О том, что если я не выполню условия Мэйтина, Трайс погибнет и никакой жизни не будет вообще, я тоже помнила, но допускала, что в новой реальности те условия могли утратить актуальность… Ладно, я просто хотела верить, что даже если все будет плохо, все не будет плохо настолько и мир, так или иначе, спасется. И люди в нем живущие. И будут счастливы вопреки всему. Хоть, положа руку на сердце, не представляла, как это счастье возможно…
Но снова писать ножом по живой плоти и множить помнящих, которые все, что могут, так это привлечь ненужное внимание библиотекаря и стать его новыми жертвами, — зачем?
Я поделилась последней мыслью с Саймоном, и он согласился, что такого нельзя исключать. А затем, заметив, что я совсем сникла, отвлекся от грустных тем и представил мне Свой Собственный Стол, в подробностях живописав церемонию «вручения», торжественное лицо декана и свою искреннюю радость по поводу личного места на кафедре и перехода на новый уровень в глазах коллег.
Рассказ немного приподнял мне настроение, но этого все же было мало, и боевик, с сожалением оторвавшись от статусной мебели, пошел переодеваться для тренировки. А уже в зале спохватился и поинтересовался, достаточно ли я оправилась от болезни, чтобы заниматься.
Честно сказать, я и сама забыла, что он заходил ко мне в лечебницу, как не задумывалась и над тем, откуда он вообще узнал, что я заболела.
— Я шел не к вам, — немного смущаясь, разъяснил Саймон. — Нужно было зайти к доктору Грину, забрать лекарство для матери. О том, что вы приболели, узнал от него и решил навестить, раз уж все равно был там. Но вы к тому времени ушли…
О моем самочувствии он особо не тревожился. Грин, сохраняя врачебную тайну, выдал ему версию для широкого круга: у меня банальная простуда, а в лечебнице меня оставили на всякий случай, предполагая аллергию на ряд лекарственных препаратов. И не верить столь опытному целителю у Саймона причин не было. Молодого человека куда сильнее озадачила внезапная рассеянность Грина, которой прежде за ним никто не замечал: доктор обещал приготовить капли для мисс Милс и забыл, сказал, что сделает на неделе и сам занесет.
Это наводило на размышления.
Саймона — на параноидные: не сказалось ли искажение реальности и на докторе, а если так, то кого еще и как могло зацепить?
Меня — на странные…
«Забывчивости» Грина я не удивилась, легко выведя по имеющимся данным, что лекарство мисс Милс доктор отдал мне. И решение было не спонтанное, как мне показалось, он принял его еще утром, когда приходил Саймон. Получалось, поставил нам с «драконшей» один диагноз? Значит, у мисс Милс все не так уж страшно, просто нервное переутомление… Или у меня все намного хуже, чем я думаю?
Или капли применяются при разных заболеваниях только в разных дозировках. Я решила, что проблем и загадок мне и так хватает, и остановилась на этом варианте. А полтора часа тренировок практически в прямом смысле выбили из меня лишние мысли и сомнения.
— Чувствую себя совершенно бесполезным, — сказал Саймон во время прощания. — Даже не представляю, чем я могу вам помочь.
— Не хотите попробовать снова собрать Огненный Череп? — предложила я серьезно.
Боевик так же серьезно обещал подумать.
Глава 9
Ночь и первую половину следующего дня Оливер Райхон провел в лечебнице. Сидел на стуле рядом с постелью племянника.
Вокруг Джереми сновали доктора и сестры, но заговаривать с его дядей никто не решался. Меня самой хватило лишь на то, чтобы дойти до палаты, открыть дверь и смотреть на неестественно прямую спину ректора, по которой спускалась черной змеей длинная коса. Войти и взглянуть в лицо мужчины я не отважилась.
Даже Крейг его не беспокоил. Сказал, что все равно не о чем пока говорить.
Грин, ведший с утра прием, разобравшись с пациентами, поднялся на третий этаж и, остановившись рядом со мной, заглянул в палату, неодобрительно покачал головой, но вместо того, чтобы использовать авторитет целителя и попытаться вразумить Оливера, пожал плечами и выдал флегматично:
— Свалится — вколю успокоительное и устрою в соседней палате.
— А если не свалится? — спросила я.
— Значит, на стуле поспит, — заявил невозмутимо доктор. — Подсказать вам, где можно раздобыть еще парочку на всякий случай?
Кровь прилила к лицу и тут же отхлынула.
— Сама найду, если понадобится. У меня есть опыт.
Доктор криво усмехнулся, но развивать тему не стал.
— Хотите прогуляться? — предложил без вступлений. — К единорогу?
Наверное, ждал, что я сразу же обо всем забуду и восторженно захлопаю в ладошки. И, если быть откровенной, не стой мы у палаты Джерри Адамса, не припомни перед этим целитель мою непрошенную доброту, возможно, так и случилось бы. Но в данных обстоятельствах — нет.
— Сейчас? — переспросила я таким тоном, словно сомневалась в адекватности доктора. Усилий прилагать не пришлось: я в ней давно сомневаюсь. — Когда тут такое?
— А что тут? — удивился Грин фальшиво. — Ровным счетом ничего. Милорд ректор страдает у постели родственника, состояние которого, как я еще вчера сказал, вполне стабильно. Операция прошла успешно, но чтобы увидеть результаты, нужно время. Даже в сказках чудеса обычно происходят на третий день. Однако если кто-то решил уморить себя бессонницей и голодом на пустом месте, не вижу причин ему мешать. Такой вариант весьма удобен. Я тоже прикинулся бы страдальцем вместо того, чтобы искать виновника. Это ведь может быть опасно, куда опаснее, чем недосып и истощение. Лучше пусть другие этим занимаются, правда?
Мне много что хотелось сказать в ответ на обвинения, высказанные в адрес Оливера с неприкрытой издевкой, но от возмущения я позабыла все слова, которые могла бы позволить себе приличная девушка, и получалось только злобно сопеть и сжимать кулаки.
— Считайте до трех, — шепнул мне доктор.
Только после этого шепота до меня дошло, что все, сказанное ранее, было произнесено громко и четко, и прямо у приоткрытой двери в палату мистера Адамса, так что милорд Райхон не имел ни единого шанса это не услышать.
Раз. Два…
На «три» дверь резко распахнулась, с силой ударившись о стену.
Оливер, бледный, осунувшийся за ночь, мазнул по мне мутным взглядом и злобно вперился в Грина.
— Вы действительно считаете… — начал он хрипло.
— Нет, — не дал ему закончить целитель. — Но начну так считать, если не докажете обратное.
— Докажу, — выдавил сквозь зубы ректор.
— Верю. Но сначала идите-ка домой. Поешьте, поспите, вымойтесь, смените одежду. От вас такого, как сейчас, толку мало.
— Я в полном порядке, — уверенно выговорил Оливер. Если бы не пошатывался при этом, прозвучало бы убедительнее.
— Вы не в порядке, — отчеканил Грин. — И, начиная спорить, только подтверждаете это.
Ректор задумался. В его состоянии осмысление короткой фразы давалось не без труда, но спустя почти целую минуту милорд Райхон все же кивнул.
— Да, вы правы, — сказал он, глядя на Грина уже без злости. — Я… — тут должны были следовать слова оправданий или раскаяния, вроде «я вел себя глупо и безответственно, этого больше не повторится», но Оливер ограничился короткой паузой. — Я буду у себя. Сообщите немедленно, если Джерри очнется или появятся другие новости.
— Обязательно, — пообещал Грин. Проводил ректора задумчивым, будто бы оценивающим взглядом, а когда тот свернул на лестницу и скрылся из виду, обернулся ко мне. — Проблема решена, можно вернуться к моему предложению. Хотите повидаться с единорогом?
— Вы… — у меня снова не нашлось для него слов.
— Я? — с любопытством приподнял бровь доктор.
— Вы невозможны! — выпалила я, потому что в этот момент Грин вызывал у меня массу самых разных эмоций, от обиды и раздражения до искренней благодарности, и определиться, какое чувство сильнее, было в самом деле невозможно. — Не пойду я с вами никуда! — Подумала и уточнила: — Сегодня.
— Замечательно, — неожиданно довольно отозвался Грин. — Значит, я тоже отправлюсь домой и наконец-то высплюсь. Всего доброго, Бет. Ведите себя хорошо и постарайтесь, чтобы из-за вас или кого-то из ваших знакомых меня опять не лишили отдыха.
— Постараюсь, — буркнула я, глядя вслед удаляющемуся целителю. — Кошку покормить не забудьте.
Вряд ли он услышал.
К единорогу мы пошли на следующий день.
Но сначала была тренировка с Саймоном. Вечер с подругами. Ужин. Прогулка, во время которой мы, будто случайно столкнулись с Норвудом и Шанной…
Я так отчаянно старалась не думать о проблемах — о неизвестно что замышляющем библиотекаре, о до сих пор не пришедшем в себя Джереми Адамсе, об Оливере, который, не зная, что делать, быть может, уже вернулся в лечебницу, чтобы продолжить бдения у постели племянника, — что в конце концов мне почти удалось насладиться приятной компанией и ничего не значащими разговорами.
У друзей это получалось практически без «почти». Изменяющаяся реальность не обошла их стороной. Понимание пришло не сразу и принесло с собой горечь вины: если бы не я, и Рысь, и девочки, давно уже позабыли бы об исчезнувших студентах. Они и так не слишком часто их вспоминали. Вернее, вспоминали, но, казалось, не воспринимали происходящего всерьез. Это как пожар на соседней улице: и запах гари чувствуешь, и с пострадавшими знаком, жаль их, конечно, но повздыхаешь-повздыхаешь, и идешь в свой, не тронутый огнем дом, завариваешь чай, открываешь книгу и скоро забываешь о чужих бедах. Такие вот возникали ассоциации.
А себя я чувствовала героиней старого фильма про войну. Видела когда-то давно, названия уже не помню, французский вроде бы. Или не французский, но о Франции в период оккупации. Враги в городе, герои в подполье, планируют диверсии, убегают, прячутся, что-то взрывают. Потом играют в карты, смеются, пьют вино и флиртуют с девицами из варьете. И живут так между взрывами и танцами…
Потом была ночь, после капель Грина по-настоящему спокойная. Если мне что и снилось, то только хорошее, но к утру, увы, позабылось.
Завтрак. Лечебница. Пустой стул в палате мистера Адамса. Умиротворенное лицо самого Джереми, теперь казавшееся даже красивым. Леди Пенелопа со своими роженицами и историями. Ее набежавшие невесть откуда студенты, видимо, соскучившиеся по наставнице за время ее отсутствия на факультете или вспомнившие о скорых экзаменах. Из наполнившегося гвалтом кабинета меня спас Грин. А шумные студенты, умолкшие при его появлении, наконец-то обратили на меня внимание и успели позавидовать, пока я, взяв пальто шла к выходу. Еще бы — идеал всех целителей академии вызвал меня для «особого задания»! Да-да, он именно так и сказал, напустив на себя важности. О том, что этот «идеал» не когда не упустит возможности развлечься за чужой счет, будущие медики вряд ли подозревали.
— Зачем вам это нужно, доктор? — спросила я, вдоволь наобнимавшись со своим чудом. — В чем смысл ваших исследований? Один раз мы взяли образцы, один раз вы их даже использовали. Но в целом, в чем смысл?
Я просто не знала, о чем с ним говорить. А то, что он сидит молча на своем ящике и смотрит на меня, начинало… раздражать, наверное…
— Цель — изучение влияния эноре кэллапиа на людей на энергетическом уровне, — как на экзамене отбарабанил целитель. — Я отслеживаю изменения в вашей ауре…
— Каким образом, интересно? — оборвала я. — Мне говорили, что из-за блокировки дара, мое энергетическое поле аномально спокойно. Почти статично.
— Оливер Райхон говорил? — уточнил пренебрежительно доктор.
— Инспектор Крейг.
Судя по тому, как скоро Грин избавился от скептической ухмылки, инспектор в таких вопросах был более чем компетентен.
— Это верно лишь в отношении магического поля, — все же не согласился целитель. — Но есть еще аура жизни, ее и оцениваю. И… ваша взяла. Мне нравится приходить сюда. Вы это хотели услышать? Мне нравится, вам нравится. Без меня вы сюда не попадете, а меня без вас единорог дольше пары минут не потерпит. Я же говорил, что это будет взаимовыгодное сотрудничество?
Разговор не клеился. Чем больше хотелось узнать, тем меньше хотелось спрашивать.
Когда открылась дверь и в жилище единорога вошел эльф, я даже обрадовалась сначала и только потом задумалась, что этот эльф тут забыл.
— Здравствуй, Илси, — легким поклоном приветствовал меня беловолосый нелюдь. При взгляде на проворно соскочившего с ящика целителя его лицо на миг застыло, но в следующую секунду губы растянулись в вежливой улыбке: — Вы — доктор Грин? Леди Каролайн много о вас рассказывала.
Доктор учтиво поклонился.
А я насторожилась. Матримониальные планы Грайнвилля плохо сочетались со знаками внимания, которые означенная леди оказывала господину доктору, и будь это действительно дамский роман, поводов хватило бы на эпическую битву…
Единорог, подсмотрев мои мысли, смешливо фыркнул, подошел к эльфу и ткнулся тому в плечо мордой, как будто собирался поделиться подсмотренным. Но Грайнвиль сплетничать не пожелал, покачал головой, а чтобы на него не обижались за невнимание, ласково почесал ябеду в основании витого рога. Грин издал негромкий, но очень удивленный возглас, а до меня наконец дошло, что во всем этом не так: за юную девственницу Грайнвилля даже со спины не примешь.
— Значит, это правда, — проговорил, справившись с изумлением целитель.
— Правда, — ответил эльф. — Вы не будете так добры оставить меня с моим другом, доктор?
— Конечно, — тут же согласился Грин. — Пойдемте, Бет.
— Вы не поняли, — беловолосый покачал головой. — Друг, с которым я хочу пообщаться, — Элизабет.
Целитель перевел на меня вопросительный взгляд, и я кивнула: да, это — мой друг. Пусть до сего дня я неоднократно сомневалась в этом, но у меня больше нет причин не доверять тому, кому эноре кэллапиа разрешает чесать ему лоб. И неважно, о чем хотел побеседовать Грайнвилль, меня интересовало в первую очередь то, каким образом он, будучи мужчиной, по умолчанию «колючим», может настолько тесно общаться с единорогом. Насколько я знала, для эльфов дивные создания в этом вопросе исключений не делали.
— Я происхожу из рода Мэй-Этта, — сказал Грайнвиль, когда за Грином закрылась дверь — Единственного рода, в котором до сих пор рождаются говорящие с миром. И частицу мира мы носим в себе. Эноре кэллапиа не видят в нас ни женщин, ни мужчин, ни целомудрия, ни разврата…
— Пф-ф-ф! — не согласился с этим утверждением единорог.
Эльф мягко улыбнулся:
— Видят, но не придают этому значения, — исправился он. — Мы одинаково чувствуем мир и друг друга — это главное. Я ответил на твой вопрос?
— Ответил, хоть я ни о чем и не спрашивала, — усмехнулась я, прикидывая, сам ли он догадался, о чем я думаю, или меня единорог сдал. — Я никогда не слышала о говорящих с миром.
— Это тоже не тайна, Илси, — сказал эльф, словно продолжая наш предыдущий разговор. — Люди изучают нас, наш язык и культуру, но многое проходит мимо них. Говорящие не несут вашему народу ни угрозы, ни выгоды, поэтому не интересны. Упоминания о таких как я можно найти в некоторых ваших учебниках, но чаще они встречаются в сказках и легендах.
Нужно обязательно заняться изучением мифологии. Последние события показывали, что там можно найти больше ответов, чем в научных источниках.
— Что еще умеют говорящие с миром? — спросила я эльфа.
— Мы чувствуем мир, — пожал он плечами. — Но не можем влиять на происходящее в нем. Мы лишь созерцатели. Бесполезный дар с вашей точки зрения.
— А с вашей?
— Это приятно, — сказал Грайнвилль, подумав. — И помогает в общении. Похоже на эмпатию, но иной принцип формирования ощущений. Я не улавливаю эмоций отдельного существа, но чувствую, как реагирует на него мир.
Он умолк и долго-долго смотрел на меня своими прозрачными глазами, прежде чем сказать то, из-за чего просил Грина нас оставить:
— Ты заставляешь мир волноваться, Илси. Он даже из-за изменяющейся реальности волнуется не так сильно, как из-за тебя. Мне кажется, что это началось в ту ночь, а значит, есть и моя вина в том, что происходит. А еще я помню твои слова. Ты сказала, что должна спасти мир. И я думаю, что он этого ждет.