Из внутреннего кармана пан Зусек достал солидное портмоне, а из него уже — шелковый платочек. Из платочка появилась прядка русых волос.
— Вот, — он продемонстрировал ее, будто бы она была величайшим сокровищем, — смотрите… разве она не прекрасна?
Гавриил кивнул.
Прекрасна.
Он ведь желает услышать именно это… и услышав, приходит в неописуемый востор.
— Я знал! — пан Зусек прижал платочек с прядью волос к щеке. — Я знал, что найду того, кто поймет меня… эти женщины… они слишком примитивны… я привязан к супруге, но она полагает мое увлечение блажью. Слушать о нем не желает! Видите ли, сие слишком омерзительно… а вы… вы поняли…
Понял.
И понимание, на Гавриила снизошедшее, вовсе его не радовало.
Кем бы ни был пан Зусек, волкодлаком ли, просто безумцем — а человек нормальный не будет увлекаться вещами столь ужасающими — к нему стоило приглядеться поближе. В конце?то концов, из всех обитателей пансиона, он единственный прибыл в город недавно…
— У меня и лента имеется… та самая, которую… — обретши благодарного, как ему мнилось, слушателя, пан Зусек воспрял духом. — Вы ведь слышали о Душителе? Конечно, его спровадили на плаху задолго до вашего рождения, но личность одиозная даже среди маниаков… я беседовал с нашим паном Жигимонтом. Он помнит, как Душителя четвертовали… не поглядели, что знатного роду…
Он бережно завернул платочек, сунув в портмоне, а то отправил в карман. Зато протянул руку, позволяя Гавриилу полюбоваться серебряным перстнем.
— Это от Палача… двести лет тому… один из первых, о ком заговорили по всему Королевству… казнил колдовок… так ему мнилось. На деле?то обыкновенными женщинами были… к слову, тоже выбирал себе худощавых брюнеток… вот как эта, к примеру…
Он указал на девушку, что медленно ступала по дорожке.
— Хороша… — пан Зусек облизал губы и перстенек крутанул.
Хороша.
Красива и, пожалуй, слишком уж красива. Гавриил этаких, красивых, всегда опасался, с той самой своей первой неудачной любви…
— Идеальна почти…
Девушка шла медленно, не замечая никого и ничего вокруг, всецело погруженная в свои мысли. И Гавриилу вдруг захотелось заглянуть в эти самые мысли, хотя бы затем, чтобы очистится от иных, навязанных паном Зусеком.
Он смотрел на незнакомку, на зеленое платье ее, расшитое крохотными маргаритками, на шляпку соломенную, модели «Плезир», на кружевной зонтик… вот на лицо глядеть опасался, чудилось — заметит.
— Она здесь часто гуляет, — пан Зусек вертел перстень. — Почитай каждый день… когда утром, а когда к вечеру ближе. И всегда одна. Редкостная неосмотрительность…
Девушка свернула с дорожки куда?то вглубь парка.
А пан Зусек, проводив ее взглядом, повернулся к Гавриилу.
— Существует теория, конечно, она совершенно непопулярна среди тех, кто именует себя учеными мужами, в силу своей некоторой одиозности… так вот, сия теория утверждает, что будто бы маниаки — это своего рода сверхлюди. Средь всего человеческого стада они выискивают слабых… негодных… или же представляет для оного стада опасность…
Он шел, то и дело оглядываясь, будто бы надеясь вновь увидеть ту девушку…
— И таким образом, приводят в действие механизмус социальной эволюции… вы ведь читали о социал — дарвинистах?
— Нет.
— Ничего… не самая популярная теория у нас… вот за границею, знаю, социал — дарвинисты весьма уважаемы… а в Африке — с цельный институт открыт по изучению проблем… и эта новая евгеническая теория, как по мне, удивительна в своей простоте и логичности. Ведь действительно, если боги наделили человека разумом, то грешно не использовать его для улучшения человеческой же породы…
Он вновь переменился, точно разом позабыв о той девушке с зонтиком, ныне увлеченный новою историей. Вот только Гавриил был уверен — все это — притворство.
И не забыл пан Зусек.
Не забудет и Гавриил. Ныне же наведается в городскую библиотеку… кто сказал, что волкодлаки убивают исключительно в волчьем обличье?
Глава 5. В которой повествуется о некоторых, весьма естественного свойства трудностях, коии встречаются при пересечении границы
— Дуся, вставай, — шепотом произнес Себастьян и еще пальцем ткнул, хотя Евдокия проснулась еще тогда, когда вагон остановился.
Следовало заметить, что остановка сия не была предусмотрена расписанием, а потому сразу показалась Себастьяну донельзя подозрительной.
За окном была ночь.
Темень. Звезды.
Луна кособокая, которая умудрялась заглянуть в проталину на грязном окне. По дощатому полу ползла белая дорожка света, глядевшаяся одновременно и зловещею, и загадочной.
Люди не спали.
Себастьян чувствовал их дыхание, и обеспокоенность, и недовольство… и даже страх. Не тот страх, который заставляет цепенеть, лишая, что воли, что сил, но иного свойства, подталкивающий к деяниям вовсе безумным.
Кто?то вздохнул.
Кто?то поднялся, но тут же сел… запахло сигаретным дымом, и тоненький девичий голосок затянул было молитву Иржене, да она оборвалась резко, нитью.
— Прошу сохранять спокойствие, — в черном проходе появился проводник. Фигура его, очерченная единственно светом масляной лампы, казалась на удивление огромной, будто бы за прошедшие часы человек мало того, что вырос на полголовы, так изрядно раздался вширь.
— Что происходит? — нервически поинтересовался мужской голос.
И вспыхнул еще один огонек, на сей раз бледно — зеленый, самого, что ни на есть, магического свойства. Любопытно. Выходит, паренек?то непростой… нет, в то, что простых людей в оном вагоне нет, Себастьян не сомневался, и Сигизмундуса с его бурчанием, что подобное любопытство ни к чему хорошему не приведет, заткнул.
Любопытствовать, как по мнению Сигизмундуса — впрочем, оным мнением редко кто интересовался — следовало исключительно в научное плоскости.
— Приграничный досмотр.
Евдокия села.
Сонно потянулась и так же сонно спросила:
— А нам не говорили, что досмотр будет, — голос ее был капризен.
— Новое распоряжение…
— Я, может, не хочу, чтобы меня досматривали…
Проводник вошел в вагон.
И форму железнодорожного ведомства надеть не поленился. А форма?то новая, не обмятая… значит, досматривать будут не свои…
— Ежели панночка не желает быть досмотреною, то пускай скажет о том войсковым… всех прошу покинуть вагон…
— Все хорошо, — Себастьян подал руку. — Главное, не нервничай… и не спеши.
Первой из вагона вышла панна Зузинская с выводком невест. И Нюся не упустила случая одарить коварного обманщика, каковым она вполне искренне полагала Сигизмундуса, гневливым взглядом. Это ж надо было такому случиться, чтобы взял да порушил светлые девичьи мечты.
Планы расстроил.
Она уже, может, придумала себе не только жизнь до самой старости, но и похороны сочинила, красивые… с песнопениями, жрецом из соседних Петушков да блинною неделей.
А он, поганец этакий, и не глядит в Нюсину сторону. Не жрец, конечно, студиозус… небось, из?за сродственницы своей, которая про Нюсю гадостей наговорила… а как иначе?то?
— Погоди еще, — Себастьян придержал Евдокию, пропуская и молчаливую девицу, и монахинь, и печального некроманта, на лице которого застыло выражение мрачной решимости.
Никак из дому сбег.
— Веди себя естественно…
— Это как? — Евдокия с трудом подавила зевок. Даже совестно стало: ночь, досмотр непонятный, все переживают, а ее вот в сон тянет.
— Как до того…
— Думаешь…
— Полагаю, — Себастьян прихватил кожаный портфельчик с оторванною ручкой, — что существует некая вероятность меня… скажем так, вернуть на путь истинный. Всего?то и надо, что передать прямой приказ, печатью заверенный. Дуся… вот чтоб я хоть раз еще кровью поклялся!
Он спустился по шаткой лесенке первым, и был столь любезен, чтобы руку подать.
— Где это мы? — Евдокия спросила чуть громче, чем следовало бы, и ей ответили.
— Петушки…
Петушки были деревней, небольшою, в два десятка дворов, тихою. Невзирая на близость к границе, жизнь здесь текла мирно, неторопливо, и оттого появление королевских улан вызвало небывалый доселе ажиотаж. Девки радовались. Парни были мрачны. Староста мысленно считал убытки, прикидывая, сумеет ли добиться от казны возмещения оных…
— Доброй ноче, панове, — громко возвестил улан в малом чине, и на голос его дружным хором отозвались деревенские собаки.
Себастьян лишь фыркнул и локтем Евдокию подпихнул.
— Что происходит?!
Вывели лишь тех, кто обретался в вагонах второго и третьего класса. Однако и, оказавшись вне поезда, люди держались своих вагонов, не то из опасения потерять их во тьме, не то из нежелания мешаться с теми, кого полагали ниже званием.
И бледная панночка, вида не то очень уж благородного, не то заморенного, повисла на руке серьезного господина. Этот, судя по выправке, из военных, и пусть бы путешествует всего?то вторым классом, но скорее из соображений экономии, чем от недостатку средств.
Стоит. Хмурится.
Молчит.
Переминается с ноги на ногу пухленький господин, вертит растерянно головою, щурится. На голове господина — ночной колпак, на ногах — тапочки вида самого домашнего, на плечах — шаль женская, с кистями. И вид собственный, и то, что иные люди стали свидетелем оного, господина смущает донельзя. Он то втягивает живот, стремясь казаться стройней, то напротив, горбится, кутается в шаль, будто надеясь, что она поможет исчезнуть…
Себастьянов взгляд ненадолго остановился на женщине в годах, в черных траурных одеждах да с толстенным кошаком на руках. Кошак к суете относился с редкостным безразличием, верно, полагая, что оная его не касается… его хозяйка озиралась и на сухом, костлявом ее лице застыло выражение крайнего неудовольствия…
Меж тем, улан широким шагом прошелся вдоль шеренги и вернулся к Евдокии:
— Происходит, дорогая панночка, — сказал он громко, так, что слова его услышали не только пассажиры, но и притихшие было петушковские кобели, — то, что по распоряжению тайное канцелярии кажный пассажир, каковой следует до Серых Земель, подлежит личному досмотру.
Улан крутанул ус и панночке подмигнул.
А что, хороша.
Кругла. Грудаста.
И коса вон до самое земли…
— Это по какому же праву? — поинтересовалась панночка, распоряжением тайной канцелярии не впечатленная. — И что значит, «личный досмотр»? В вещи мои полезете?
— И в вещи тоже, — улан крутанул второй ус. Привычка сия появилась у него после знакомства с одною вдовушкой, дамой сурьезных габаритов и намерений, каковой весьма и весьма оные усы по сердцу пришлись. — Однако найпервейшим делом мы осмотрим каждого пассажира… и пассажирку…
Он обвел людей взглядом, каковой сам полагал престрогим.
— …на предмет наличия хвоста.
Люди загомонили.
И пухленький господин в ночном колпаке сказал:
— Произвол!
Господин сей путешествовал не просто так, но по заданию редакции. А служил он не где?нибудь, а в «Познаньской правде», солидном, не чета «Охальнику» и иным желтым листкам, издании, чем гордился немало. Правда, гордость сия мало утешала в командировке, коию господин полагал едва ли не ссылкой и ссылкой бессмысленною, ибо что может произойти на Серых землях? Он писал дорожные заметки, где с одинаковым рвением ругал, что черствые пирожки, что железнодорожное управление…
— Произвол! — неожиданно для самого господина, который, признаться, втайне властей побаивался, особенно в ситуациях, когда оные власти имели численный перевес, его поддержали. — Совершеннейший произвол!
Господин покосился на улана, коего эти восклицания впечатлили мало. Он гражданских недолюбливал огульно, не деля на сословия и возраст. Однако из всех нынешних его подопечных особо выделялся тощий студиозус в синих очочках.
А ведь ночь на дворе!
— Что вы собираетесь искать? — очень уж громко поинтересовалась панночка, которую пренеприятный типус держал за руку. — Хвост?
— Это розыгрыш? — подал голос военный, и улану разом захотелось сказать, что пан не ошибся, что оно и в самом деле розыгрыш… шутка дурная… вот только ведомство, за престранным этим распоряжением стоявшее, шутить не умело вовсе.
— Это приказ, — улан вдруг ощутил свою никчемность.
И беспомощность.
И разом вспомнилось, что на границе он первый год и до сего дня собственно с границею не сталкивался, почитая то превеликим везением… а тут в серых глазах человека, явно из своих, которому бы уразуметь, что уланы — люди подневольные, он прочел, что после нонешней ночи его карьера претерпит некоторые изменения.
— Приказ, — повторил улан и ус крутанул, придавая себе же храбрости.
В конечном итоге, он же не просто так стоит, а на страже интересов родины, сколь бы престранными сии интересы не выглядели на первый?то взгляд.
И нижние чины смотрят.
Небось, пойди на попятную, в жизни не простят… будут сказывать, пока правдивая история в байку не превратится, которых по уланским?то полкам множество гуляет… а главное, опосля этакого позору только в отставку и подавать, поелику даже писари всерьез принимать не станут.
— Приказ! — рявкнул улан, дергая себя за второй ус.
— И как же вы собираетесь этот приказ исполнять? — еще громче поинтересовалась девка с косою. Более она не казалась улану привлекательной, напротив, в ней он вдруг узрел воплощение всех былых опасений.
А верно гадалка сказала, что сгинет он из?за бабы…
Вот этой, любопытной, вопросами своими иных баламутюящей…
— Обыкновенно… юбки подымете…
Охнула бледненькая девица, осев на руке офицера.
— Господа хорошие! — тотчас возопил студиозус и тощую грудь выпятил, сделавшись похожим на щуплого деревенского петушка, который только и гораздый, что орать. — Да что же это творится!
Господин вытащил из?под ночного колпака кристалл, который сдавил в руке.
Матерьяльчик наклевывался прелюбопытный, не чета черствым пирожкам и хамству проводников. Это ж целый разворот занять можно будет.
Произвол властей.
Самоуправство… оскорбление чести и достоинства… тайная канцелярия охотится за простыми людьми… никто, обладающий хвостом, не может чувствовать себя в безопасности.
Строки статьи, которая принесет, если не славу непримиримого борца за права простых граждан и демократические идеалы, то всяко достойный гонорар, что было в нынешних обстоятельствах куда важней.
— Доколе?! Я вас спрашиваю, доколе… — студиозус воздел руку над головой, говорил он страстно, с вдохновением, и поневоле пассажиры, в большинстве своем скорее озадаченные, нежели возмущенные, прислушивались к его словам. — Мы будем терпеть унижения?
— Заткнись… — прошипел улан и шагнул было к студиозусу, который от этого малого движения поспешно отпрянул, оказавшись за спиной решительного вида девицы.
— Притеснения властей! И всякого, кто мнит себя властью! — из?за широких девичьих плеч выкрикнул студиозус. — Неужто и далее молча, безропотно, подобно овечьему стаду, снесем мы этакий позор?!
— Да у меня приказ! — улан, понимая, что добраться до студиозуса не выйдет — не драться же с девокою в самом?то деле, вытащил бумагу с печатью. — Проверить каждого! Без исключения!
— И проверять, сколь понимаю, вы собрались лично, — подала голос вдова, а кошак ее, приоткрыв левый глаз, протяжно мяукнул, верно, присоединялся к вопросу. В отличие от людей, он хвоста не скрывал и не стыдился.
— Н — ну… д — да… — под взглядом женщины, коия была не просто женщиной, а офицерскою вдовой и офицерскою же тещей и ныне следовала до Журовиц, где квартировался полк зятя, улан окончательно смешался. — Так… кому ж еще…
— Извращенец! — тоненько воскликнул студиозус.
Ахнула немочная девица, которая удерживалась от обморока исключительно немалым усилием воли, и не от храбрости, но от любопытства. Доселе жизнь ее не баловала событиями столь волнительными.
— Я не извращенец! — улан отчаянно покраснел. — Я приказ…