«Ясновидящая Серенити, улица Камберленд, Бун».
У Серенити было совсем маленькое объявление. Она не указала ни городского номера, ни фамилии, но жила ясновидящая относительно недалеко от моего дома (можно доехать на велосипеде), и она единственная обещала погадать за приемлемую цену в 10 долларов.
Улица Камберленд располагалась в той части города, от которой бабушка мне велела держаться подальше. Откровенно говоря, это даже не улица, а переулок, где находится заколоченный досками обанкротившийся ночной магазин и захудалая пивнушка. На тротуаре два деревянных рекламных щита: на одном — «До 5 часов вечера выпивка 2 доллара»; на втором — «Карты Таро, 10 долларов, 14К».
Что значит 14К? Возрастное ограничение? Размер бюстгальтера?
Я боюсь оставлять велосипед на улице, потому что у меня нет на нем замка — в школе незачем запирать велосипед на замок, как, впрочем, и на Мейн-стрит, и на любой другой улице, по которым я обычно езжу, — поэтому я втягиваю свое средство передвижения в находящуюся слева от пивной дверь и волоку его по лестнице, которая нестерпимо воняет пивом и мочой. Наверху располагается что-то вроде маленького фойе. На одной из дверей висит табличка «14К» и указано «Ясновидящая Серенити».
Стены фойе оклеены уже отходящими от стен тиснеными обоями. Потолок в желтых потеках, и слишком резко и тяжело пахнет ароматической смесью. Под шаткий стол, чтобы не завалился, подложена телефонная книга. На столе фарфоровое блюдо с визитными карточками: «Серенити Джонс, ясновидящая».
В маленьком фойе мне с велосипедом не развернуться. Я ставлю его вертикально и выворачиваю колесо, пытаясь прислонить свой транспорт к стене.
До меня доносятся приглушенные голоса двух женщин по ту сторону двери. Раздумываю, стоит ли мне постучать, чтобы предупредить Серенити о своем присутствии. Но потом понимаю: если она хорошая ясновидящая, должна и сама знать, что я здесь.
Но на всякий случай я кашляю. Довольно громко.
Подпирая бедром велосипедную раму, я прикладываю ухо к двери.
— Вы на пороге принятия очень важного решения.
Раздается вздох, и второй голос спрашивает:
— Как вы узнали?
— У меня серьезные сомнения в том, что вы принимаете правильное решение.
Опять ее собеседница:
— Без Берта так трудно решить…
— Он сейчас здесь. Он хочет, чтобы вы знали, что следует доверять своему сердцу.
Повисает молчание.
— Совсем не похоже на Берта.
— Конечно, не похоже. У вас есть и другие духи-хранители.
— Тетушка Луиза?
— Точно! Она говорит, что вы всегда были ее любимицей.
Не в силах сдержаться, я фыркаю. «Пора исправляться, Серенити», — думаю я.
Может быть, она услышала мой смех, потому что разговоры по ту сторону двери стихают. Я прижимаюсь плотнее, чтобы лучше слышать, и тут велосипед падает. Пытаясь удержаться на ногах, я спотыкаюсь и запутываюсь в развязавшемся мамином шарфе. Велосипед — и я вместе с ним — заваливается на столик, стоящая на нем ваза падает и разбивается. Изогнувшись под велосипедной рамой, я пытаюсь собрать осколки.
Рывком открывается дверь. Я поднимаю голову.
— Что здесь происходит?
Серенити Джонс оказывается высокой женщиной с копной розовых волос. Помада в тон прическе. Меня охватывает странное чувство, что я где-то видела ее раньше.
— Вы Серенити?
— С кем имею честь?
— Это вы мне должны сказать.
— Я наделена даром предвидения, а не всеведения. Если бы я все знала, жила бы на Парк-авеню, а сбережения хранила на Каймановых островах. — Голос ее звучит скрипуче, как будто у дивана лопнула пружина. И тут она замечает осколки фарфора в моей руке. — Ты с ума сошла? Это же чаша для магического кристалла, которая досталась мне от бабушки!
Я понятия не имею, что значит такая чаша. Понимаю одно — у меня большие неприятности.
— Простите. Я случайно…
— Ты хотя бы представляешь, сколько ей лет? Это семейная реликвия! Хвала младенцу Иисусу, что моя мама не дожила до этого дня. — Она хватает осколки и складывает, как будто они могут волшебным образом склеиться.
— Я могу попробовать ее склеить…
— Не знаю, как это у тебя получится, если только ты не волшебница. Мои мама и бабушка… обе переворачиваются в гробах, и все потому, что ты такая неповоротливая!
— Если ваза была настолько ценной, почему вы оставили ее прямо у входа?
— А зачем ты притащила велосипед в фойе размером с платяной шкаф?
— Побоялась, что если оставлю внизу, то его украдут, — ответила я, поднимаясь. — Послушайте, я заплачу за вашу чашу.
— Милочка, своими карманными скаутскими деньгами, полученными от продажи печенья, ты не сможешь компенсировать стоимость антикварной вазы тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года.
— Никакое печенье я не продаю, — отвечаю я. — Я пришла погадать.
Она опешила.
— Детям не гадаю.
«Не гадаю или не хочу гадать?»
— Я старше, чем выгляжу. — Это ложь. — Все думают, что я учусь в пятом классе, а не в восьмом.
Неожиданно в двери показывается женщина, которой делали предсказание.
— Серенити, с вами все в порядке?
Серенити встает и спотыкается о мой велосипед.
— Со мной все хорошо. — Она натянуто улыбается. — Я тебе помочь не могу.
— Прошу прощения… — начинает клиентка.
— Это я не вам, миссис Ленгхем, — отвечает Серенити, а потом шепчет мне: — Если сейчас же по собственной воле не уберешься, я вызову полицию и потребую возмещения ущерба.
Может быть, миссис Ленгхем не хочет иметь дело с ясновидящей, которая подло поступает с детьми, а возможно, просто не желает связываться с полицией. В чем бы ни крылась причина, она смотрит на Серенити так, будто хочет что-то сказать, потом протискивается мимо нас и бросается вниз по лестнице.
— Отлично! — бормочет Серенити. — Теперь благодаря тебе я лишилась не только семейной реликвии, но и десяти баксов.
— Оплачу по двойному тарифу! — выпаливаю я.
У меня есть шестьдесят восемь долларов. Именно столько я накопила за этот год, присматривая за детьми. Я собираю на частного детектива. Не уверена, что Серенити сможет мне помочь. Но я готова расстаться с двадцатью долларами, чтобы это выяснить.
При моем обещании ее глаза загораются.
— Сделаю для тебя исключение, — отвечает она и открывает дверь пошире.
За ней оказывается обычная гостиная с диваном, кофейным столиком и телевизором. Очень похоже на дом моей бабушки. Я немного разочарована — ни намека на ясновидение.
— Что-то не так? — спрашивает Серенити.
— Я ожидала чего-то вроде хрустального шара и занавески из стекляруса.
— За это придется доплатить.
Я смотрю на нее, не зная, шутит она или нет. Хозяйка тяжело опускается на диван, жестом приглашает меня сесть в кресло.
— Как тебя зовут?
— Дженна Меткаф.
— Что ж, Дженна, — вздыхает она, — давай покончим с формальностями. — Она протягивает мне гроссбух и просит указать имя, адрес и номер телефона.
— Зачем это?
— На всякий случай. Если мне после понадобится с тобой связаться. Если дух что-то захочет тебе передать.
Готова спорить, что это, скорее всего, для того, чтобы послать мне по электронной почте рекламу с обещанием двадцати процентов скидки на следующее предсказание, но я беру книгу в кожаном переплете и вношу свои данные. У меня потеют ладони. Когда я оказываюсь здесь, в голову приходит запоздалое опасение. Плохо не то, что Серенити Джонс может оказаться обманщицей, очередным тупиком в расследовании причин исчезновения моей мамы. Нет. Хуже всего то, что Серенити Джонс может оказаться талантливой ясновидящей и я узнаю две вещи: что мама сама бросила меня или что она мертва.
Она берет колоду карт Таро и тасует.
— Все, что я скажу во время гадания, может быть понятно не сразу. Просто запоминай услышанное, потому что однажды ты что-то узнаешь и поймешь, что тебе сегодня пытались сказать духи.
Она произносит все это голосом, каким стюардессы учат пассажиров пристегивать ремни. Потом протягивает мне колоду, чтобы я разделила ее на три кучки.
— Что ты хочешь узнать? Кому нравишься? Получишь ли «отлично» по английскому? Куда поступать?
— Мне это неинтересно. — Я возвращаю ей колоду. — Десять лет назад исчезла моя мама. Я хочу, чтобы вы помогли мне ее найти.
В маминых журналах, куда она записывала свои наблюдения, есть один абзац, который я помню наизусть. Иногда, когда мне становится скучно на занятиях, я даже пишу его в своей тетради, пытаясь скопировать мамин почерк.
Она написала его в Ботсване, где работала в Тули-Блок над исследованием, посвященным скорби у слонов. Описала смерть слона на воле. В этом абзаце речь шла о детеныше пятнадцатилетней слонихи по кличке Каджисо. Слониха разродилась на рассвете, детеныш то ли был мертворожденным, то ли умер вскоре после родов. По словам мамы, подобное случается у первородящих самок. Неожиданной была реакция Каджисо.
«Вторник
9:45. Каджисо стоит около детеныша на самом солнцепеке на открытой местности. Гладит его по голове, поднимает хобот. Детеныш не двигается с 6:35 утра.
11:52. Каджисо угрожает Авив и Кокисе, когда другие слонихи подходят осмотреть тело слоненка.
15:15. Каджисо продолжает стоять над телом. Гладит детеныша хоботом. Пытается поднять.
Среда
6:36. Меня беспокоит Каджисо: она не ходила на водопой.
10:42. Каджисо накидывает на тело слоненка кустарники. Ломает ветки, чтобы его прикрыть.
15:46. Неимоверно жарко. Каджисо идет на водопой, возвращается к слоненку.
Четверг
6:56. Подходят три львицы; начинают тянуть тушу слоненка. Каджисо нападает, львицы убегают на восток. Каджисо стоит над телом детеныша и трубит.
8:20. Продолжает трубить.
11:13. Каджисо продолжает стоять над телом слоненка.
21:02. Три львицы набрасываются на тушу. Каджисо нигде не видно».
Внизу страницы мама приписала:
«Каджисо оставляет тело своего детеныша после трехдневного дежурства рядом с ним.
Много написано о том, что невозможно выжить слоненку моложе двух лет, если он становится сиротой.
Однако почти ни слова не сказано о том, что происходит с матерью, которая теряет своего детеныша».
Когда мама писала эти строки, она еще не знала, что носит под сердцем меня.
— Я не занимаюсь розыском пропавших, — повторяет Серенити голосом, не допускающим ни малейших «но».
— Детям вы не гадаете, — начинаю я загибать пальцы, — пропавших не ищите… Тогда что вы умеете делать?
Она прищуривается.
— Хочешь почистить ауру? Без проблем. Погадать на картах? Обратилась по адресу. Пообщаться с умершими? К твоим услугам. — Она подалась вперед, и я понимаю, совершенно недвусмысленно, что бьюсь головой о стену. — Но поиском пропавших я не занимаюсь.
— Вы же ясновидящая.
— У каждого ясновидящего свой дар, — отвечает она. — Проникновение в подсознание, чтение ауры, общение с духами, телепатия… Если я обладаю даром, это не означает, что я умею делать все.
— Она исчезла десять лет назад, — продолжаю я, как будто не слышу ее. Не знаю, стоит ли говорить о погибшей, которую затоптали слоны, и о том, что маму доставили в больницу, откуда она сбежала. Не хочу подсказывать ей ответы. — Мне было тогда три года.
— Большинство пропавших исчезают по собственной воле, — отвечает Серенити.
— Но не все, — возражаю я. — Она бы меня не оставила. Я точно знаю. — Я замираю в нерешительности, потом разматываю мамин шарф и протягиваю ясновидящей. — Шарф принадлежал маме. Может быть, он как-то поможет?
Серенити даже не прикасается к шарфу.
— Я никогда не говорила, что не смогу ее найти. Я говорила: не стану искать.
Совсем не так я представляла нашу встречу.
— Почему? — удивилась я. — Почему вы не хотите помочь, если можете?
— Потому что, черт побери, я не гребаная мать Тереза! — отрезает Серенити.
Лицо ее становится свекольным — как бы ей не увидеть неминуемую собственную смерть от скачка давления.
— Прошу прощения, — извиняется она и исчезает в коридоре.
Через секунду я слышу звук льющейся воды.
Ее нет целых пять минут. Десять. Я встаю и начинаю прохаживаться по гостиной. На каминной полке выстроились фотографии Серенити Джонс с Джорджем и Нэнси Буш, с Шер, с парнем из фильма «Образцовый самец». Я в замешательстве. Почему человек, который на дружеской ноге со знаменитостями, промышляет дешевым гаданием в Восточной Тмутаракани, штат Нью-Гемпшир?
Я слышу звук спускаемой в унитаз воды и немедленно возвращаюсь на диван, как будто и не вставала оттуда.
— Не стану брать с тебя сегодня денег, — говорит она, и я хмыкаю. — Мне искренне жаль твою маму. Может быть, тебе поможет кто-нибудь другой.
— Например?
— Понятия не имею. Ясновидящие по средам не собираются в кафе «Паранормальное», все не так. — Она идет к двери и широко ее распахивает. Намек, что мне пора. — Если я узнаю, кто этим занимается, сообщу.
Я подозреваю, что это ложь, произнесенная для того, чтобы я убралась к чертям из ее гостиной. Я выхожу на лестницу, подхватываю велосипед.
— Если не хотите ее искать, — говорю я, — не могли бы вы, по крайней мере, сказать, жива ли она?
Поверить не могу, что произнесла эти слова, пока они не повисли между нами, словно ширма, которая мешает рассмотреть друг друга. Секунду я раздумываю, не подхватить ли велосипед и помчаться вниз, не слушая ответа.
Серенити дернулась, как будто ее шибануло электрошокером.
— Она жива.
Когда она захлопывает передо мной дверь, я гадаю, не очередная ли это беззастенчивая ложь.
Вместо того чтобы отправиться домой, я мчу на велосипеде мимо окраин Буна, километров пять по грязной дороге ко входу в заповедник Старк, названный в честь отличившегося в войне за независимость генерала Старка, который произнес девиз государства: «Живи свободным или умри». Но десять лет назад, до того как стать заповедником Старк, это был Новоанглийский слоновий заповедник, основанный моим отцом, Томасом Меткафом. В былые времена угодья простирались на восемьсот десять гектаров, плюс еще более восьмисот гектаров между заповедником и ближайшим жилым домом. Теперь бoльшая часть территории занята торговой улицей, сетью «клубных» магазинов-складов «Костко» и поселком. Остальная часть находится под охраной государства.
Я оставляю велосипед и двадцать минут иду пешком, миную березовую рощу и озеро, сейчас заросшее травой, — туда слоны ежедневно ходили на водопой. Наконец я дохожу до своего любимого места под раскидистым дубом, у которого ветви скручены, как руки у ведьмы. И несмотря на то, что лесистая местность в это время года покрыта мхом и папоротником, земля под этим деревом укрыта ковром из ярких лиловых грибов. Именно в таком месте и жили бы феи, если бы существовали в действительности.
Они называются Laccaria amethystina. Я посмотрела о них в Интернете. Мне показалось, что именно так поступила бы моя мама, если бы их увидела.
Я сажусь посреди грибной поляны. Вы думаете, что я давлю их? Нет, они проседают под моим весом. Я провожу пальцем под шляпкой одного гриба, по ребристым, похожим на гармонику складкам. На ощупь она и бархатистая, и мускулистая одновременно — совсем как кончик слоновьего хобота.
Именно здесь Мора похоронила своего детеныша — единственного слона, рожденного в этом заповеднике. Я была слишком маленькой, чтобы такое запомнить, и прочла об этом в мамином дневнике. Мора приехала в заповедник уже беременной, хотя в зоопарке, из которого ее привезли, об этом не подозревали. Она родила спустя почти пятнадцать месяцев после своего прибытия. Детеныш родился мертвым. Мора отнесла его под дуб и засыпала сосновыми иголками и ветками. Следующей весной здесь выросли невероятно красивые лиловые грибы — как раз на том самом месте, где смотрители заповедника в конце концов и похоронили слоненка.