– Не стучись, заходи, дорогой!
За столом у Генриха сидел священнослужитель. Аккуратная ухоженная борода с проседью, глубокий спокойный взгляд серых глаз, огромные красивые руки с длинными пальцами и аккуратными, будто отполированными, ногтями, белоснежные ровные зубы с резными краешками, как у ребенка…
Увидев батюшку, Генрих замешкался.
– Давай, давай, не стесняйся. Я давно хотел тебя познакомить с этим чудесным человеком! – без всякого смущения продолжал Борис. Он вел себя так, как будто у него в офисе сидит не облаченный в рясу священник, а закадычный светский приятель. – Отец Сергей служит в Свято-Владимирском монастыре. Очень рекомендую попасть к нему на службу. А еще лучше – на исповедь и причастие.
– Рад с вами познакомиться, – протягивая огромную ладонь и чуть привстав, абсолютно цивилизованно произнес красивым баритоном отец Сергей. Генрих ответил рукопожатием.
– Так-то вот, друг мой, – видимо завершая беседу с Мусорщиком, поставил точку батюшка. Ученый тем временем занял кресло напротив отца Сергея. Тот пристально посмотрел ему в глаза и вдруг спросил:
– Вы давно на исповеди были?
– Я… Я не хожу в церковь, – честно ответил Генрих.
– Напрасно. Впрочем, не ходите, если душа не зовет. Заезжайте просто так, побеседуем, чайком угощу. Посмотрите – все как рукой снимет. Найти меня просто. Борис подскажет, только непременно приходите. – Батюшка вдруг поднялся и, перекрестив приятелей, откланялся.
– Не смею задерживать, – прокомментировал Борис, – будьте здоровы, появляйтесь. А я к вам – на днях.
Батюшка упругой походкой зашагал к двери. Под рясой угадывалась спортивная подтянутая фигура. Генрих и Борис провожали его стоя. Генрих почувствовал себя как-то неуютно, особенно когда батюшка, открыв дверь, вдруг обернулся и, глядя прямо ученому в глаза, сообщил:
– Вам необходимо ко мне приехать. В любое время. Не смущайтесь. Вам нужно, – с нажимом повторил он и закрыл за собой дверь.
Генрих удивленно посмотрел на друга.
– А ты не удивляйся, он что-то знает, – ответил Борис на вопросительный взгляд.
– Не обращай внимания, – продолжил Мусорщик, когда батюшка аккуратно закрыл за собой дверь. – Может, он в чем-то странный, но настоящий. Настоящий! Знающий, глубокий, очень образованный. Он меня, можно сказать, от смерти спас в свое время, – Борис задумался на мгновение, – впрочем, как выяснилось, это была не единственная возможность попрощаться с жизнью… – Он тряхнул головой, словно избавляясь от ненужных мыслей.
Генрих не мог не удивляться. Он знал, что Борис занимается благотворительностью, помогает детям, реставрирует храмы, но чтобы так серьезно говорить о пользе исповеди, даже рекомендовать ему, ученому, чуть ли не обратиться в веру, это было слишком. Борис почувствовал сомнения товарища.
– Ты думаешь, отец Сергей всегда был таким? Он, между прочим, тоже наукой занимался. Докторскую защитил, что-то там с физикой связано. Кстати, тоже раньше в НИИ работал. Кандидат наук, а может, и доктор. Но видишь, – теперь вот покой обрел в вере и, похоже, счастлив.
Генрих внимательно слушал и раздумывал о том, что может привести научного работника не последней степени к отречению от работы и от мирских радостей. Он пытался представить себя на месте отца Сергея и никак не мог придумать достойного повода распрощаться с наукой. Борис словно прочитал мысли ученого:
– Кажется, он семью потерял – на остановке жена с ребенком стояла, а какой-то микроцефал пьяный не справился с управлением. И жену, и ребенка – сразу на тот свет отправил. У Сергея шок случился страшный, он в амнезию впал, никого не узнавал. Как только оклемался, пошел в священники. Все бросил, ни слова никому не сказал, просто ушел в монастырь и молился. Там я с ним и познакомился, когда он уже в сане был.
– Пути Господни неисповедимы? – с оттенком сарказма спросил Генрих.
– Сто процентов. Ты дослушай, – серьезно продолжил Борис. – Мы года два были знакомы с ним, когда он мне позвонил и попросил срочно приехать. У меня поездка горела – в Новосибирск в командировку, причем там люди ждали, совещание было назначено и все такое. Я его пытался уговорить встретиться в другой раз, но не тут-то было. Он как пиявка впился и сказал, что, если я не приеду, его ноги не будет у меня никогда. Он сказал: «Представь, что от этого зависит чья-то жизнь». Я поехал. Покуда ехал, Сергей мне раз десять позвонил, все хотел убедиться, что я не полетел. Так вот, когда я прибыл, Сергей на колени перед образом упал и молиться стал, как ненормальный. Потом меня заставил стоять молебен на коленях. Я все никак в толк не мог взять. Так он новости включил, и по радио сказали, что тот самолет, на котором я лететь должен был… В общем, не долетел. Разбился. Погибли все – и пилоты, и пассажиры. Я вот сижу и с тобой разговариваю. Все благодаря ему. Знает он что-то. Непростой человек. Так что сказал тебе – приходи, надо прийти.
Генрих с сомнением покачал головой:
– Да не особо у меня со временем. И потом, я никуда лететь не собираюсь, и работа моя не слишком предполагает общение с представителями Церкви. Я для них – безбожник, в мозгу человеческом пытаюсь порядок навести.
– Это – другое, – с сомнением покачал головой Мусорщик. – Я ему много про тебя рассказывал, он давно хотел с тобой познакомиться. Впрочем, как хочешь. Дорогу до Владимирска отыскать нетрудно. Просто приедешь туда и спросишь, как найти отца Сергея – его там все знают.
– Ладно, понял. И принял к сведению.
Борис тактично перевел разговор на другую тему:
– Ну, что там у вас новенького в лаборатории?
– Ты знаешь, мы не совершаем открытий, которые перевернут мир в одночасье. Но сейчас мне кажется, что я нащупал некую стезю, которая позволит совершенно позитивно утверждать, что управлять организмом человека можно. Включая или активируя микроскопические точки в мозге индивидуума, можно четко структурировать зоны влияния и, воздействуя на эти зоны с помощью волновых излучений – неважно, какого рода, – избавляться от смертельных заболеваний, пожизненных страхов, неудачного жизненного опыта… Можно даже инициировать процесс регенерации человека! – Генрих постепенно оживлялся. Пожалуй, только Борис мог с таким искренним воодушевлением каждый раз слушать свежий научный бред своего друга.
– Как это «регенерации»? – Мусорщик был исполнен любопытства.
– Пойми, дружище, то, что я сейчас говорю – чистая гипотеза, подтвержденная лишь точечными экспериментами и лабораторными опытами. Найти согласных на проведение эксперимента людей очень сложно. По крайней мере, им нужно за это платить.
– Или это должно стать последней надеждой, – задумчиво протянул Борис. – Лично я не знаю, что со мной должно случиться, чтобы я пришел в лабораторию и сказал: делайте со мной, что хотите, только оставьте меня навеки молодым, или избавьте от необходимости принимать решения, или подарите мне возможность жить двести лет!
– Ты думаешь, что таких мало? – неуверенно спросил Генрих. – И потом, ты же пришел когда-то…
– Я – другое дело, а про остальных не знаю. Среди моих знакомых, может быть, один или два найдутся…
– Они есть, конечно, есть! – с энтузиазмом продолжил ученый. – Но они понятия не имеют о нашей лаборатории. И потом, наше русское «авось» всегда оставляет надежду на лучшее… Поэтому мы до последнего верим в чудо, а когда клюнет жареный петух, бежим к гадалкам, травникам и тем же священникам. В принципе ход мыслей верный – дешево и может на некоторое время задурманить мозг, дать облегчение, в конце концов… Но радикально решить проблему – ни в коем случае. Мы перекладываем ответственность за болезнь на посторонних людей и ждем, когда они решат наши проблемы. Чудес не бывает. Только мы сами можем себя излечить. Для этого нужна работа – ежеминутная и постоянная. Как раз то, чего наш народ не приемлет. Даже доктора-кудесники борются только с последствиями информации, заложенной в мозг в некоторый момент жизни. Начинается все с малого – мозг посылает сигнал в орган, который должен справляться с болезнью, и тот начинает лихорадочно трудиться. А мы посылаем в мозг обезболивающие таблетки и уколы. В силу того, что очаг в мозгу не обнуляется, сигнал поступает далее, пока не доводит орган до изнеможения. Тот кричит: мне плохо, я выбрасываю токсины в кровь, обратите внимание. Но пока токсины не соберутся в маленькую шишечку, а иной раз и в большую, мы пьем таблетки и создаем иллюзию хорошего самочувствия. Вот так…
– Да, ты прав, – голос Мусорщика звучал неуверенно. Для него рассуждения Генриха были слишком сложными и философскими. Однако для ученого, работающего с тонкой материей человеческого мозга, философские темы давно стали привычными.
Генриху было необходимо, чтобы кто-то, кроме Арины, верил в успех его исследований. Хотя бы понимал, чем он занимается.
Приятели пообщались еще минут двадцать, и ученый поехал в лабораторию.
– Не забудь про приглашение Сергея, – напомнил на прощание Борис.
– Удачи! – попрощался Генрих и направился к машине.
По пути он думал об отце Сергее. Лицо священника не выходило из головы. Войдя в лабораторию, Генрих вдруг осознал, что за целый день ни разу не вспомнил об Эльфире. Ему стало легко и радостно. Он решил, что освободился от своей дурацкой зависимости, и косвенным образом отец Сергей оказался к этому причастен. Вечером, перелистывая отчет о последнем эксперименте, Генрих сосредоточился на странных словах, которые казались ему как бы приклеенными к сухому научному языку доклада.
Эксперимент касался исследования способностей мозга тормозить процесс старения. Проводился он не с целью поддержать в бабушках уверенность в средстве Макрополуса, а затем, чтобы запустить механизм борьбы с наследственными заболеваниями, которые начинают прогрессировать после тридцати лет. Так вот, среди вполне научных и понятных терминов, выкладок, цифр и графиков вдруг промелькнула глупая дилетантская фраза: «Можно предположить, что мозг человека состоит из различных центров, которые являются очагами всех положительных и отрицательных процессов, регулирующих жизнь и деятельность особи».
«Какой идиот это написал?» – подумал Генрих и раздраженно пролистнул несколько страниц в поисках автора. Статья была опубликована за подписью какого-то Сергея Антонова.
«Снова Сергей, – подумалось ученому. – Может, и правда, не будет ничего плохого, если я поеду в обитель…»
Отец Сергей
А что вообще с чудесами? Неистребимая вера человечества в чудеса и таинственные явления может расцениваться как детская погоня за мечтой, синей птицей Метерлинка. А может быть – и как стремление человека и человечества понять мир во всей его действительной полноте, во всем его удивительном многообразии!
«Боже мой, какая красота», – думал Генрих, глядя из окна своей темно-синей «Тойоты». С утра ленивое солнышко вступило в фазу рабочего дня и не на шутку припекало. Казалось, все вокруг радуется этому нежданному подарку и наверстывает упущенные за месяц погожие деньки. Молодая зелень листвы приветливо шелестела, будто приглашая на прогулку. Сразу за лесом открывалась широкая поляна, за которой виднелась искрящаяся на солнце переливчатыми дорогами зеленоватая гладь реки. Генрих испытал непривычную, какую-то неземную радость. Даже не радость, а эйфорию. Ему вдруг захотелось, как маленькому ребенку, бежать по зеленой траве навстречу разливу, широко раскинув руки и крича в голос. Поймав себя на этом, Генрих смутился, а потом удивился. Все эти ощущения были давно забытыми, детскими и неожиданно приятными. Генрих вдруг подумал, что слишком много новых впечатлений испытал за последнее время. Эльфира, откровения Мусорщика, священник…
Найти отца Сергея действительно не составило труда. Первый же послушник, копавший какие-то грядки, подробно рассказал несложную дорогу к дому Сергея.
– Хотите, я проведу вас? – любезно предложил он.
– Спасибо, спасибо, я найду, – уверенно отклонил предложение Генрих. Ему хотелось прогуляться одному. Уж больно красиво было вокруг. Узенькая тропинка была тщательно ухожена. Было видно, что сначала ее протоптали, а потом облагородили. Пытливый ум ученого впитывал и анализировал каждую деталь. Тропинка петляла вокруг кочек и ям, замысловато вписываясь в естественный ландшафт, и неожиданно заканчивалась. Видимо, не один десяток людей каждый день утрамбовывал почву, стремясь получить ответы на безответные вопросы. Генрих поднял глаза и уперся взглядом в проем ворот. Самих ворот не было, от дверей остались только коричневые ржавые петли. Глядя на них, легко было представить режущий звук, который при жизни издавали ворота, сталкиваясь с необходимостью проявлять гостеприимство. Метрах в пяти от входа покоился симпатичный деревянный домик, там тоже была открыта дверь. Ученый неуверенно остановился возле нее. Никаких средств для оповещения хозяина о появлении гостя он не нашел, поэтому решил просто постучать. Генрих не успел поднять руку, как услышал знакомый мягкий баритон:
– Добро пожаловать! Как добрались?
Отец Сергей, одетый в обыкновенные джинсы и черную рубашку навыпуск, выглядел совершенно городским жителем. Никто бы не подумал причислить его к мастодонтам от Церкви, увидев в таком облачении.
Генрих замешкался, оглядываясь в тесных сенях.
– Проходите, проходите. Не стесняйтесь, это – дом для всех, – приговаривал священник, указывая рукой направление. – Хорошо добрались?
– Да, спасибо. Дорога – одно удовольствие. Как ни странно, машин очень мало, – констатировал Генрих.
Сергей спокойно улыбнулся и произнес:
– Я ждал вас. – Он сказал это так, будто сам и обеспечил ученому легкий путь и отсутствие машин на дороге.
– Честно говоря, я удивился, когда вы окликнули меня. Я ведь даже не постучал! – Генрих потихоньку поддавался чарам открытости отца Сергея и волшебной красоты окружающей природы. Он прикусил язык, когда осознал, что может быть уличен в вере в чудеса.
Священник засмеялся, словно опять прочитал мысли Генриха.
– Никакого чуда здесь нет. Я вас в окно увидел, еще когда вы по дороге шли. Так что все вполне объяснимо.
Генрих вздохнул с облегчением.
– Да что же мы стоим! Пойдемте за стол, надо перекусить с дороги. И пообщаемся заодно.
Они прошли в светлую комнату. В ней не было ничего особенного, кроме иконостаса. Всего одна икона Божьей Матери, но какая! Изнутри будто лился мягкий спокойный свет, озарявший лицо Божьей Матери и даже создававший некоторый светлый ореол вокруг самой иконы. Генрих засмотрелся и остановился. Отец Сергей не мешал ему. Через минуту он сказал:
– Это работа чудесного художника Василия Белого, моего большого друга. К сожалению, его больше нет. Сильно пил. Но когда работал, цены ему не было. Всего пятнадцать икон за свою недолгую жизнь написал. Но какие! Эта – моя любимая. Он все нутро вложил в нее, чувствовал – последняя… Знаю, что от всей души он ее писал, как отчет за жизнь свою непутевую, вот и получилась она такой – как живая.
Отец Сергей перекрестился и чуть наклонил голову. Это получилось абсолютно естественно, и в этом действии Генрих не уловил ни тени фальши или демонстративности. Сергей помолчал, видимо вспоминая усопшего, и вдруг как-то встрепенулся:
– Присаживайтесь! Вот, как говорится, чем Бог послал. Угощайтесь.
Нехитрая закуска в виде домашних солений, прозрачных, налитых красным соком бочковых помидоров, готовых лопнуть от малейшего прикосновения, белых пухлых моченых яблок, хрустящих малосольных огурчиков и дымящейся картошки в мундире, казалось, то, что надо именно здесь и сейчас.
Генрих испытал острое чувство голода, ему вдруг захотелось есть, жадно хватая руками все, что было на столе. Отец Сергей, хитро улыбаясь, заметил вдруг:
– Правда ведь, как в детстве? Хочется есть прямо руками? – Сам он, нисколько не сомневаясь, взял соленый помидор и прокусил его, всасывая сочную мякоть с аппетитным звуком.
Генрих подумал, что Сергей даже не прочитал молитву.
– Не сомневайтесь, друг мой, отведайте наших разносолов. К сожалению, пост, мы не можем подавать мясо и рыбу. Но ведь и так неплохо? – Отец Сергей вопросительно смотрел на ученого, опасаясь, что тот сейчас потребует телячьей колбасы, тамбовского окорока или гусиной печени.
– Да вы не беспокойтесь, я всю жизнь на посту, – ответил Генрих. – Для меня домашние соленья – вроде даже и праздник, а не ущемление в правах. – Генрих нисколько не кривил душой. Последний раз он пробовал вареную картошку с малосольными огурцами, когда ездил в гости к бабушке в деревенский дом под Ростовом. А было это… В общем, давно. Генрих не любил вспоминать о детстве, тем более о юности.