Меня не особо вдохновляет перспектива позвонить Дженне, я уверена: она не простила мне того, что я бросила ее на ступеньках полицейского участка. Не стану отрицать, в этой девочке было нечто такое, что заставило меня вновь поверить в свой Дар, — уже семь лет я не испытывала ничего подобного. А если Дезмон и Люсинда меня проверяют, чтобы посмотреть, как я отреагирую, прежде чем решат, стоит ли снова быть моими ангелами-хранителями?
В любом случае, я не могу отмахиваться от того, кто дал мне этот знак. А вдруг от этого зависит мое будущее?
Слава богу, у меня был телефон и адрес Дженны. Новых клиентов, которые приходят погадать, я обычно прошу записаться в журнале учета. Объясняю им, что это необходимо на случай, если ко мне со срочным посланием явится дух, но в действительности таким образом я могу предложить им поставить «нравится» на своей страничке в «Фейсбуке».
Девочка указала свой сотовый телефон, я ей звоню.
— Если бы у вас была книга отзывов, где «1» означало бы «полная ерунда», а «5» — самая высокая оценка работы экстрасенса, я бы поставила вам двойку, но только потому, что вам удалось отыскать мамин бумажник. Если бы не это, вы получили бы «минус 4». Кем нужно быть, чтобы бросить тринадцатилетнего ребенка одного перед полицейским участком?
— Что ж, если хорошенько подумать, — отвечаю я, — разве можно найти более безопасное место для тринадцатилетней девочки? С другой стороны, ты же не обычный тринадцатилетний подросток, верно?
— Лестью вы ничего не добьетесь, — отвечает Дженна. — Что вам вообще нужно?
— Кто-то по ту сторону полагает, что я не все сделала для тебя.
Секунду она молчит, обдумывая услышанное.
— Кто?
— Знаешь, — признаю я, — с этим не совсем ясно.
— Вы солгали, — обвиняет меня Дженна. — Мама умерла?
— Я тебя не обманывала. Не знаю, от твоей ли матери этот знак. Я даже не уверена, что это женщина. Мне просто кажется, что я должна с тобой связаться.
— Как это?
Я могла бы рассказать ей о принтере, но не хочу пугать.
— Когда дух хочет поговорить, ощущаешь что-то вроде икоты. Человек не может не икать, даже если очень этого захочет. Можно избавиться от икоты, но предотвратить ее невозможно. Понимаешь?
Я не хочу ей говорить, что раньше настолько привыкла получать подобные послания, что измучилась. Мне стало скучно. Я не понимала, почему люди раздувают из этого такую проблему; это такая же неотъемлемая часть меня, как розовые волосы и все зубы мудрости. Но если не осознаешь этого каждую секунду, можно утратить Дар. Я готова даже на убийство, лишь бы ощутить снова эту «икоту экстрасенса».
— Ладно, — говорит Дженна. — И что нам теперь делать?
— Не знаю. Я думала, может, нам стоит вернуться туда, где мы нашли бумажник.
— Думаете, там есть еще улики?
Неожиданно я слышу еще один голос. Мужской.
— Улики? — переспрашивает он. — Кто это?
— Серенити, — обращается ко мне Дженна, — мне кажется, вам стоит кое с кем познакомиться.
Возможно, Дар свой я и утратила, но мне с первого взгляда становится ясно, что от Верджила Стэнхоупа будет столько же проку, сколько от москитной сетки на подводной лодке. Он рассеян, постоянно отвлекается, как бывшая школьная звезда футбола, которая последние двадцать лет била баклуши.
— Серенити, — говорит Дженна, — знакомьтесь, это Верджил. Он был дежурным детективом в день, когда пропала мама.
Он смотрит на мою протянутую руку и небрежно ее пожимает.
— Дженна, — вздыхает он, — брось. Это пустая трата времени…
— Мы можем еще раз все осмотреть, — настаивает она.
Я становлюсь напротив Верджила.
— Мистер Стэнхоуп, меня десятки раз приглашали на место происшествия. Я бывала в местах, где приходилось надевать резиновые сапоги, потому что по полу были разбрызганы мозги. Я бывала в домах, где похитили детей, а потом вела полицейских в лес, где обнаруживали их тела.
Он удивленно приподнял бровь.
— Вы когда-нибудь давали показания в суде?
Я краснею.
— Нет.
— Поразительно!
Дженна встает между нами.
— Если вам трудно договориться, возьмем тайм-аут, — говорит она и поворачивается ко мне. — И какой у нас план?
План? У меня нет никакого плана. Я надеюсь, что если поброжу по пустырю, то смогу почувствовать озарение. Впервые за семь лет.
Неожиданно мимо нас проходит мужчина, который прижимает к уху сотовый телефон.
— Вы его видели? — шепчу я.
Дженна с Верджилом обмениваются взглядами, потом переводят их на меня.
— Видели.
— Ой!
Я вижу, как парень садится в «хонду» и уезжает, продолжая разговаривать по телефону. Я немного разочарована, узнав, что он живой человек. В переполненном вестибюле гостиницы я раньше видела человек пятьдесят, но половина из них были духами. Они не бряцали цепями, не держали свои отрубленные головы, а разговаривали по мобильному, либо пытались поймать такси, или брали мятную конфетку из баночки, стоящей перед рестораном. Обычное поведение.
Верджил закатывает глаза, Дженна тычет его локтем в живот.
— А сейчас здесь есть духи? — спрашивает она.
Я оглядываюсь, как будто могу их увидеть.
— Вероятно. Духи привязываются к людям, местам, вещам. Могут свободно передвигаться. Куда угодно.
— Как цыплята, — хмыкает Верджил. — Вам не кажется странным, что за все время работы в полиции я ни разу не видел, чтобы на месте убийства возле трупа околачивался призрак?
— Нисколько, — отвечаю я. — С чего бы им себя перед вами обнаруживать, когда вы изо всех сил стараетесь их не замечать? Это все равно что пойти в бар для геев человеку с традиционной ориентацией и надеяться, что ему повезет.
— Что-что? Я не гей.
— Я этого не говорила… а впрочем, неважно.
Несмотря на то что этот мужчина настоящий неандерталец, Дженна, похоже, заинтересовалась.
— А если вдруг ко мне привяжется дух, он будет подсматривать, как я моюсь в душе?
— Сомневаюсь. Когда-то они тоже были людьми и понимают, что такое личная жизнь.
— И что тогда веселого в том, чтобы быть духом? — бормочет себе под нос Верджил.
Мы переступаем через цепь, натянутую у ворот, и по молчаливому согласию направляемся в заповедник.
— А я не говорила, что быть духом — весело. Большинство встреченных мною духов были не слишком счастливы. Они чувствовали, что оставили какие-то дела незаконченными, либо так пристально вглядывались в водовороты прошлой жизни, что не могли взять себя в руки, чтобы двигаться дальше.
— Вы хотите меня убедить, что у парня с нездоровым любопытством, которого я арестовал в туалете автозаправки, в жизни после смерти взыграет совесть? Удобно устроились.
Я оглядываюсь через плечо.
— Иногда душа не ладит с телом. Разрешение этих противоречий и есть проявление доброй воли. Этот парень, скорее всего, прибыл на землю не для того, чтобы подсматривать за другими в туалетной кабинке автозаправки, но случилось так потому, что с его эго приключился нарциссизм или еще какая-то дрянь, пока он был на земле. И несмотря на то, что душа кричала ему: «Не смей подглядывать!» — тело говорило: «Ничего не поделаешь, приятель». — Я раздвигаю высокую траву, вытаскиваю камыш, который застрял в бахроме моего пончо. — Так же происходит и с наркоманами. И с алкоголиками.
Верджил резко поворачивает.
— Я туда пойду.
— Если честно, — говорю я, указывая в противоположном направлении, — у меня такое чувство, что нужно идти сюда.
Никакого чувства у меня, конечно, нет. Просто этот Верджил ведет себя как настоящий козел, и на то, что он называет «черное», мне тут же хочется сказать «белое». Он уже мысленно осудил меня и привел приговор в исполнение, что заставляет меня поверить: Верджил точно знает, кто я, и помнит дело сына сенатора Маккоя. Откровенно говоря, если бы не стопроцентная убежденность, что есть весомая причина для моего нынешнего пребывания рядом с Дженной, я бы сломя голову побежала через заросли к машине и рванула домой.
— Серенити! — окликает Дженна, потому что ей хватило здравого смысла последовать за мной. — Что вы там рассказывали о теле и душе? Это справедливо и для тех, кто совершил дурные поступки?
Я смотрю на Дженну.
— Что-то подсказывает мне, что это не праздное любопытство.
— Верджил подозревает, что истинная причина маминого исчезновения кроется в том, что именно она убила смотрительницу заповедника.
— Мне казалось, это был несчастный случай.
— Так тогда решила полиция. Но, как я понимаю, у Верджила так и осталось несколько вопросов без ответов — а мама исчезла из больницы до того, как у него появилась возможность их задать. — Дженна качает головой. — В отчете патологоанатома сказано, что причиной смерти стала черепно-мозговая травма в результате нападения слона. А если эту травму нанес человек? А уже потом слон потоптался по телу мертвого человека? Можно ли это выяснить?
Я не знала. На этот вопрос должен ответить Верджил, если нам удастся все-таки найти друг друга в лесу. Но меня совершенно не удивило то, что за женщину, которая так сильно любила слонов, как мама Дженны, могло заступиться одно из ее животных. О чем говорят любители животных из «Рейнбоу бридж»? Именно об этом. Случалось, что мне говорили те, кто уже ушел в потусторонний мир, что в мире живых у них остался не любимый человек, а собака, лошадь, а однажды даже тарантул.
Предположив, что смерть смотрительницы заповедника не несчастный случай, что Элис, возможно, жива и находится в бегах, я могу объяснить, почему у меня нет четкого ощущения того, что она дух, который пытается связаться с дочерью. С другой стороны, причина может быть не только в этом.
— Ты все равно хочешь найти мать, даже если она совершила убийство?
— Да. Потому что тогда я, по крайней мере, буду знать, что она все еще жива. — Дженна садится прямо в траву, которая доходит ей до макушки. — Вы пообещали мне, что скажете, когда узнаете, что она умерла. Но до сих пор не сообщили, что она мертва.
— Понимаешь, я пока не получила от ее духа никакой весточки, — отвечаю я. Но не уточняю, что причина может крыться не в том, что ее мама жива, а в том, что я — халтурщица.
Дженна начинает пучками рвать траву и сыпать себе на голые колени.
— И вы не обижаетесь? — спрашивает она. — Такие, как Верджил, считают вас сумасшедшей.
— Меня и похуже называли. Кроме того, ни один из нас не узнает, что прав, пока мы оба не умрем.
Она размышляет над моими словами.
— Мой учитель математики, мистер Аллен, сказал: когда человек — точка, все, что он видит, — это точка. Когда человек — линия, все, что он видит, — это линия и точка. А если человек трехмерный, он умеет видеть в трех измерениях — и линии, и точки. Если мы не умеем видеть четвертое измерение, это не значит, что его не существует. Может быть, мы просто до него еще не доросли.
— Ты умна не по годам, девочка, — замечаю я.
Дженна втягивает голову в плечи.
— А те призраки, которых вы встречали раньше… Как долго они не уходят?
— По-разному. Они двигаются дальше, как только завершают свои дела.
Я знаю, о чем она спрашивает и почему. Не люблю развеивать еще один миф о жизни после смерти. Люди всегда думают, что после смерти встретятся со своими родными и будут вечно вместе. Знаете, что я вам скажу: на самом деле все не так. Загробная жизнь — это не просто продолжение жизни на земле. Вы со своим любимым покойным мужем не продолжите с того места, где расстались, — решать кроссворд за кухонным столом или спорить о том, кто допил молоко. Возможно, иногда так и случается. Но только не так уж часто: покойный муж, может быть, пошел дальше, переместился на другой уровень развития души. Либо же именно вы духовно более развиты и пройдете мимо него, пока он будет размышлять о том, как проститься с этой жизнью.
Когда ко мне обращались клиенты, все хотели услышать от своих умерших близких: «Я буду ждать тебя на небесах».
В девяти случаях из десяти они слышали: «Больше ты никогда меня не увидишь».
Девочка, казалось, сморщилась, съежилась.
— Дженна, — лгу я, — если твоя мама умерла, я об этом узнаю.
Гореть мне в аду, потому что я зарабатываю на жизнь, обманывая клиентов, которые до сих пор полагают, что у меня есть Дар. Но сегодня я точно обеспечиваю себе место в первом ряду в представлении одного актера в театре Люцифера, заставляя этого ребенка верить в себя, когда я сама в себя не верю.
— Эй, вы двое! Вы уже закончили со своим пикником? Или я один должен тут бродить и искать иголку в стоге сена? Нет, поправочка, — говорит Верджил. — Не иголку. От иголки хоть какая-то польза.
Он возвышается над нами, уперев руки в бока и сердито хмуря брови.
Возможно, я здесь не только из-за Дженны. Может быть, я здесь из-за Верджила.
Я встаю, пытаюсь оградить себя от цунами негативных эмоций, которые он излучает.
— Вероятно, если вы отбросите предубеждения, то найдете что-то неожиданное.
— Благодарю, Ганди, но я бы предпочел иметь дело с неопровержимыми фактами, а не с шаманским бормотанием мумбо-юмбо.
— Благодаря этому шаманскому бормотанию мумбо-юмбо я получила три премии «Эмми», — пытаюсь я его уколоть. — А вам не кажется, что все люди немного экстрасенсы? Разве с вами никогда не бывало, что вспомнишь давнего друга, которого не видел целую вечность, а тут он звонит? Ни с того ни с сего?
— Нет, — лаконично отвечает Верджил.
— Разумеется. У вас же нет друзей. А когда вы едете в машине с навигатором и думаете: «Здесь нужно повернуть налево», и навигатор тут же подсказывает вам, что поворачивать надо налево?
Он смеется.
— Выходит, быть экстрасенсом означает просчитывать вероятность? Пятьдесят на пятьдесят, что окажешься прав.
— Вы никогда не слышали внутренний голос? У вас никогда не холодело в животе? Интуиция не пробуждалась?
Верджил усмехается.
— Хотите знать, что сейчас шепчет мне интуиция?
Я поднимаю вверх руки.
— Сдаюсь. Не знаю, — обращаюсь я к Дженне, — почему идея, что я именно тот человек, который…
— Узнаю? это место. — Верджил начинает целенаправленно пробираться через заросли камыша, мы с Дженной за ним. — Там раньше росло большое дерево, но посмотрите, как его расщепило ударом молнии. А вот там пруд, — машет он рукой.
Пытается сориентироваться, несколько раз поворачивается, а потом шагает еще метров сто на север. Далее он начинает двигаться кругами, которые становятся все шире, аккуратно ступая, пока земля не проседает у него под ногой. Ликующий Верджил наклоняется и раздвигает опавшие ветки и рыхлый мох, под которым обнаруживается глубокая яма.
— Вот здесь мы нашли тело.
— Которое затоптал слон, — многозначительно добавляет Дженна.
Я отступаю назад, не желая оказаться посреди разыгрывающейся драмы, и тут что-то, наполовину увязшее в зарослях мха, который перевернул Верджил, меня слепит. Я наклоняюсь и вытаскиваю цепочку. Застежка не повреждена, болтается крошечный кулон — камешек, отполированный до зеркального блеска.
Еще один знак. «Я слышу вас», — думаю я, обращаясь к тому, кто находится по ту сторону этой стены молчания, и опускаю цепочку себе на ладонь.
— Взгляните. Может, это принадлежит потерпевшей?
Дженна бледнеет.
— Это мамина цепочка. И она никогда, никогда ее не снимала.
Когда я встречаю фому неверующего — и надо признаться, что такие слетаются на меня как пчелы на мед, — я привожу в пример Томаса Эдисона. На этой планете не найдется ни одного человека, который стал бы отрицать, что это воплощение настоящего ученого. Математический ум позволил ему изобрести фотографию, электрическую лампочку, кинокамеру и проектор. Мы знаем, что Эдисон был вольнодумцем, который заявил, что нет никакого высшего разума. Нам известно, что он владел 1093 патентами. А еще мы знаем, что перед смертью он занимался изобретением машины, которая умеет общаться с мертвыми.
Время промышленного переворота стало и временем расцвета спиритизма. Приверженность технике не мешала Эдисону увлекаться метафизикой. Он считал, что если медиумы во время спиритических сеансов могут общаться с потусторонним миром, то почему бы не делать это с помощью выверенного с величайшей точностью прибора?