Он заерзал всем своим длинным нескладным телом — явно чувствовал себя неуютно.
— Мне нравится, — сказал он в конце концов.
— Что, что тебе нравится? — взвилась Хлоя. — Мать твою, Жош, научись составлять фразы, чтобы в них была логическая связь, чтобы смысл был хоть какой-то!
Жош холодно посмотрел на нее, в его взгляде читалась смесь решимости и тревоги. Она явно задела его за живое.
— Мне нравится, что эта история такая необычная и прикольная. Мне нравится мысль о том, что виртуальный мир может вторгаться в реальный. И история про души-половинки мне тоже нравится.
— Позволю себе в этом усомниться, — язвительно вставила Хлоя.
— А больше всего мне нравится, что эта любовь безмерно романтична.
— Я грежу! — воскликнула Хлоя, выпучив глаза. — Жош у нас, оказывается, тоже романтик.
— Да черт подери! — вдруг заорал он так, что мы подскочили. — Что ты вообще обо мне знаешь? Что ты знаешь о чувствах, которые живут в моей душе, о том, что мне нравится, а что нет? Мы дружим уже несколько лет, а ты обо мне не имеешь никакого представления! Как опытная дама-маркетолог, ты немедленно поместила меня в ящичек и наклеила ярлычок, классифицировала и подогнала под общий стандарт, как ты делаешь со всяким встреченным человеком. Ты пытаешься все подогнать под простые, объяснимые, понятные каждому дураку схемы. Тебе важна только картинка, фасад, словно мы продукты и про нас все написано на этикетке!
Мы потрясенно молчали. Никогда не приходилось видеть Жоша в таком состоянии, он и голоса никогда не повысил, не нервничал, не спорил — да такой длинной речи мы от него никогда не слыхивали! А тут у него лицо исказилось гневом, он непривычно бурно жестикулировал… Он явно был вне себя.
— Ух… Да успокойся ты, мы ведь всего лишь спорим, дискутируем… — вмешался я. — Что это ты так разбушевался?
— Потому что меня достало каждый день сталкиваться с людьми, которые пытаются свести всю удивительную магию этого мира к ее наиболее низменным выражениям: рекламе или тщательно отформатированной истории о том, что счастье непременно наступает в результате потребления продуктов, которые они распространяют.
Он выпрямился и обличающе указал пальцем на Хлою.
— Они разрабатывают концепцию, аргументируют, укладывают в коробочку — и все с одной целью, привести нас под один ранжир, выстроить в очередь перед магазином. «У меня последняя версия „Виндоус“, последнее поколение „плейстейшн“, джинсы последней модели…» И если ты не участвуешь в лотерее, если твои мечты не подходят под общий стандарт, значит, ты маргинал, витающий в облаках мечтатель, а точнее — мрачный кретин!
Я, потеряв дар речи, только дивился на преображение моего робкого друга в пламенного революционного трибуна.
— Спокойно! Ты предъявил мне ложное обвинение, — возразила Хлоя. В ее голосе было столько изумления, что даже не ощущалось обычной самоуверенности. — Я совсем не такая, как все эти люди! Я просто хочу уберечь Иону от его бурного воображения!
— Зачем? Чтобы он перестал мечтать? Хватит уже стараться спасти нас от нас самих. Хватит считать нас детьми!
— Ну… я же просто по дружбе… — возразила Хлоя. Она совсем сникла под тяжестью обвинений.
— По дружбе, — повторил он с грустной улыбкой. — Дружба — это когда умеют выслушать друга. Это когда людей любят такими, как есть, и не пытаются навязать свои представления о жизни.
Хлоя, исчерпав все свои доводы, посмотрела на меня — в ее взгляде читались недоумение и даже отчаяние. Но я молчал.
— Посмотри на Иону, — сказал Жош, указывая на меня рукой. — Он что, выглядит несчастным? Нет! Его преобразила эта любовь, какой бы бессмысленной она тебе ни казалась! Ведь влюбленный человек так красив, разве нет? Ведь именно об этом женщины трубят во все трубы! О любви, о чувствах, об искренности! Ты когда-нибудь видела своего друга в таком состоянии? И зачем же ты тщишься немедленно снова опустить его на землю?
Потом он внезапно смутился, словно, опомнившись, только что обнаружил, что стоит посреди комнаты. Повисла тяжелая тишина, в которой слышалось эхо его нерадостных мыслей.
— Я прошу прощения, — пробормотал он неуверенно. — Я не хотел…
— Ничего страшного, Жош, — успокоил его я. — Мы спорили, обсуждали, обменивались мнениями — чисто по-дружески.
— Чисто по-дружески, — грустно повторил он. — Извините, я пойду к себе.
Мы даже не успели ничего возразить. Он схватил куртку, набросил на плечо и ушел.
— Что за фигня, — выдохнула Хлоя, словно на ее глазах только что произошло нечто из ряда вон выходящее. — Какая муха его укусила?
— А ты не догадываешься?
— А должна догадаться? — удивленно ответила она вопросом на вопрос.
— Думаю, он влюблен.
— В кого?
— Да, он прав, твое отсутствие воображения и бесчувственность просто поражают.
Жош верно подметил: я был счастлив. Счастлив, что влюблен, счастлив, что нахожусь в глупейшем состоянии, когда до сознания не доходит ни один осмысленный аргумент, а таких было немало, когда невозможно запятнать мой неисчерпаемый оптимизм, определяющий меня во времени и пространстве.
Как сомнамбула, я плыл сквозь сменяющиеся дни и ночи, ничего не ожидая от реальности — лишь бы она позволяла безнаказанно парить в облаках чудесного опьянения. Я неустанно думал о ней, пытался представить себе ее прошлое и настоящее, ее занятия и друзей, придумывал наше чудесное совместное будущее. Она казалась мне такой родной и близкой, казалась уже моей. И я забывал, что переживаю эту историю в одиночку.
Но иногда прозрения безжалостной ясности напоминали о множестве нерешенных вопросов. В кого я все-таки влюблен? В девушку из сна или в таинственную читательницу? А может, в мираж на пустынном горизонте моих привязанностей? В персонажа сказки, рассказанной мсье Гилелем? Ведь что я, в конечном итоге, знал о ней? И что именно в ней могло меня так пленить?
Красота? Но я никак не мог воспроизвести в памяти ее черты.
Ее движения, осанка, манера отбрасывать прядь со лба, походка танцовщицы? Но разве достаточно такой малости, чтобы влюбиться?
Ее привычка влетать в книжный, хватать том Альбера Коэна, прочитывать несколько страниц и исчезать? Этого хватило бы, чтобы вызвать удивление, любопытство, желание побольше узнать о ней, но отнюдь не любовь.
Ее таинственная схожесть с девушкой из моего сна? Фантазия, которая с каждым днем все больше значила для меня, но все-таки фантазия.
Наверно, тут сыграли роль все эти обстоятельства. Да еще к тому же я сам хотел влюбиться, это было спасением от долгих лет одиночества и полного истощения чувств, которое ожидало меня, учитывая мою необщительность.
И к тому же любовь эта была для меня совершенно очевидна.
И потому я быстренько избавился от всех этих вопросов, чтобы целиком погрузиться в нежные чувства. Любви наплевать, на каких основаниях она возникла. Это чувство не терпит никаких противоречий, споров и препирательств. Оно ждет от вас полного подчинения своему закону, заставляет складировать в дальний угол интеллектуальные способности и крутит перед глазами картины в пастельных тонах. Оно требует от вас беззаветного служения и в ответ предоставляет счастье совершеннейшей безответственности.
Каждый день стал теперь обещанием. Обещанием увидеть ее, подойти к ней, заговорить, понравиться ей, любить ее.
И даже если я не мог знать, насколько велики мои шансы на успех, одна лишь надежда была величайшим счастьем.
ЛИОРТеперь я каждый вторник приходила в «Книжный дом» — утром, в одно и то же время, когда к Серене приходил врач. В моем распоряжении было около получаса, иногда чуть больше, учитывая еще покупки, которые я должна была сделать по дороге. Пожилой хозяин магазина всегда встречал меня все с той же ненавязчивой любезностью.
Во время одного из моих первых визитов я нашла на столе том «Любви властелина». Я много читала и слышала об этой книге. Знала, что это одна из самых прекрасных историй любви, которые когда-либо были написаны. Что состоит она из двух частей: одна описывает расцвет, взлет любви; во второй — автор препарирует любовь, безжалостно анализирует, едва не полностью срывает с нее покровы романтизма. Это насторожило меня, и я решила не покупать книгу. Но любопытство оказалось сильнее, и меня потянуло прочесть самое начало. Первые страницы мне очень понравились. Долгий монолог Ариадны был, казалось, моим собственным, это была исповедь всех женщин, с головой погруженных в свои мечты и надежды. Тогда я решила читать ее понемногу, по нескольку страниц за один раз, прямо в магазине. Каждое мое свидание с этим романом становилось все более волнующим, красота текста трогала меня еще больше от предвкушения предстоящей разлуки, ожидание встречи делалось все более трепетным. Потому что я знала, что Солаль в конце концов разочарует меня. Когда я уходила из магазина, я пыталась представить себе продолжение. И каждый раз следующие страницы предлагали такой поворот событий, которого я не ожидала.
Все это продолжалось до того момента, когда я дошла до страниц, описывающих упадок прекрасной любви. Солаль изменил Ариадне. Пусть я и ожидала этого, я восприняла его поступок как предательство. Ожидала, и тем не менее в душе моей все восстало против этого самца с извращенным умом, который неспособен довольствоваться преданной и чистой любовью Ариадны и вечно стремится проверить искренность ее чувств, даже ценой ее страданий, ценой предательства. Его решение не быть, в конце концов, ничем большим, чем обычный мужчина. В нерешительности я решила перескочить ряд страниц, надеясь увидеть возрождение их любви. Но мечтатель уже уступил место цинику. Я захлопнула книгу и раздраженно удалилась.
Мне не нужны были книги, чтобы убедиться в бренности любовных чувств. И горечь, скопившаяся в моей душе, позволила мне справиться с горечью, охватившей меня при чтении. Я знавала таких Солалей, тщеславных мачо, самовлюбленных, щедрых на красивые слова, но с сердцами, полными лишь ребяческой гордыни. Такие мужчины прячут свою трусость за искусственным блеском, строят из себя прекрасных принцев или крутых парней, но их страх всегда выходит наружу.
Ариадна тоже оказалась жертвой.
Все женщины были жертвами своего идеализма, своей душевной зрелости.
ИОНАЯ решил возобновить слежку. Я уже собирался выйти из квартиры, чтобы отправиться на свой наблюдательный пункт, как вдруг появилась Хлоя, нагруженная пакетами, содержимое которых должно было перекочевать в мой холодильник. Мне пришлось выслушать несколько смешных историй про ее работу, при этом я нервно поглядывал на часы. Когда она ушла, я пулей вылетел на улицу и бегом помчался на место.
Я добежал до «Книжного дома» минут на пятнадцать позже того времени, когда моя прекрасная читательница обычно приходила в магазин. Однако, рассудил я, если ее привычки неизменны, она, должно быть, еще там.
Я сел за столик в кафе, и, отдуваясь, принялся высматривать ее через витрину. Но утреннее солнце зажигало ее яркими лучами, и я видел только отражения прохожих. Прошло десять минут, пятнадцать, я уже нервно качался на стуле, готовый вскочить в тот момент, когда она выйдет.
Подождав еще пять минут, я усомнился в том, что она внутри. Она иногда пропускала свой еженедельный ритуал, мсье Гилель говорил мне. Я подергался еще минут пять, а потом решил зайти в магазин. В конце концов, не все ли равно, что подумает мой начальник.
Когда я вошел, он поднял голову и посмотрел на меня с неопределимым выражением. Обычная его радость при виде меня смешивалась с беспокойством: с какой такой стати я появился в неурочный час?
— Что случилось, мальчик мой? Ты чем-то огорчен? Почему ты так нервничаешь?
— Нет-нет, все в порядке, просто… — промямлил я, стреляя глазами по магазину.
Он озабоченно нахмурился.
— Что случилось?
— Она не пришла сегодня, правильно? — растерянно спросил я.
— Кто? — лицемерно удивился мсье Гилель. В углах его губ зарождалась улыбка.
— Я не видел, как она выходила.
— Ты не видел, как она выходила? — переспросил он, хитро прищурившись. — Ты выслеживаешь ее?
— Нет! Я хотел лишь…
— Ты выслеживаешь ее, — констатировал он.
И сипло рассмеялся: я за последнее время не раз слышал от него этот лукавый хохоток.
— Он выслеживает ее! — повторил он громко между двумя приступами хохота, словно обращаясь к невидимой публике.
Единственный присутствующий посетитель поднял голову от книги: кто это там осмелился его потревожить?
Мсье Гилель совладал со смехом и продолжил свой монолог, не сводя с меня ласкового взгляда:
— Он влюблен. Господи боже мой, как же это прекрасно! Ах, благородный юноша охвачен благородным чувством!
— Вы долго еще собираетесь надо мной издеваться? — возмутился я.
— Но я вовсе не издеваюсь над тобой, мой мальчик! Я ликую, я торжествую! Я счастлив, что могу при этом присутствовать! Наслаждаюсь тем, что мой магазин стал подмостками, на которых разыгрывается любовная история! Ты наконец наполнил мое призвание смыслом, и я невероятно этому рад.
— Очень хорошо, — отвечал я, тоже обрадовавшись, что он так замечательно ко мне относится. В причинах этого я не стал разбираться: мне было не до того. — Ответьте же мне: она приходила сегодня утром?
Он окончательно успокоился и доверительно наклонился к моему уху:
— Она приходила в обычное время. Но пробыла здесь только минут десять.
— Всего десять минут?
— Да, обычно она больше времени проводит в нашей компании, но в этот раз произошло нечто непредвиденное.
Морщины и складки на лице старика сложились в другую картинку: выражение веселого лукавства сменилось озабоченностью.
— Она взяла свой том Коэна, открыла, прочитала всего несколько страниц, потом явно в чем-то засомневалась, отложила книгу и ушла.
Потом он сосредоточился, припоминая максимальное количество деталей, чтобы представить мне наиболее точный отчет о произошедших событиях.
— Собственно говоря, после нескольких секунд чтения она подняла голову с возмущенным, оскорбленным видом. Тогда она по диагонали просмотрела еще несколько страниц и резко, прямо-таки агрессивно, захлопнула книгу. Затем она целую минуту смотрела на обложку, потом сделала то, что делают только плохие читатели. Прочитала две последние страницы и, явно вне себя от гнева, удалилась решительным шагом…
Выходит, я прибежал сразу после ее ухода. Я взял со стола книгу.
Почем она ее захлопнула? Что ее так задело?
Мсье Гилель забрал у меня книгу, бережно перелистал.
— Я видел, как она яростно перелистывает страницы и сначала мне, по правде сказать, стало обидно за книгу. Но… эта серия напечатана на пухлой бумаге. Это очень прочная и легкая бумага, и при этом страницы, с которыми обходились подобным образом, хранят следы пальцев. След этот чаще всего со временем исчезает, особенно учитывая давление томов на полке. Но сразу после прочтения его еще можно заметить.
Он приблизил книгу к глазам, посмотрел на обрез, затем просунул палец между страницами.
— Вот. Именно прочитав эту страницу, она начала нервничать, — гордо провозгласил он. — Не сомневаюсь.
Он пробежал глазами страницу.
— Здесь говорится о том, как Солаль уходит, чтобы навестить одну из прежних любовниц, — сказал он, протягивая мне роман.
Я прочел эту страницу и почувствовал, как в моей душе вновь рождаются все те чувства, которые я испытывал, читая «Любовь властелина» много лет назад. Нескольких фраз довольно, чтобы оценить блестящий стиль автора. В отрывке рассказано, как Солаль собирается изменить Ариадне с Изольдой.
Вот что ее расстроило, даже, можно сказать, разозлило. Она рассердилась на персонажа и на автора, они слились у нее воедино, и мне это почему-то ужасно понравилось.
— Значит, ты все-таки влюблен… — пробормотал старик, который стоял подле меня, пока я читал.
Мое молчание было вполне однозначным ответом.
— Прекрасная любовь, видно невооруженным глазом, — продолжал он. — Ты ничего о ней не знаешь, и тем не менее ты захвачен этим невероятно красивым и при этом опасным и опустошающим чувством.
— Опасным и опустошающим? Вы не слишком перегибаете палку?
— А ты уже был влюблен? — спросил он.
— Я ждал ответа, а не нового вопроса.
— Евреи часто отвечают вопросом на вопрос, — возразил он.
— Потому что не знают ответа?
— Иногда поэтому. Или чтобы оттянуть время и обдумать ответ. А иногда ответ уже содержится во встречном вопросе. Так как? Был ты влюблен?
— Разве мой любовный опыт так уж полезен, чтобы понять, что со мной происходит?
— Вот уже и ты отвечаешь вопросом на вопрос. Быстро учишься! — прыснул он. — Мне интересно, виной ли всему душевный порыв или очевидность.
— То есть это придуманная любовь с первого взгляда или встреча с той самой пресловутой душой-половинкой, — подытожил я. — Ладно… нет, пожалуй, я никогда не испытывал таких ощущений. Может быть, только в юности, но с тех пор — ничего подобного. Это, правда, так странно! Я не знаю ни ее имени, ни чем она занимается в жизни, ни какой она человек, но тем не менее… мне кажется, что я хорошо знаю ее. Как будто один из моих снов сбылся.