— Боже! Я собиралась встретиться... — Но тут же осеклась.
— С Дэвидом, — закончил за нее Джеймс. Николь пристально посмотрела на него.
— Вы должны были встретиться с Дэвидом? Где? — спросил Джеймс.
Николь сжала губы, как будто боялась, что с них может сорваться ответ, затем упрекнула себя за ребячество и сказала:
— В Гранчестере, три минуты назад.
Джеймс встал, подошел к ней, отодвинул стул, помогая подняться.
— Кто он?
Николь поднялась и взглянула на Джеймса через плечо, когда брала зонт.
— Он хороший друг.
— Ну конечно!
Она гневно посмотрела на него:
— Это совсем не то, о чем вы думаете.
— Тогда почему вы избегаете упоминать о нем, словно он ваша неприличная тайна?
Николь почувствовала боль, как от удара, — достаточно острую, чтобы разозлить ее.
Стокер понял, что оскорбил ее, поэтому поторопился забрать свои слова обратно:
— Я... я прошу прощения.
Николь намеренно медленно и легко прошла к лестнице.
— Не будьте наивным. Он приличный молодой человек. Я бы не хотела... Хорошо, я хочу, чтобы он был счастлив...
Джеймс шел следом за ней:
— А вы служите угрозой его благополучию?
Николь раскрыла свой бледно-желтый зонт и водрузила его над собой.
— Я — реалист, доктор Стокер. Реалист, которого недавно вышвырнули с последнего английского бала.
Из-под натянутого шелка зонта ей видны были только его ноги. Несмотря на ее официальное обращение, предписывавшее ему удалиться, Джеймс последовал за Николь. Она пошла быстрее. Он даже не спросил, куда они идут, просто молча шагал следом.
День был облачный. Солнце светило, но небо оставалось серым. Совсем как ее душа, подумала Николь, стараясь побороть свое пасмурное настроение. Почему он не оставит ее в покое? Но нет, они молча прошли вместе по Кингс-Парад, затем через двор Королевского колледжа с его знаменитой старой церковью.
Сначала она прошла по тротуару, затем через обширные зеленые лужайки, направляясь к реке. Это была полезная долгая прогулка, за время которой они не произнесли ни слова. Николь с Джеймсом перешли через реку Кем, затем пошли вдоль ее западного берега. Их путь проходил под деревьями по стриженой траве. Они шли мимо колледжей в готическом и тюдоровском стилях, которые украшали собой ландшафт, — архитектурное чудо прошедших веков.
Когда они вышли на Куинз-Грин, Джеймс неожиданно спросил:
— Вы пойдете через Гранчестер?
— Да.
— Вы знаете дорогу?
— Тропинка тянется вдоль реки.
— Не совсем так, к тому же дождь собирается.
Она откинула зонтик, чтобы взглянуть на Джеймса, готовясь поспорить с ним, но как бы в подтверждение его слов вдалеке послышался раскат грома. Николь подождала, пока он стихнет, и ответила:
— Со мной все будет в порядке.
— Я могу показать вам, как срезать дорогу к «гранчестерским зубам», — он употребил шутливое название, — если хотите.
Николь закинула зонтик за спину и посмотрела на небо. Оно быстро темнело, и ей пришлось согласиться:
— Хорошо.
За Силвер-стрит зеленые лужайки и корты уступили место огороженным пастбищам. Ограждение представляло собой двойной турникет — каждая секция загородки вращалась на столбе, и это позволяло проходить через нее, оставляя миролюбивых коров пастись на лугу.
Джеймс указал:
— Отсюда, если пойдете лугом, — срежете путь.
Он шел сзади, собираясь следовать за ней.
Николь не знала, планировал ли он что-то заранее или все произошло случайно, однако деревянные секции турникета вдруг перестали вращаться. Она оглянулась через плечо, чтобы попросить его о помощи, и увидела, что Джеймс держит заднюю секцию турникета, затормозив движение всей хитроумной конструкции. Она оказалась зажатой на небольшом пространстве, не имея возможности двинуться ни вперед, йи назад.
Ее сердце глухо застучало в груди. Она попыталась улыбнуться, но улыбка вышла очень неуверенная. Отпусти он ее в этот момент — Николь расценила бы его действия как шутку.
Джеймс Стокер уверенно встретил ее взгляд, его пальцы скользнули по ее шелковому турнюру, при этом он продолжал крепко держать турникет. Джеймс оказался совершенно непредсказуемым. Он выглядел смущенным, но в то же время упрямым и непреклонным.
Ситуация мгновенно стала угрожающей. Стокер недвусмысленно давал понять, что хочет обладать ею.
Биение сердца отдавалось у нее в жилах. Николь ощущала свой пульс в запястьях, на шее, в животе. Боже! Каким высоким он был по сравнению с ней, когда стоял так близко. Более того, придерживая турникет, он демонстрировал ей свою власть. Она была устрашающей и привлекательной одновременно. Николь стояла неподвижно, боясь пошевелиться и этим выдать себя. Он это понимал. Но Бог ей помог...
Повернувшись, она разглядывала его из-под зонта, склонив голову набок. Николь перевела взгляд на его руки, а с них снова на лицо, стараясь разгадать его намерения. Его намерения!
«Боже правый!» — подумал Джеймс. Его глаза следили, как блестящая малахитовая брошь на ее груди вздымалась и падала. Он не отрывал взгляда от того места, где два нежных полушария, плотно смыкаясь, казалось, готовы были раздавить друг друга, — так крепко Николь обеими руками прижимала ручку зонтика к себе.
Ее груди — такие полные, округлые и соблазнительные — не могли оставить его равнодушным. Джеймс облизнул пересохшие губы.
Николь прислонилась к столбу изгороди. Мягко, спокойно она спросила:
— Что вы делаете?
Джеймс медленно покачал головой. Он не мог говорить, Николь знала это, возможно, лучше его самого. Джеймс понял это, почувствовав блаженство, когда забрал из ее рук зонт. Николь попыталась выхватить его, но было поздно.
— Я хочу видеть вас, — сказал он, — не прячьтесь.
Джеймс выразился предельно ясно. Конечно, он хотел бы отбросить ее одежду, хотел бы исключить все, что его окружало, из поля своего зрения. Он хотел остаться с ней наедине. Он хотел тесной, глубокой близости... эмоциональной и физической. Он хотел сблизиться с Николь Уайлд. И это страстное желание кружило ему голову.
Джеймс спохватился.
— Я не знаю, — сказал он, — эти мимолетные упоминания о пчелах, молодом человеке — вашем друге, вашей тетке и сестрах соизмеримы с моим рассказом о том, как я бегал нагишом в прошлом году, или нет?
Она неприязненно взглянула на него:
— Мы не дети, чтобы играть в игру, кто больше секретов выболтает. Я не должна вам исповедоваться.
— Нет, мы два взрослых человека, один из нас — чистосердечен, другой — скрытен и замкнут. Я не прошу вас насильно исповедаться. Хотя, — он рассмеялся, когда это пришло ему в голову, — вы, возможно, знаете что-то, что мне было бы интересно узнать. Я интересуюсь вами, — добавил он. — Только вами. В вашей жизни должно было быть что-то еще, кроме мальчика и двух сестер, которые, я догадываюсь, не так хорошо к вам относятся, как ваша тетушка. Почему? Расскажите, расскажите мне все о вашей жизни — все, что действительно имеет для вас значение...
— Концерты, — перебила она его. — Концерты имеют для меня значение. И опера. И букеты цветов. И образование. Я верю в образование для всех, именно оно станет спасением для человечества. Я думаю, каждая женщина, имея деньги, должна вкладывать их в реальную собственность для того, чтобы получать наивысший доход. Это мое настоящее, вот что имеет для меня значение.
— Нет, это внешняя сторона...
— А вам никто не давал права на большее, хотя бы потому, что вы готовы пригвоздить меня к этому месту, пока я не отвечу...
— Кто такой Дэвид? Как у вас появилась здесь собственность и...
Николь со злостью, придавшей ей сил, так толкнула бедром турникет перед собой, что от одного этого толчка тиски, в которые она была зажата, раскрылись, и Джеймс отпустил турникет.
Освободившись, Николь стремительно пошла прочь, прежде чем Джеймс смог объясниться или успокоить ее. Она спешила через выгон так, словно множество диких вепрей гналось за ней. Джеймс прошел через турникет и направился следом.
Она шла навстречу грозе, ее маленькая фигурка выделялась на фоне темного неба с клубящимися тучами. В этот день она надела молочно-желтое платье. Этот цвет ярко выделялся на фоне синевато-багровых, с лиловым отливом грозовых туч, которые вились по небу и закрывали горизонт.
Джеймс догнал ее, потянул за руку с мыслью о том, что им нужно искать убежище. Николь резко высвободилась, так что Джеймсу пришлось отступить. Ему вдруг пришло в голову, что она любит тех, кого защищает. Она скрывает их, не позволяя никому приблизиться. Такая позиция, казалось Джеймсу, вела к одиночеству. Это заставляло его тревожиться за нее и злиться.
— Так что же случилось с двумя вашими упрямыми сестрами? Почему они не разделили свою жизнь с кем-нибудь таким же умным и великодушным, как вы?
Джеймс заставил Николь повернуться.
— Четырьмя, — сказала она. — У меня было четыре сестры. Две умерли: одна — из-за аварии на бумажной фабрике, где работала, нет, батрачила; другая — в детстве, в девятилетнем возрасте. Две другие замужем и живут в бедности. Муж Нинетт бьет ее. Я как-то пыталась послать ей и Шантиль деньги, но они не захотели их принять. Они бедны, больны, несчастны, необразованны... — Она замолчала, затем рассмеялась горько и иронично: — Я одна сумела встать на ноги, а они называют меня... шлюхой, — произнесла она, но это слово заглушил раскат грома, который неожиданно раздался совсем рядом и продолжался почти целую минуту.
Это слово было как пощечина. Джеймс не мог бы произнести его вслух. Оно было вульгарным, но оно было произнесено.
Произнеся это слово, Николь, однако, притупила свою злость. Она не применяла к самой себе таких нецензурных выражений. Те, кто делал это, допускали в отношении ее ошибку, несправедливость, и она это знала. Все, чего она хотела, — это прожить жизнь в мире и спокойствии. Спокойствие было ее страстным желанием, поэтому она стояла, собираясь с силами, глядя на ветки конского каштана, качавшиеся на ветру с дрожавшими листьями. Она чувствовала, что ее юбка прилипла к ногам.
Николь слышала, как Джеймс прошептал:
— Я... я извиняюсь за ваших сестер. Мне так жаль...
— Мне тоже жаль. Жаль, что живые так же далеки от меня, как и мертвые. Но мне ничуть не жаль, что я не стала одной из них. — Когда Николь посмотрела на него, то заметила, как пристально и серьезно он ее разглядывает, и предостерегла: — Не делайте ошибки. Я правильно распорядилась своей жизнью. Из всех своих возможностей я выбрала наилучшую.
Джеймс коротко кивнул в ответ. Николь не выдержала и снова зашагала вперед. Вместе они подошли к ближайшему зданию колледжа, влажный ветер подгонял их в спину.
Чуть позже Джеймс, прокашлявшись, сказал:
— Вы говорили о вашем друге Дэвиде. Если он действительно ваш друг, то вы подходящий человек для него.
Николь долго смотрела через поле на серые готические башни, купола, шпили, затем сказала:
— Дэвид — мой сын.
Не потребовалось и секунды, чтобы Стокер понял, что она никогда никому об этом не говорила. Николь продолжила:
— Он ходил в лучшие школы, получал все, о чем молодой человек может только мечтать. Однако не ошибитесь. Я не лгу, утверждая, что я его мать, но я не объявляю о своем материнстве. Я попросила Хораса усыновить его, что он, между прочим, и сделал. Дэвид официально считается сыном покойного Хораса Уайлда, адмирала флота ее величества. Большинство людей предполагают, что мы с Дэвидом в таких сердечных отношениях из-за Хораса, его законного отца. Но это я, — произнесла она с ударением, — я заботилась о нем. И теперь мне принадлежит высочайшая честь послать его учиться в университет, где он преуспеет. Этого я не могла бы сделать для него, будучи помощницей поварихи или трепальщицей на бумажной фабрике. Не думайте, что я сожалею о том, что сделала. Нет, ничуть!
Она бросила на Джеймса вызывающий взгляд, затем вынуждена была отвести его из-за того, что почувствовала, каким грубым он был: Стокер смотрел на нее настойчиво, с терпеливым вниманием. Николь ощутила тревогу: его прищуренные глаза отражали его настроение, откликались на ее сомнения и — Боже помоги ей! — страстное желание.
Николь отвела взгляд.
— В сущности, мне это нравилось. — Она горько рассмеялась. — И я ни за что не расстанусь с Дэвидом.
Они остановились посреди луга. Когда Николь осмелилась снова поднять глаза на Джеймса, то обнаружила в его взгляде только понимание, а не осуждение. И возможно, что-то сродни... уважению. Как если бы он нашел в необычной мешанине ее жизни что-то достойное похвалы. Николь Уайлд снова рассмеялась.
— И считаю, что я — подходящая компания, — добавила она. — Очень даже подходящая компания. Но я сознаю, что мое мнение не совпадает со взглядами английского высшего общества.
Николь не знала, что еще Джеймс намеревается сделать, чтобы добиться ее признаний. В этот момент тяжелая капля дождя упала ей на голову. Затем другая ударила по плечу. Она подняла голову. Черные тучи надвигались с ужасающей быстротой.
— Скорее! — скомандовал Джеймс, открыв зонт и подтолкнув ее под него.
Как только они побежали, за их спинами послышался нарастающий шум дождя.
— Сюда! Быстрее!
Джеймс прикрывал ее собой. У изгороди он поднял Николь на руки и поставил по другую сторону, так, словно она была не более чем промокшая кошка. Сам Джеймс едва успел миновать ограду, как небо разверзлось.
Глава 10
Последние тридцать ярдов они бежали сквозь стену дождя, поэтому Николь не могла видеть, куда Стокер ведет ее, пока не очутилась под каким-то навесом.
Они спрятались под каменной аркой одного из монолитных зданий колледжа Всех Святых. Как только они оказались в безопасном месте, Джеймс принялся весело стряхивать с себя воду.
Николь последовала его примеру. Ах эта вода, этот дождь. Как удачно они нашли укрытие! Она отряхивала свои юбки, стараясь успокоиться.
Николь взглянула на Джеймса, перехватив его быстрый взгляд, когда он откидывал назад свои волосы. Его руки были такими же длинными, как и все его мускулистое тело. Его торс был не грузным, а гибким, как у пловца. Стокер был очень подвижный, двигался легко и быстро, даже если тащил за собой женщину. Его предплечье, насколько она заметила, когда он схватил ее, расширялось к локтю и было твердым, рельефным и сильным. Лев в Африке, пожелай он съесть его, посчитал бы Джеймса жестким и волокнистым.
Красота его лица объяснялась совершенством формы черепа, резко очерченного, со впалыми щеками и широкой мужественной челюстью. Стройное тело делало его похожим на мальчишку, он выглядел значительно моложе своих лет.
Этот красивый молодой человек лет тридцати насмешливо улыбался ей.
Николь поняла, что пристально рассматривает его. Она рассмеялась и сказала:
— Вы выглядите ужасно, как будто только что вылезли из воды.
— Вот возьмите, — произнес он и протянул ей свой носовой платок.
— Спасибо, — поблагодарила она.
Платок оказался свежевыглаженным, хрустящим, сохранившим его тепло. «О, прекрасно», — подумала Николь с сарказмом. Но это действительно было прекрасно. Поднеся его к лицу, она сразу же почувствовала аромат сандала и пряностей. Необычные пряности, решила она: кардамон и гвоздика, цитрус — возможно, увлечение Востоком сказалось на пристрастиях этого мужчины. Она протерла глаза и нос, щеки, подбородок, затем провела платком по лбу.
Ее платье стало весить вдвое больше обычного. Рукава прилипли к рукам, туфли промокли. Верхняя юбка пропиталась водой, из-за этого нижние юбки тоже намокли и были заляпаны комьями грязи.
Николь выглянула, чтобы посмотреть на ливень. Трудно было различить что-либо за потоками холодного дождя. Из своего укрытия они слышали, как грохотал гром, видели, как мокрые деревья раскачивали своими ветками, различали вдали частокол изгороди и какие-то пятна, которые Николь приняла за коров.
Если за пределами убежища было пасмурно, то под сводами арки почти темно. Джеймс, как она слышала, стучался в дверь часовни.