Словно моя сестра тоже искала оправдание выйти из дома сегодня.
— Я не знаю, кому я его подарю, — призналась я, проводя пальцами по черной ткани гобелена. В тот момент, когда мои пальцы коснулись бархатной мягкой поверхности, они, казалось, растворились в ней. Словно материал действительно поглощал весь цвет и свет. — Но… — я посмотрела в сторону ткачихи, сидящей на другом конце комнаты, возле еще одной ткани, наполовину сотканной на ее ткацком станке. Оставив свою мысль незаконченной, я направилась к ней.
Ткачиха была Высшей Фэ, фигуристой и бледнокожей. Черные волосы заплетены в длинную косу, которая лежала через плечо на теплом красном свитере. Практичные коричневые брюки и сапоги из короткой шерсти завершали ее наряд. Простая, удобная одежда. Которую я могла бы надеть во время рисования или повседневных дел.
Честно говоря, я носила тоже самое под своим тяжелым синим пальто.
Ткачиха отложила работу, ловкие пальцы замерли и она подняла голову.
— Чем я могу вам помочь?
Несмотря на ее красивую улыбку, ее серые глаза были… пустыми. Не было никакого способа объяснить это. Пустыми и немного отдаленными. Улыбка пыталась компенсировать это, но не могла скрыть тяжесть залегшею внутри.
— Я хотела узнать о гобелене с символикой, — сказала я. — О черной ткани?
— Меня спрашивают об этом, по крайней мере один раз в час, — сказала ткачиха, ее улыбка, не выражала веселья.
Я немного поежилась.
— Извините. — Элейн подошла ко мне, держа пушистое розовое одеяло в одной руке и фиолетовое в другой.
Ткачиха отмахнулась от моих извинений.
— Это необычная ткань. — Она положила руку на деревянный каркас ткацкого станка. — Я называю ее пустотой. Она поглощает свет и создает иллюзию отсутствия цвета.
— Ты сделала это? — спросила Элейн, наблюдая за гобеленом через мое плечо.
Радостный кивок.
— Мой новый эксперимент. Хотелось соткать тьму и посмотреть, смогу ли я сделать ее глубже чем любой мастер до этого.
Сама побывав в пустоте, ткань, которую она соткала, очень хорошо подходила.
— Почему?
Ее серые глаза снова повернулись ко мне.
— Мой муж не вернулся с войны.
Откровенные, открытые слова пронзили меня.
Это была попытка удержать ее взгляд, когда она продолжила:
— Я начала создать пустоту на следующий день после того, как узнала, что он умер.
Рис не просил никого в этом городе присоединиться к его армиям. Они сознательно сделали выбор. Увидев смятение на моем лице ткачиха мягко добавила:
— Он думал, что это правильно. Сражаться. Он ушел с несколькими другими чувствовавшими то же самое, и присоединился к легиону Летнего двора, который они встретили по пути на юг. Он погиб в битве за Адриату.
— Я сожалею, — мягко сказала я. Элейн повторила мои слова, ее голос был нежным.
Ткачиха смотрела только на гобелен.
— Я думала, у нас будет еще тысяча лет вместе. — Она включила ткацкий станок. — За триста лет, что мы прожили в браке, у нас так и не получилось завести детей. — Ее пальцы двигались красиво, умело, несмотря на ее слова. — У меня ничего не осталось от него. Он ушел и пустота родилась во мне.
Я не знала, что сказать.
На его месте могла быть я.
Мог быть Рис.
Эта необыкновенная ткань, сотканная в горе, к которому я ненадолго прикоснулась и больше никогда не хотела познать, содержала утрату, которую я не могла себе представить.
— Я продолжаю надеяться, что каждый раз, когда я рассказываю кому-то, кто спрашивает о пустоте, мне станет легче, — сказала ткачиха. Если люди спрашивали об этом так часто, как она утверждала… я бы не выдержала.
— Почему бы не снять его? — спросила Элейн, сочувствие было написано на ее лице.
— Потому что я не хочу его оставлять.
Несмотря на ее уравновешенность, ее спокойствие, я почти чувствовала, как агония заполняет комнату. Несколько моих попыток в роли Дэмати и я могла бы облегчить это горе, уменьшить боль. Я никогда не делала это ни для кого, но …
Но я не могла. Это было бы нарушением, даже если я собиралась сделать это с хорошими намерениями.
И ее потеря, ее бесконечная печаль-она что-то создала из этого. Нечто экстраординарное. Я не могла отнять это у нее. Даже если она попросит.
— Серебряная нить, — спросила Элейн. — Как она называется?
Ткачиха снова остановился. Она посмотрела на мою сестру. Никаких попыток улыбнуться на этот раз.
— Я называю ее надеждой.
К моему горлу подступил ком, глаза защипало от слез и мне пришлось отвернуться, чтобы вновь взглянуть на этот необыкновенный гобелен.
Ткачиха объяснила моей сестре.
— Я создала ее после освоения пустоты.
Я смотрела и смотрела на эту черную ткань, которая была похожа на яму ведущую в ад. А потом всмотрелась в переливающуюся, живую серебряную нить, отличающуюся от темноты, пожирающей весь свет и цвет.
На его месте могла быть я. И Рис. Так почти и было.
Однако он выжил, а муж ткачихи-нет. Мы выжили, а их история закончилась. У нее не осталось ничего от него.
Мне повезло-так невероятно повезло, что я не могла жаловаться. Тот момент, когда он умер, был худшим в моей жизни, скорее всего, таким и останется, но мы выжили. Эти месяцы это преследовало меня. Все, от чего мы так бежали.
И этот праздник завтра, этот шанс отпраздновать его вместе…
Невозможная глубина темноты передо мной, маловероятное пренебрежение надеждой, пронизывающей ее, прошептала правду прежде, чем я узнала ее. До того, как я узнала, что хочу подарить Рису.
Муж ткачихи не вернулся домой. Но мой смог.
— Фейра?
Элейн стояла рядом со мной. Я не слышала ее шагов. Не слышала ни звука.
Галерея опустела. Но мне было все равно, когда я снова подошла к ткачихе, которая остановила свою работу еще раз, услышав мое имя.
Глаза ткачихи слегка расширились и она поклонилась.
— Моя Леди.
Я проигнорировала ее слова.
— Как? — Я указала на ткацкий станок, полуобработанный кусок ткани, принимающий форму на его раме, на искусство на стенах. — Как вы продолжаете творить, несмотря на свою потерю?
Заметила ли она дрожь в моем голосе, она не показала этого. Ткачиха только сказала, ее грустный, печальный взгляд, встретился с моим:
— Я должна.
Простые слова пронзили меня.
Ткачиха продолжила:
— Я должна творить, иначе все было напрасно. Я должна творить, или я сойду с ума от отчаяния и никогда не покину свою кровать. Я должна творить, потому что у меня нет другого способа выразить это. — Ее рука легла на сердце, и мои глаза горели от слез. — Это тяжело, — сказала ткачиха, ее взгляд не отрывался от моего, — и больно, но если я остановлюсь, если я позволю этому ткацкому станку замолчать… — она отвела взгляд, чтобы посмотреть на ее гобелен. — Тогда не будет никакой надежды, сияющей в пустоте.
Мои губы задрожали, ткачиха протянула руку и сжала мою, ее мозолистые пальцы были теплыми.
У меня не было слов, ничего, чтобы передать то, что вспыхнуло в моей груди. Ничего кроме,
— Я хотела бы купить этот гобелен.
***
Фейра
Гобелен должны были доставить в городской дом уже сегодня.
Мы с Элейн еще около часа бродили по различным магазинам, прежде чем сестра отправилась во дворец нитей и драгоценностей.
А я рассеяла в заброшенную студию в Радуге.
Мне было необходимо нарисовать все то, что пробудилось внутри меня в цехе у ткачихи.
Так прошло три часа.
Некоторые картины получались быстро. Некоторые я начинала рисовать карандашом на бумаге, размышляя над выбором холста и красок.
Я нарисовала скорбь, которая читалась в истории ткачихи, и ее потерю. Я рисовала все, что зарождалось внутри, позволяя прошлому пролиться на холст, и с каждым взмахом кистью приходило желанное облегчение.
Случился маленький сюрприз, когда меня поймали.
Я едва успела спрыгнуть со стула до того, как открылась входная дверь и вошла Рессина, со шваброй и ведром в руках. У меня точно не хватило времени спрятать все картины и припасы.
Рессина, к ее чести, только улыбнулась, остановившись.
— Я подозревала, что именно вы будете здесь. Я видела свет прошлой ночью и подумала, что это можете быть вы.
Мое сердце ужасно стучало, лицо обдало жаром, но я улыбнулась.
— Простите.
Фейри грациозно пересекла комнату, даже с чистящими средствами в руках.
— Не нужно извиняться. Я как раз собиралась провести уборку.
Она поставила швабру и ведро у одной из пустых белых стен.
— Почему? — Я положила свою кисть на палитру, расположенную на соседнем стуле.
Рессина положила руки на свои узкие бедра и осмотрела помещение.
Из вежливости или из-за отсутствия интереса, она не слишком долго рассматривала мои картины.
— Семья Полины не заявляла о продаже, но я не думаю, что она, хотела бы, чтобы это место пылилось.
Я прикусила губу, неловко кивнув.
— Простите… за то, что не пришла в вашу студию прошлой ночью.
Рессина пожала плечами.
— Опять же, не нужно извиняться.
Так редко кто-то за пределами внутреннего круга говорил со мной с такой непринужденностью. Даже ткачиха стала более официально разговаривать после того, как я предложила купить ее гобелен.
— Я просто рада, что кто-то использует это место. Что вы его используете, — добавила Рессина.
— Я думаю, Полине вы бы понравились.
Я молчала. И опомнившись начала собирать свои вещи.
— Я уже ухожу. — Я подошла к стене, чтобы поставить еще свежую картину. Портрет, над которым я думала некоторое время и отправила его в карман между мирами, вместе со всеми остальными работами.
Я наклонилась, чтобы собрать остальные материалы.
— Вы можете оставить их.
Я замерла.
— Это не моя студия.
Рессина прислонилась к стене.
— Возможно, вы могли бы поговорить об этом с семьей Полины. Они не будут против продажи.
Я выпрямилась, забрав с собой сумку.
— Возможно, — я подстраховалась, отправив остальные предметы и картины в это карманное царство, не заботясь о том, врезались ли они друг в друга, когда я направлялась к двери.
— Они живут на ферме в Дунмере, на берегу моря. На случай, если вас это заинтересует.
Вряд ли.
— Благодарю.
Я практически чувствовала ее улыбку, когда подошла к входной двери.
— Счастливого Солнцестояния.
— И вам тоже, — бросила я через плечо, прежде чем выйти на улицу.
И врезаться прямо в твердую, теплую грудь моего мэйта.
Я отскочила от Риса, ругаясь, хмурясь от его смеха, когда он сжал мои руки, чтобы удержать.
— Куда-то собралась?
Я насупилась, но взяла его под руку и направилась на оживленную улицу.
— Что ты здесь делаешь?
— Почему ты выбежала из заброшенной галереи, словно что-то украла?
— Я не выбегала, — ответила я, сжав его руку, заработав еще один глубокий, хриплый смешок.
— Значит, ты шла подозрительно быстро.
Я молчала, пока мы не достигли проспекта, который спускался вниз к реке. Тонкие льдины проплывали по бирюзовым водам. Под ними вода текла не так быстро, как в теплые месяцы. Словно Сидра впала в сумеречный зимний сон.
— Там я рисовала, — сказала я, наконец, когда мы остановились на дорожке у реки. Влажный, холодный ветер пролетел мимо, растрепав мои волосы и Рис спрятал выбившуюся прядь за ухо.
— Я вернулась туда сегодня и была поймана художницей, Рессиной. Но та студия принадлежала фейри, которая не пережила нападение этой весной. Рессина убирается от своего имени. От имени Полины, на случай, если семья захочет продать помещение.
— Мы можем купить его, если ты хочешь рисовать в уединении, — предложил он, тонкий солнечный свет, заблестел на его волосах. Никаких признаков крыльев.
— Нет, нет, дело не только в уединении… само место прекрасно. Я чувствую это. — Я покачала головой. — Я не знаю. Картины помогают. В смысле, помогают мне. — Я выдохнула и всмотрелась в его лицо, которое было мне дороже больше всего на свете, слова ткачихи эхом прозвучали в голове.
Она потеряла своего мужа. А я нет. И все же она ткала и творила. Я прикоснулась к щеке Риса, и он склонился ближе к моей руке, когда я тихо спросила:
— Как думаешь, это глупо, размышлять о том, что живопись может помочь и другим? Не мои картины, я имею в виду. Что если обучать живописи людей, которые борются с сами собой так же, как и я.
Его взгляд стал мягче.
— Я не думаю, что это глупо.
Я провела пальцем по его скуле, наслаждаясь каждым сантиметром контакта.
— От этого я чувствую себя лучше, может и другие тоже смогут это почувствовать.
Он молчал, даруя мне то общение, которое ничего не требовало, ничего не просило в замен, пока я гладила его лицо. Мы обрели связи меньше года назад. Если бы все пошло не так во время последней битвы, сколько бы горя навалилось на меня? Я знала… знала то, что являлось для меня глубочайшим ударом.
Я наконец убрала руку от его лица.
— Как думаешь, кто-нибудь придет? Если бы было доступно пространство для обучения?
Рис наблюдал за мной, всматриваясь в мои глаза, а затем поцеловал в висок, его губы были теплыми против мое охлажденного лица.
— Полагаю, тебе нужно проверить.
***
Фейра
Рис проводил меня до двери, ведущей к квартире Амрен, прежде чем уйти на еще одну встречу с Кассианом и их Иллирийскими командирами в военном лагере Дэвлона.
В нос ударил ужасный запах.
— Здесь пахнет… интересно.
Амрен, сидевшая на длинном рабочем столе в центре комнаты, ухмыльнулась мне и указала присесть на кровать с балдахином.
Помятые простыни и разбросанные подушки подтверждали причины посторонних запахов.
— Ты могла бы открыть окно, — сказала я, махнув на стену на другом конце квартиры.
— Холодно, — это все, что она сказала, возвращаясь к…
— Пазлы?
Амрен установила крошечный кусочек к картине над, которой она работала.
— Должна же я делать что-то во время Солнцестояния?
Я не смела возразить, снимая пальто и шарф. В камине у Амрен горел огонь из-за чего стояла ужасная духота. Но ни хозяйка или ее спутник из Летнего двора, которого нигде не было видно, этого не замечали.
— Где Вариан?
— Покупает еще больше подарков для меня.
— Еще?
Небольшая улыбка, ее красные губы поджались, когда она поместила еще один кусочек в свой пазл.
— Он решил, что тех, что привез из Летнего двора, недостаточно.
Это я тоже не хотела комментировать.
Я села напротив нее за длинный стол из темного дерева, рассматривая наполовину законченный пазл, похожий на осеннее пастбище.
— Твое новое хобби?
— Без этой отвратительной книги, которую нужно было расшифровать, я обнаружила, что соскучилась по таким вещам. — Еще один кусочек встал на место. — Это пятый на этой неделе.
— Прошло только три дня от недели.
— Они не достаточно сложные для меня.
— Сколько штук на этот раз?
— Пять тысяч.
— Не выпендривайся.
Амрен выпрямилась, потирая спину и подмигивая.
— Развивает мышление, но портит осанку.
— Хорошо, что у тебя есть Вариан для упражнений.
Амрен рассмеялась, звук был похож на карканье вороны.
— Действительно, хорошо. — Эти серебряные глаза, казались странными, словно в них еще сохранился отпечаток той силы.
— Ты пришла сюда не для того, чтобы составить мне компанию.
Я откинулся на спинку шатающегося стула. Ни один не подходил к столу по стилю. Действительно, каждый из них, казался, словно из разных десятилетий или веков.
— Нет, не для этого.
Вторая Высшего Лорда махнула рукой и снова склонилась над пазлами.
— Валяй.
Я сделала вдох.
— Речь пойдет о Несте.