Девушку Анюта заметила не сразу - та стояла за спиной старика, в ребристой тени пока безлиственного, но густо разросшегося куста сирени, чуть не сливаясь с этой тенью. Худенькая и хмурая, одетая в платье, больше похожее на маскхалат из-за расцветки (блёклые цветочки на чёрном фоне), она поглядывала на всех диковато, что подчёркивалось отсутствием на её темноволосой голове траурного платка. И пару раз насторожившаяся Анюта поймала её взгляд в спину старика - ненавидящий, но при том, как ни странно, боязливо покорный. И если Анюта сначала решила, что это молоденькая любовница богатого старика (правда, тогда почему она в таком платьице?), то теперь просто терялась в догадках, что тут к чему.
Высокая тощая женщина в чёрном платье выглядела так, словно только что приехала с какого-то празднества. Даже траурный цвет платья не позволял предположить, что она специально надела его для похорон. С внезапно проснувшейся иронией Анюта вдруг усмехнулась: а если и так? Если смерть прадеда для неё именно что праздник? Ибо длинное платье было не только “ну очень” неприлично декольтировано, но и без рукавов, а на волосах вместо традиционного чёрного платка сверкающими на солнце заколками крепилась изящная чёрная вуалька. На лысого старика она то и дело посматривала сбоку. Враждебно.
Чуть дальше от дамы в вуальке, в трёх-четырёх шагах, стоял роскошный мужик - мечта романтичной барышни: широкоплечий, с узкими бёдрами, в офисном костюме, который только не лопался от мощи, упрятанной в него. Лицо мужика было вытянутым и скуластым, и поглядывал этот тип вокруг себя настоящим волком.
Когда у могилы появилась похоронная процессия, к нему шагнул другой, не менее впечатляющий тип. Этот вроде и не мог похвастаться мышцами, но чёрный костюм ему шили явно на заказ - настолько идеально облегал он высокую фигуру. Был он лицом тоже слегка худ, даже сухощав, будто его обветрило на каких-то работах в пустыне, но, в отличие от первого, недовольства на нём не читалось. Скорее, отчётливо очерченные губы слегка кривились в насмешке, как насмешлив был и прищур небольших глаз… Оба переглянулись. Словно скрепили временный договор. О ненападении. И почти одновременно со злобой покосились на старика в чёрном. Впрочем, нет. Второй как раз посмотрел на старика оценивающе. Анюта даже боязливо в душе хихикнула: будто оценивает, когда старик тоже отправится следом за её прадедом.
А когда девушка в цветастом платье обернулась куда-то - кажется, на человека, застучавшего молотком у соседней могилы, за ней обнаружился белобрысый парнишка, который поневоле прятался, будучи небольшого росточка. Этот вообще одет так, словно только что явился, скажем, со спортивного поля, где бежал не один круг, сдавая зачёт. Что ещё более странно: выглядел парнишка не только усталым от пробежки, но и таким измождённым, будто не ел недели две. Кожа да кости. Одетый в широкие трикотажные штаны и в футболку с длинными рукавами, он ещё и смотрел вокруг себя, так тяжело моргая сонными глазами, будто не понимал, как очутился на кладбище и что здесь делает.
Зато понимал тот старик. Он тоже оглянулся на стук молотка. При виде парнишки он недовольно ощерился и кивнул на него одному из телохранителей. Охранник, ни слова не говоря, тут же повернулся к парнишке. Тот ссутулился, повернувшись к нему боком, словно боялся, что его будут бить здесь и при всех, и жалобно и тихо что-то запричитал. Мощная длань сграбастала его за шиворот, и телохранитель со своей ношей, скулящей, но покорной, невозмутимо прошагал куда-то в сторону мимо опасливо посматривающей на них похоронной процессии… Анюта поёжилась: а вдруг он этого заморыша бросит в свежевыкопанную яму в другом месте? С такого бугая станется… И пошли далее мысли нехорошие: а заморыш упадёт и скрючится на дне, и его, не заметив, закроют чужим гробом и закопают… Господи, что у неё с воображением…
Когда рабочие вылезли из приготовленной ямы, телохранитель вернулся и так же спокойно встал рядом со стариком. Двое мужиков и дамочка в чёрном всё так же скучающе смотрели на могилу, рядом с которой началось отпевание: высокий священник гулким голосом проговаривал молитвы, а порой басил, пропевая некоторые фразы. Впереди толпы провожающих прадеда всё так же стояли дедушка с бабушкой, за ними все остальные. Анюта хотела было подойти к могиле ближе, но мать неожиданно железными пальцами больно вцепилась в её локоть.
- Стой на месте! - прошипела она. - А то этот увидит!..
Удивлённая Анюта не сразу поняла, что её прячут от старика в чёрном. Теперь её от него загораживали священник и дед с бабушкой. Да ещё отец как будто специально встал впереди - перед нею с матерью. То есть она, Анюта, превратилась в одну из скорбящих родственниц? Зачем? А если надо прятать, то зачем её вообще сюда привели?
Будто услышав её вопрос, мать прошептала:
- Не знали мы с отцом, что этот гад придёт на кладбище!
Гроб с прадедом опустили в могилу. И с его исчезновением Анюта почувствовала, что снова впадает в странное оцепенение. Всё проходило мимо - все детали похорон. Она постепенно снова засыпала, и только руки родителей помогали ей, направляли. И не пускали к могиле - даже горсть земли, пахнувшей радостно и свежо по-весеннему, бросить на опущенный прадедов гроб. А потом её опять усадили в ту же машину с хмурым мужиком, который довёз её до дому.
В квартире прадеда родители вручили Анюте кипу бумаг. Сначала она смотрела на них с тусклым удивлением. Потом на последних силах сознания заставила себя вчитаться. Подняла глаза на родителей.
- Это правда? - с недоумением спросила она. - Квартира моя?
- Да, доченька, - торопливо сказала мать. - Это документы на дедову квартиру. Но Лёлька пока у нас поживёт, хорошо?
- Хорошо, - с тем же недоумением согласилась она. Зачем повторять одно и то же множество раз, если всё было заранее оговорено?
- Теперь осталось тебя оформить опекуном твоей бабули, чтобы ты была официально работающей, - с облегчением сказала мать. - Но ты не беспокойся. Это уж мы всё сами сделаем - без тебя. А ты… Иди отдохни.
- Спасибо, - сказала Анюта, не понимая, за что благодарит. И всё тяжелей воспринимая слова матери.
Наконец та, кажется, догадалась, в чём дело, и снова отвела дочь в ту же комнату, в которой Анюта спала целые сутки.
Что там дальше было с родителями, Анюта не знала. Едва она легла и закрыла глаза, она открыла их на тёмный сгусток, который тут же принялся опять впихивать в неё информацию, водя по призрачной квартире прадеда и объясняя, объясняя, а заодно прямо во сне заставляя тренироваться “практически”… Целыми днями и ночами. Порой Анюта как-то стороной понимала, что во второй половине дня приходит мать и помогает встать с постели, умыться, привести себя в порядок и поесть. А потом снова ведёт в комнату, где было спокойно, но где её учили так, что мозги кипели.
Иногда она открывала глаза и шептала неизвестно кого:
- Какой сегодня день?
“Тебя это не должно волновать”, - раздражённо откликался тёмный сгусток.
А однажды она открыла глаза, потому что руке, лежащей вытянутой, было тяжело, а боку - горячо. Открыла, и взгляд упёрся в полыхающие зеленью кошачьи глазища. Несмотря на тяжесть, кота сгонять с руки не хотелось. С ним было… спокойней. И Анюта снова закрыла глаза, погружаясь в уже привычную дремоту.
И наконец наступил день, когда она открыла глаза - и поняла: проснулась. Раз и навсегда. Другой - не той, что переступила порог прадедовой квартиры. Странное впечатление - из-за вторичности, что ли. Как будто переболела чем-то тяжёлым, как было однажды в детстве. Гнойную ангину, с её высоченной температурой, с невозможностью встать на неожиданно отяжелевшие ноги и удержать равновесие, она запомнила навсегда. Так и теперь вставала - очень осторожно, помня, как чуть не упала тогда, много лет назад. Очень уж схожие ощущения вернулись. Но тело, едва попробовала сделать несколько шагов, повиновалось так привычно, словно Анюта пролежала обычную ночь - не более. И тёмная комната перед глазами не плыла…
Первым делом она подошла к окну и раздвинула шторы. Вечер. Мягкий тёмно-жёлтый свет летнего солнца лёгкой тканью, узорчатой из-за деревьев перед окном, лёг к её ногам и на подоконник.
Анюта вышла из комнаты и услышала постукивание. Пошла на звук.
На кухне мама, приоткрыв крышку кастрюли, помешивала щи - судя по сытным капустно-мясным запахам.
- Мама…
- Ой, наконец-то!.. - выдохнула мама и, положив ложку, подошла к ней, взялась за плечи. - Как себя чувствуешь, миленькая?
- Мам, а что со мной?
Прежде чем ответить, мама огляделась и кивнула на табуретку у кухонного стола.
- Садись. Много чего я тебе рассказать не смогу. Но коротко кое-что от отца знаю. По его линии колдуны у нас. Настоящие… Звучит… Понимаю, что звучит… ну… В общем, такие умереть не могут, пока силу не передадут. Вот и прадед сколько лет уже мучился, а силу передать не мог.
Удивлённая Анюта присела за стол, пока ещё плохо воспринимая информацию. Мама опустилась на табурет напротив.
- Уже и отец, и его папа, и другие наши родные - все приходили к прадеду Николаю, но у них того, что для передачи нужно, нет. А у тебя вот… Оказалось - есть. Правду скажу, дочь. Не хотела бы я тебе такой судьбы. Но тут уж от нас ничего не зависит. Отец говорит, не сейчас бы - потом всё равно бы тебе пришлось к Николаю идти. На роду у вас так написано. Что однажды потянетесь друг к другу. Знали мы, что и трудно это происходит - передача-то. Вот я за тобой и прихожу ухаживать, чтоб уж совсем одну не оставлять.
- Мама, а Лёлька как там?
- С Лёлькой всё отлично, - оживилась мать. - Мы устроили её в детсад возле нашего дома. Ей там нравится. Спрашивает, конечно, как ты и почему не звонишь, но, пока у неё там новых знакомств много, не слишком сильно тревожится. И отец говорит - нельзя её пока к тебе. Ну, пока ты не освоишься. Ну, не станешь той, кем был прадед.
Анюта помотала головой, стараясь понять, мама ли это говорит.
- А когда?
- Что - когда?
- Когда я освоюсь?
- Ну-у… Этого никто не знает, Анюта. Сама должна узнать.
- Мам, а кто был на кладбище? Ну, тот старик? Ты ещё ругалась, что его не должно было быть, а он пришёл?
- Теперь можешь не думать о нём, - чуть не сквозь зубы процедила мать. - Уж теперь-то он до тебя не доберётся - спустя время-то! Точно сказать тебе не могу. Дед Николай всё на него плевался да поговаривал, что на своих похоронах видеть его не хочет. Да что с ним сделаешь! Ладно хоть - на поминки не заявился. Да и, после того как ты отлежала эти дни, он с тобой ничего сделать не сможет!
Они посидели ещё с полчаса, а потом мама заторопилась - за Лёлькой в детсад пора. Анюта проводила её до двери и, закрыв за нею, оглянулась. Из событий, происходивших в полусне или в тяжёлой дремоте, она помнила, что эта квартира теперь принадлежит ей… Вернулась на кухню и приготовила себе чай, насторожённо разглядывая кухонную мебель. Надо бы посмотреть, какая здесь посуда и что из продуктов прикупить. Кстати, о птичках. А деньги-то у неё есть? И будут ли? Или она, став этой самой, колдунья которая, сама теперь зарабатывать должна? А… как?
- И всё-таки эта квартира слишком шикарна для меня, - прошептала она, лишь бы услышать собственный голос, не привычная к одиночеству в громадных хоромах.
Три огромные комнаты старой планировки с поразительно высоким потолком. Лёльке здесь, наверное, понравится. Будет куда приглашать друзей и подружек. Анюта представила, как в той комнате, где она спала, видя странные сны, будет расстелен ковёр, а на нём дочка будет играть с ровесниками в куклы или в какие-то другие игры…
Заглянула в холодильник. Мама не поскупилась. Так. И что дальше?
- Я что… Должна стать колдуньей?
В воображении она тут же увидела себя сгорбленной старухой, которая ходит, ёжась, среди шарахающихся от неё людей. И вздрогнула, когда за спиной услышала странный звук. Словно кто-то хрипло и тихо мыкнул.
Обернувшись, замерла.
Кот прадеда сидел на пороге кухни и недовольно разглядывал её зелёными глазищами. Анюта торопливо повернулась к холодильнику.
- Ты, наверное, голоден? Есть хочешь?
Она налила коту сметаны в плоскую чашку, удобную для него, а рядом поставила тарелку с мелко порезанным мясом, ещё и извинившись:
- Прости, пожалуйста. Завтра принесу тебе кошачьего корма. А пока - вот…
Кот молча оглядел посуду, понюхал сметану и мясо, а потом подошёл к кухонному столу и по табурету прыгнул на него. Не успела Анюта рассердиться, как кот встал на задние лапы, а правой передней потянулся к висячему шкафу. После чего всё так же деловито спрыгнул на пол. Заинтригованная Анюта приблизилась к шкафу. “Прадед - колдун, может - и кот такой же?”
Если до сих пор она думала, за что ей такая роскошь, то следующие часы, а потом и дни убедили её, что она работает за эту квартиру так, как, наверное, работают только на каторге. Открыв дверцы висячего шкафа, Анюта увидела банки, склянки с сушёными травами, такие же травы горкой лежали вязаными пучками на второй полке.
Увиденное словно спустило что-то в ней. Или отперло.
Начался второй, двухнедельный этап обучения. На этот раз она всё видела и понимала. Но не могла остановиться. Будто действовала по пословице: глаза боятся - руки делают. Она перебрала вещи в этой квартире, выбрасывая старьё, одновременно отмывая все поверхности, которые только нашла. Иногда, приходя в себя, она угрюмо думала, что не просто отмывает и запоминает заново, где что лежит, а присваивает эту квартиру, чтобы в ней остался только один отпечаток - её собственный.
Без сил лёжа в постели, она устало думала: зачем всё это? Обязательно ли надо быть такому? А что дальше? Давать объявление в городских газетах: Анна такая-то, потомственная ведьма, снимает порчу, гадает на картах? Гадать-то она не умеет.
И, как в насмешку, после этих дум втёрся в её привычную уборку третий этап.
Анюта начала понимать, что делает. И её усадили за рукописные книги. Всё тот же ночной тёмный сгусток приходил по ночам в её сны и объявлял, что надо делать днём.
И она читала эти рукописи, в которых почерк, как и грамматика, менялся раз за разом. Она понимала - писали несколько человек. Одновременно искала предметы, которые упоминались в этих тетрадях, и пробовала делать то, во что недавно не верила. Она научилась трём карточным композициям - то есть раскладам древней колоды, чьи карты были настолько замасленными, что казались сделанными из тяжёлого пластика. Она научилась зажигать свечи и видеть в их пламени странные вещи. Научилась варить зелья - пока те, что нужны только ей. Но однажды пришла мама, и Анюта предложила ей чай из трав, который заварила за полтора часа до её прихода, зная, что она придёт.
Уже вечером мама позвонила из дома и вполголоса сказала:
- Спасибо тебе большое, доченька… - И расплакалась.
- На здоровье, - пробормотала она.
Трав оказалось маловато, хотя к чему они именно сейчас - Анюта не понимала. Но через неделю после чтения рукописей она встала ранним утром, надела за спину рюкзак, погладила на прощанье кота и уехала в дальний лес, о котором узнала из последней книги. Сначала, войдя в него, она, исконная горожанка, опасливо оглядывалась по сторонам. Потом выходить не хотела: мало того что увлеклась сбором трав, так ещё и в чащу манило странное желание - найти то место, которое видела во сне. То, где над её головой сказали: “Да будет она!”
Вернулась вымотанная, уставшая до степени: “Сейчас бы свалиться и спать!” Но майские травы требовали обработки, иначе вся поездка выйдет впустую. И она, выпив бодрящего чаю, куда щедро сыпанула сухого молотого имбиря, засела в проходной комнате и начала перебирать притащенное…
Наконец она выучила наизусть всё, что нашла в квартире. Научилась всему, что прочитала в рукописях. Кот, которого, судя опять же по последней тетради, звали Барсей, привык к ней и начал относиться, как к “своей”. Не больше и не меньше. Она оставляла для него открытой форточку на кухне, так что с его приходом-уходом проблем не было.