Коваленко ругался, кричал, что привлечет меня за оскорбление и наконец, в запале, дал мне пощечину. Это он так выразил убогость своей души и ума, ну и бог с ним! Меня отвели в камеру. А часа через полтора, примерно, приходят, говорят, выходи с вещами. … Так я вернулся на белый свет. А Никанорова я не видел. Но, во всяком случае, я ему очень благодарен, наверняка это благородный и честный человек. Но все же, как сложится судьба у остальных задержанных?
Таня никак не могла понять, что же произошло. Она говорила Антону:
– Как же так, мы одно из самых гуманных и справедливых государств в мире, строящее новое, отличное от других, более справедливое общество, где по идее должны развиваться все таланты человеческие, где должен быть открыт доступ науке, искусству, и вдруг, такое! С дубинами на кого – на творческих людей! Нет, Антон, это у меня в голове не укладывается! Это возмущает до глубины души! Расскажи мне кто-нибудь – никогда бы не поверила, если бы сама не увидела. Или я что-то по молодости не понимаю.
Антон, поставив стакан в серебряном подстаканнике, вздохнув глубоко, сказал:
– Друзья мои, Таня задала закономерный вопрос, который мы уже давно задаем сами себе. Да, Танюша, ты еще немного видела и не все понимаешь. Ты только начинаешь прозревать.
– Все, что произошло – вполне закономерно, что уж тут говорить. В нашем тоталитарном государстве с таким авторитарным методом руководства, извините меня все за такие заумные слова, можно и не такое увидеть, – сказала Ирина.
Она встала, чтобы подлить еще чаю.
– Как же так? Ведь создавалось государство гуманное, свободное. Какие идеи великие были, какие цели!
– Идеи то действительно были великие, – сказал Антон, осторожно беря щипцами кусочек сахара. – Социалистическая идея вечна, это идея справедливости. Но мы говорим о воплощении этой идеи.
– Да, все, что произошло, это следствие той системы, которая у нас сложилась, – тихо сказал Володя. – Если у власти – малообразованные личности, пробравшиеся туда по головам, то, как они могут разбираться в искусстве?
– Ты знаешь, там ведь есть люди, закончившие по два вуза, – заметил Антон. – Но образование еще не значит духовность!
– Так консультировались бы со специалистами, прежде чем устраивать разгром, – горячо сказала Таня.
– А многие специалисты сами же им и прислуживают – ответил Антон. – Выгодно и удобно, чтобы писали, рисовали и пели только о том, что разрешено. Безобразно просто и неопасно! Некоторых выслужившихся деятелей искусства награждают, дают им титулы, они признаны официально. А остальные – сидите тихо, как мыши и не пищите. Творите, но только то, что сверху спустили. Иначе вас же по шапке и ударят. Работайте тихо на заводах и в колхозах, получайте свои трудовые. На хлеб, на водку хватит вполне, это главное. Живите в серости! Конечно, не все выдерживают, уезжают из страны. Но на Западе пробиться может не каждый. Вот так!
– Обидно и горько, – сказала Таня.
– Обидно…
– Ребята, давайте о чем-нибудь повеселее, – сказала Ирина, собирая чашки, блюдца. – Танюша, давай быстренько приберем, а потом Володя нам споет, а мы подхватим. Да, Володя?
Володя задумчиво кивнул. Вскоре он так задумчиво перебирал струны, настраивая ее. Потом резко ударил по струнам, и как колокольный звон тишину резко всколыхнула песня «Я не люблю» Высоцкого. Все слушали ее затаив дыхание – так много боли вкладывал Володя в исполнение. Оживившись, Володя исполнил «Поля влюбленных», «Кто виноват».
Звонок в прихожей заставил Володю затихнуть. Он вопросительно посмотрел на Антона. Тот пожал плечами:
– Я никого не жду.
– Может, кто из наших, – предположила Ирина. Она пошла открывать.
В прихожую вошли какие-то люди. Сквозь дверь в комнату долетали голоса.
Таня заметила, как нахмурился Антон. Его тревога передалась и Тане.
– Я спрашиваю о Терехове. Он ведь дома?
– Дома.
– Где он?
– Проходите, он в комнате.
На пороге стояло двое мужчин. Их одежду покрывал легкий снег, сбегавший с ботинок на пол в черные лужицы.
– Добрый вечер. Извините, что помешали вашему отдыху. Кто из вас Терехов Антон Иванович?
– Это я – ответил Антон, чуть привстав.
– Мы из милиции, – незнакомец показал удостоверение. – А вот ордер на ваш арест. Собирайтесь. Документы на стол.
Он показывал Антону лист бумаги. Тот, вздрогнув, взял его и, не веря, механически пробежал его глазами.
– Простите, но в чем моя вина?
– Вашу виновность докажет суд. Не беспокойтесь, во всем разберемся. Вы лучше соберите необходимые вещи и поторопитесь, пожалуйста. И еще – уберите собаку.
– Да что же это такое? – изумленно спросил Володя. – Так просто, ни за что брать под стражу человека!
– Мы ни за что людей не арестовываем. Только если есть веская причина. Следовательно, она есть, – ответил второй пришедший, цепким взглядом охватывая комнату, разминая пальцы в черных перчатках.
Таня встала с окаменелым сердцем. Царь рычал глухо, пока Антон собирал в сумку вещи. Испуганная Ирина метнулась на кухню, механически собирая какие-то пряники, оставшееся печенье, конфеты, нарезала ветчины, сделала бутерброды.
– А вас товарищи, мы не задерживаем. Вам лучше всего сейчас же покинуть квартиру, – сказал главный, быстро перебирая в шкафу какие-то рулоны бумаги, газеты, пока его напарник осматривал картины.
Таня ватными ногами, все еще не верившая в происходящее, поплелась в прихожую. Антон одевался медленно и спокойно, не обращая ни на кого внимания.
– Вот и все, – сказал он у порога друзьям и улыбнулся. – Володя, возьми Царя к себе, он тебе верит. Пока, дружище мой.
Он потрепал загривок пса, тот, как бы предчувствуя разлуку, заскулил.
Антон обнял Володю и Иру.
– Я надеюсь, что это ненадолго. Все выяснится.
– Ох, не с добра все это, – сказала Ирина.
– Ты, Антоша, держись, не унывай. А мы поможем, – пытался подбодрить друга Володя.
Таня подошла к Антону, их глаза встретились.
– Антон, как же это так? – только и спросила она.
– А вот так. То, о чем мы говорили. Не отчаивайся, не унывай, не закапывай себя заживо. Я думаю, слишком страшного ничего не будет. Береги себя. Ты очень хороший человек, а это главное. И как хорошо, что мы вовремя встретились.
– И как недолго это встреча продолжалась, – сказала Таня, а он поцеловал ее крепко.
У Тани покатились слезы из глаз.
В коридоре стоял милиционер. Вместе сошли вниз. Снег почти перестал, лишь одиночные блестящие при свете фонарей снежинки падали на лицо.
Милицейский «Рафик» взревел, затем, легко тронулся, увозя Антона в неизвестность.
Царь рвался, повизгивая, Володя ласково успокаивал его.
Ирина, окинув взглядом спутников, сказала:
– Да не переживайте вы так. Помучают и отпустят.
– Если бы так, – ответил Володя, – кто туда попадает, так просто не возвращается.
– Нам нужно завтра узнать о нем, – сказала Таня, вытирая лицо.
– Не переживая Танюша, все узнаем. Может твой знакомый вновь поможет.
Таня и сама думала о Никанорове. Она вздохнула облегченно.
Дома она никак не могла уснуть. Она чувствовала какой-то огромный поворот в своей жизни. Фонарь за окном мигал тревожно и сердито, страдая от разыгравшегося ветра, несущего мокрый снег.
Глава 8. Сергей. «Снежное утро»
Это была волшебная ночь. За окном ровно падали кристаллики снега. Улица медленно разгоралась ослепительно белым цветом, озаряя темные комнаты. Вечная мелодия любви переполняла душу чувством радости, делала отношения тонкими, легкими, бережными, почти воздушными. Любовь парила в воздухе комнаты, который, напитанный паром мощных батарей, был густым, тугим, оживлявшийся лишь прохладой начавшейся зимы, которая просачивалась через отворенное окно. Запах снега, удивительно свежий и чистый, дополнял аромат комнаты, колебал шторы. Предметы окутывались бело-лиловым светом и казались загадочными, как сфинксы.
Она, королева этой ночи, была воздушна и легка, как снег. Она была дерзкой, словно тигрица, спелой и медоточивой, как южный плод. Ее волосы были шатром, под которым путнику можно было укрыться от зноя, как грозди винограда спелыми тугими пучками колыхались ароматные груди, а губы были лепестками нежных роз. Ее стан – мраморная колоннада храма, ее чресла – арфы, которые перебирает музыкант, рискнувший состязаться с Аполлоном.
Было ли это сном, или происходило наяву, но он видел эту ночь, эти белые окна. Он чувствовал блаженство уставшего тела, сознавая с радостью в душе, что рядом спит любовь, тихо пульсирует такая драгоценная и желанная близкая ему жизнь, и ему казалось, что они одни во всей Вселенной, они – ее центр, сердце, бьющееся неистовым бурным ритмом. Временами пробуждавшийся взор охватывал серебро светящегося зеркала, белизну за окном, разметавшийся по подушке веер ее волос, равномерное ее дыхание и такая нежность вдруг просыпалась в нем, что она захлестывала все на свете, кажущееся теперь второстепенным и ненужным.
Мальвина проснулась первой на рассвете. Неслышно выбралась из постели.
Стояло тихое и ласковое снежное утро. Молочная пелена за окном постепенно окутывалась хмурой дымкой. Снег застыл неподвижной белой массой, одев в пушистые меха дома и деревья. Бегала радостная собачонка. Скреблась и постукивала лопата дворника, где-то далеко играла скрипка такую знакомую мелодию.
Он спал крепко и чисто, ворочая временами головой. Какие-то всадники мчащихся снов летели сквозь его мир, летела его душа, чуткая, готовая спешить к пробуждению. Она вспомнила бурную симфонию их любви и улыбнулась.
Да, он храбр, мил и … наивен. Еще мальчик. Но – хороший, добрый, мужественный, временами несколько напорист, а иногда стеснителен, как девчонка. Кому-то будет хорошим мужем.
Последняя мысль вызвала у Мальвины горечь.
Она вспомнила Яниса, его хитрые глаза, просьбы, граничащие с угрозой, слезы матери. Она вспомнила, как нарастает ломота в теле и зуд, как она берет шприц, готовит смесь…
Ей стало страшно за Сергея. К чему все – то ложное, что происходит с ней, если она может иметь счастье, вот оно лежит, рядом, его поцелуи горят на ее теле….
К чему этот грязный, пошлый мир, к которому она начала уже привыкать. К чему эти шмотки заграничные? Эта роскошь – хрусталь, мебель, кафельная плитка? Эти пластинки, журналы, конфеты и вина, серьги и помады, если она не будет иметь главного – простого человеческого счастья, чистой любви?
Но ведь она не может уже без этого! Она привыкла к кайфу, и это самое страшное. Зачем она обманывает этого юного мальчика, затаскивает в грязь?
Мальвина готова была разреветься, но сдерживала себя.
Она ушла в ванную, там мылась долго и обильно, стараясь не думать ни о чем плохом. Затем вышла, стала перед зеркалом, растирая себя полотенцем. Собственный вид сейчас ее раздражал. Натянула белье и вновь почувствовала, что сейчас разрыдается. Пошла на кухню, привычно бросила таблетку в стакан, растерла до белого вязкого порошка и выпила залпом.
Поставила кофе, вынула из холодильника колбасу и, нарезав ее тонкими ломтиками, добавив также голландский сыр – подогрела бутерброды. Руки волновались, не слушались, спичку зажечь было трудно, вспыхнувший белый огонь гас, наконец, после третьей попытки, плита была зажжена. На кухне плавали клубки серного спичечного дыма….
Сергей долго лежал в полусне. Образ Мальвины, волшебный и загадочный, плавал вокруг него, желто-зеленым ониксом горели огоньки глаз, ласковые руки бережно и нежно гладили спину, ее груди прижимались к его груди…. Она волшебная, она золотая. Как хорошо, что она есть, и она его любит…
Он открыл глаза, и образ Мальвины стал уплывать, он взмыл к облакам, становясь призраком, и Сергей ловил его, стараясь удержать.
Постепенно возвращалась реальность. Белое утро. От кухни пахло.
Он рывком поднялся, чувствуя новый прилив сил.
Мальвина в трусиках и лифчике, закрывшись спереди фартучком, колдовала на кухне. Сергей тихонько обнял ее. Она вздрогнула:
– Ой, испугал меня, Серенький. Проснулся? Все хорошо?
Сергей поцеловал ее.
– Прекрасно. Я во сне все время видел тебя.
– А я любовалась тобой, пока ты спал. Я даже сравнивала тебя с Ромео…
– Очень лестно. Он крепче обнял ее. – Я так тебя люблю.
– Извини, я не одета. Сейчас бутерброды будем кушать. Я наброшу на себя что-нибудь. Я мигом!
И она понеслась в комнату – энергичная, быстроногая, веселая.
Сергей смотрел ей вслед и улыбался.
Потом она накрывала на стол, пританцовывая, поглядывая задорно на него, постоянно шутя.
Сергей поддерживал ее шутки, и когда они выпили кофе, она упала в его объятия.
–Тебе хорошо со мною? – спросила, положив голову на его колени, играя глазами.
– Очень. Ты лучше всех, – шептал он в ответ.
Он целовал ее подбородок, губы, лоб волосы, она жмурилась, довольно смеялась, болтая ногами.
– А как же твоя девушка? – спросила тихо.
– Какая девушка?
– Но ведь я знаю, что у тебя есть девушка.
– Да, в общем-то, должна быть.
– И она, все – таки, есть?
Сергей прищурился.
– Она просто товарищ по учебе, не более. Просто вместе учимся и дружим. Но между нами ничего серьезного нет.
– Она красивая?
– Ты лучше.
Мальвина радостно вздрогнула и потянулась к нему губами.
***
Сергей вошел в пыльный салон трамвая, плюхнулся на свободное место. Долго глядел в окно, не замечая окружающего мира, погрузившись в собственные воспоминания.
После той чудесной ночи, они с Мальвиной не встречались. Сергей звонил, но либо ее не было дома, либо она не брала трубку. Он сходил к ней домой и долго стоял, уставившись на молчаливую дверь квартиры. Все это вызывало досаду и какую-то внутреннюю боль. Затем он ждал ее во дворе, скрипя детскими качелями.
Хрустя тонким ледком подъехал автомобиль. Он выпустил наружу Мальвину и Яниса. У Сергея гулко заколотилось сердце. Не заметив его, приехавшие скрылись в подъезде. Сергей поспешил уйти.
Что нужно этому стриженому от Мальвины? Кто он ей? Она не любила о нем говорить. Просто хороший знакомый, работает в шикарном магазине.
Янис ему казался аферистом. Сергей подумал, что Мальвина дружила с Янисом потому, что тот может доставать дефицитные вещи.
«А вдруг она любит его? Нет, это невозможно. Скорее всего, у них чисто деловые отношения».
Но ревность переполняла Сергея, и он стал ненавидеть Яниса.
К Мальвине какое-то время принципиально не звонил и не ходил, хотя и мучился от этого страшно. Ему каждую минуту хотелось видеть ее, слышать ее голос, чувствовать взгляд ее зеленых глаз…
Дома Сергей решил было взяться за уроки, тем более на этом постоянно настаивал отец. С трудом, напрягая волю, он сосредоточился на занятиях, вошел в колею, уже на следующий день упрямо поднимал руки и за неделю получил несколько пятерок, чем несказанно удивил всех.
О Мальвине всегда подсознательно помнил, ее образ жил рядом с ним, все свои слова и поступки он как-бы соизмерял с нею, как бы она это сделала бы, одобрила или осудила бы…
Зои в школе не было, она, говорят, болела, но это мало интересовало Сергея. По неизвестной причине не было и Тани Ласточкиной. Зато вышел на занятия неумолимый Князев, который за час успел надоесть Сергею. Он догадывался о романе с Мальвиной, все расспрашивал подробности, но Сергею это было противно, поэтому отвечал он кратко и в общем, чаще всего отмахиваясь от надоедливого приятеля.
Как-то, уходя домой, он сам, помимо своей воли, повернул в тот район, где жила Мальвина. Улицы были припорошены пушистым снегом. Всюду шла обычная будничная жизнь – женщины стояли в очереди за молоком у большой бочки на колесах, носились неугомонные мальчишки. А он брел среди прохожих со своими чувствами и мыслями.
Дома он вновь сел за уроки, когда вошла мама.
– Тебе письмо от кого-то, – сказала она. – Местное, неподписанное.