм… мало ли что… зарекаться нельзя, можно взять и в одночасье изменить всю жизнь… Короче, если ты вдруг решишь вновь взяться за роман, и если его опубликуют… мне бы хотелось, чтобы ты предоставил нашему магазину исключительное право на автографы… Ну, скажем, в нашем районе.
— Но вы же прекрасно знаете, что я не желаю больше…
— Знаю, знаю, — сухо прервал он меня. — Я же сказал, что речь идет всего лишь о предположении.
— Чисто теоретический разговор, да? — спросил я, про себя улыбнувшись.
— Понимай как хочешь, — проворчал он.
— Ну тогда я согласен, — ответил я.
Он подпрыгнул на месте и радостно уставился на меня:
— Правда?
— Правда.
— И во всем городе?
— Вы сперва говорили о районе, — решил я пошутить.
— Да боже мой, это же только чтобы позлить моего докучливого конкурента, так что исключительного права на автографы в нашем районе мне вполне хватит, — согласился он.
— Но речь идет всего-навсего о предполагаемой ситуации. — Я счел себя обязанным охладить его энтузиазм.
— Да замолчи ты! Оставь мне только твои последние слова. Не разрушай магию момента! Не отнимай горючее у машины моих мечтаний, его теперь хватит на несколько дней, а то и недель! Как я буду представлять себе физиономию директора того супермаркета, толпы людей, выстраивающихся в очередь возле нашего магазина, чтобы увидеть тебя и получить твой драгоценный автограф! Я буду угощать их кофе с пирожными, чтобы они слегка успокоились. Они наконец поймут разницу между мастером, влюбленным в литературу, и всеядным торгашом, помешанным на прибыли. Боже мой, голова кипит от всевозможных мыслей! — ликовал мсье Гилель.
Он возбужденно прошелся взад-вперед и вновь подошел ко мне. Лицо его стало вдруг суровым и решительным.
— Вы должны начать писать, молодой человек, — бросил он мне с упреком в голосе, внезапно перейдя на величественное «вы». — Вы не вправе закапывать в землю свой талант!
ЛИОРЧерез две недели после знакомства с Лучиани я уже входила в их дом с намерением приступить к работе.
Клод, ожидавший меня у двери, приветливо улыбнулся.
— Очень рад вас видеть! — воскликнул он.
Затем он наклонился к моему уху и доверительно прошептал:
— Мсье Лучиани тоже очень рад.
— Спасибо.
— Вы пришли чуть раньше, — заметил он, взглянув на стенные часы возле входной двери.
— Я часто прихожу пораньше.
— Тем лучше, — с воодушевлением откликнулся он. — У нас будет возможность немного поболтать. Серена сейчас с отцом. Мне рекомендовано проводить вас к ней ровно в девять. Не желаете выпить чего-нибудь горячего? И у меня есть замечательные свежие булочки.
Я уже позавтракала дома, но не хотела обижать его отказом.
Кухня была как в лучшем ресторане. Просторная, оборудованная по последнему слову техники, сияющая чистотой, она казалась совершенно новой, будто ее никогда не использовали.
— Когда-то у мсье Лучиани постоянно бывали гости, — со вздохом поведал мне Клод. — А сейчас мы используем только малую часть помещения.
Он предложил мне сесть за стол.
— Чай? Кофе? Горячий шоколад?
— Чай, пожалуйста, — ответила я.
— С мятой? — спросил он, явно надеясь, что я не откажусь.
— Да, прекрасно, благодарю.
— Это мой любимый чай. Я прожил несколько лет в Марокко и научился искусству заваривать чай с мятой.
Он сорвал несколько веточек с кустика мяты в горшке на окне, промыл их, снял с полки изящный серебряный чайник в восточном стиле.
— Вы давно работаете на мсье Лучиани?
— Пришел за год до того, как родилась Серена.
— Вы оставались верны ему столько лет? — удивилась я.
— Мсье Лучиани хороший человек. И дом мне нравится.
— Вы здесь живете?
— Да, у меня неплохая квартирка в правом крыле дома.
— Вы женаты?
— Да. Но у меня нет детей. Мы с женой слишком долго выжидали, и, когда наконец решились, было уже поздно.
— А кто здесь еще живет?
— Джеральдина, кухарка. Я вас познакомлю.
Он бросил горсть чая в чайник, положил туда же листики мяты, две столовые ложки сахарной пудры и залил кипятком.
— Одно время нас много работало на мсье Лучиани, — продолжил он. — Где-то человек пятнадцать.
— А что, действительно нужно столько народу, чтобы следить за домом?
— Нет. Вполне достаточно пяти человек. Кухарка, экономка, горничная, сторож и я. Но у мсье Лучиани доброе сердце, и он нанимал кузенов, дядюшек и племянников тех людей, которые у него работали. Надо сказать, в доме вечно было полно гостей. Родственники, друзья, клиенты, деловые партнеры, которые, приезжая в Париж, останавливались у мсье Лучиани. А бывали очень и очень шикарные гости! Если я вам перечислю всех звезд, которые здесь появлялись…
— Все это было до ухода его жены?
— Да. Когда она бросила его, он перестал устраивать приемы. Его мужское самолюбие (он ведь к тому же итальянец!) было глубоко уязвлено. Потом, когда Серена заболела, дом стал совсем безжизненным. Слуги один за другим уходили. Остались только Джеральдина, помощница мсье Лучиани Анжела и я. Потом Анжела умерла, рак. Я знаю, что вы были с ней знакомы. Удивительная женщина, какое величие души!
Мы замолчали, в тишине ощутив незримое присутствие мадам Дютур.
Клод поставил два стакана на стол. Наполнил один кипятком и вылил в чайник.
— А Серена, получается, росла на ваших глазах.
Он опять на мгновение замолк, словно перебирая в памяти светлые образы прошлого, и горестно вздохнул.
— Ох, какая же это была чудная девочка! Надо было видеть, как смотрел на нее отец, когда она влетала к нему в кабинет во время каких-нибудь важных переговоров, ускользнув из-под надзора гувернантки. Он расцветал улыбкой. Забывал про протокол, про напускную важность и профессиональные обязанности. Вмиг превращался в бедного итальянского иммигранта, склонялся над девочкой, целовал, шептал ей ласковые слова на родном языке. Малышка любила всех нас, всех, кто работал в доме у ее отца. Мы были ее дядюшками и тетушками и одновременно товарищами ее детских игр. Поскольку она росла в закрытом пространстве, в тепличной атмосфере, созданной отцом, она стала скромной, мечтательной и достаточно замкнутой.
Он поднял чайник и неторопливыми уверенными движениями начал наливать заварку в стакан.
Он еще помолчал, глядя на меня, и добавил:
— А вы с ней похожи.
Я молча пила чай, а Клод рассказывал мне о доме. Но я слушала вполуха, думая о семье Лучиани и всех домочадцах, о странных событиях, которые мне поведали, и о своей роли во всей этой истории. Я явилась сюда не для того, чтобы спасти Серену, это не удалось бы никому из людей, но моей задачей было принести в ее жизнь немного радости и нежности. Я одновременно и гордилась такой миссией, и смущалась — эти люди проявляли ко мне такое необычное уважение, возлагали на меня такие надежды…
В назначенный час Клод проводил меня до дверей Серены.
— Здравствуй, Серена, это Лиор, — сказала я с порога.
На мгновение ее бледное лицо озарилось радостью.
Она и правда была на меня похожа.
Глава 6
Любовь — это тайна
ИОНАМеня постепенно засасывало в воронку финансового краха, но тут стало происходить нечто странное.
В тот день я встал, проглотил чашечку кофе и растянулся на диване, чтобы в очередной раз обдумать теорию мсье Гилеля о сватовстве людей и книг. Действительно ли каждому из нас предназначена некая книга? Роман, который способен примирить нас с жизнью, но при этом придать ей смысл, приоткрыть истину о предназначении человека?
Если это так, то, соответственно определению мудрого книготорговца, я еще не нашел ее. Эта мысль одновременно и пугала меня, и пьянила. С самого детства книги меня зачаровывали, опутывали волшебными сетями и уносили в параллельные миры, где я мог жить легко и бездумно, не тяготясь гнетом праздности и безделья. Многие повлияли на меня, многие порадовали и увлекли. Иногда персонажи книг жили в моей душе еще долгие дни и недели после того, как я закрывал последнюю страницу. Многие оставляли в ней след своей красоты и силы. Но ни одна книга не была для меня тем откровением, о котором говорил мсье Гилель. Ни одна не была адресована непосредственно моей душе, ни одна не прояснила мне смысл моей жизни.
Да, было совершенно очевидно, свой роман-светоч мне еще предстоит найти.
Эта мысль мне как читателю очень нравилась. Она сулила удивительную встречу, которая в один прекрасный день перевернет мою жизнь и наполнит ее новым содержанием. Но, когда я представлял себя в качестве писателя, эта мысль, наоборот, начинала меня тревожить. Я вспоминал об ответственности перед читателями и боялся пойти на поводу у собственного тщеславия.
Эти доводы говорили в пользу решения никогда больше не писать книг.
Когда я наконец решил встать с дивана и пойти пройтись, в дверь постучали. Не успел я спросить, кто там, как удары участились.
— Открывайте, мсье Ланкри! Я знаю, что вы дома!
Я узнал хриплый голос домовладельца и сразу приуныл: разговор явно предстоял неприятный. Этот тип славился тяжелым и вспыльчивым нравом.
— Вы что, прячетесь от меня, мсье Ланкри? — взревел он, когда я наконец открыл дверь.
— Нет, я просто… был в ванной.
— Ну ладно, поглядим. Вам известно, почему я здесь?
— Конечно! Не беспокойтесь, я не какой-нибудь жулик, я заплачу вам всю просроченную квартплату.
— Когда? — спросил он, воинственно вздернув подбородок.
— Ну как… Я не знаю… Как смогу, сразу заплачу.
— Это не ответ, мсье Ланкри! Вы должны мне за пять месяцев! Я вынужден обратиться к судебному приставу. Он заберет все, что сможет, и вышвырнет вас отсюда!