Маран поймал мой грустный взгляд и замер напротив, сверля меня темными внимательными глазами.
— Надо же! Сколько заботы, а вернее, хитрости и уловок, чтобы чужую девицу пристроить. Почему же вы мне не могли помочь? Не защитили, когда брат держал словно заложницу, наказывая за лишний глоток свободы! — с горечью прошептала я. — Вы сильные, умные, вас много, а Амаль не всесилен...
Закончить не смогла, горло от обиды перехватило. Маран нахмурился, помолчал, раздраженно дернул плечом, будто сбрасывая ненужную тягость, кивнул одному из наших волков, который прозрачный платок к Глашиной голове приложил, подбирая к цвету ее кожи. После неохотно ответил:
— С Амалем тебе грозит гораздо меньше, нежели во дворце у Валиана! Сейчас ты этого не понимаешь, но скоро разберешься. Главное, чтобы не поздно было. Я согласен, порой твой брат суров без меры, но со временем все одно изменится. Либо смягчится и пойдет навстречу тебе, признает твои желания, либо… изменится… что-то другое. В жизни нет ничего постоянного, все меняется когда-нибудь.
Задрав голову, я смотрела на мужчину и словно коркой льда покрывалась. Выходит, меня вернут Амалю, и буду я свой век служить клану верой и правдой, напрасно ожидая, когда жизнь изменится к лучшему. И может мне позволят жить своей жизнью когда-нибудь. А Амаль либо сойдет с ума и затравят его как бешеного пса, либо сжалится надо мной и выдаст за того, кто выгоден ему. Ни о какой свободе, мечтах и любви речь не идет. А как же дети? Счастье для меня?
Я вымученно улыбнулась и кивнула, но Маран уже отвернулся. Тяжело выдохнув, тоже отвернулась. Зевак, привлеченных необычной круговертью возле одной единственной девицы, становилось все больше и больше.
— Вот правду говорят, что жизнь не в радость, если морда в тягость, — прозвучало ехидное словцо из толпы, когда на пару мгновений Глаша показалась с открытым лицом.
Я нахмурилась: она уж получше некоторых насмешников и счастья заслуживает более других.
— А кого это наряжают-то? — раздавалось отовсюду. — Чья деваха?
Толпа быстро увеличивалась, на пятачке у выбранного нами лотка стало совсем тесно.
Маран открыл рот, чтобы послать всех лесом, но тут один из наших волков рыкнул:
— Ты на кого пасть открыл? Это главная князева невеста!
У Марана словно ком в горле застрял и глаза слегка округлились. Тут шутку подхватил другой соклановец:
— Да за ней такие дары дают, что вашим столичным бабам и не снилось.
Глафирия, покрывшая тюлем голову, скрывшим ее лицо, чувственно повела округлым плечиком, отчего в не зашнурованном вырезе рубахи показалось глубокая ложбинка между полными грудями.
Вокруг нашей компании было уже не протолкнуться. Слух о богатой, красивой, знатной невесте князя, которую целый отряд наемников одевает, распространялся по торговым рядам лесным пожаром. И Маран с товарищами немало способствовали тому, бойко нахваливая Глашины стати в нарядах, которые становились все ярче и привлекательнее. А сама гиена — все счастливее и довольнее, если судить по плавным, танцующим, игривым движениям.
В какой-то момент меня отодвинули за два лотка от сопровождающих, затем я наткнулась на кого-то спиной. Оказалось, на того же парнишку шакала. Он расплачивался за полный набор мужской одежды. Вернее, чуть ли не детской, рубашка ему точно маловата будет, разве что на Марийку налезет…
Пока я рассеянно смотрела на товар, парень суетливо забрал покупки и растворился в толпе, продолжавшей собираться вокруг моих волков и Глаши. Раздавались все более скабрезные шуточки в адрес князя и его невесты. Народ откровенно развлекался, как на ярмарочном представлении, а мне бы к своим пролезть.
— Чего желаете, милейшая лу? — обратился ко мне пожилой торговец, лис с когда-то рыжей копной волос.
Я невольно обратила внимание на простого кроя, незатейливые, но добротные штаны, рубахи, жилетки и шапки и шляпы с прорезями для ушей. И вдруг, как будто что-то толкнуло меня изнутри, какая-то мысль, обдумать которую мешал шум-гам.
— Мне бы мужскую одежду, целиком одеть такого парня, как я, — сипло от волнения попросила я приветливо улыбавшегося лиса, — и рыбацкую кепку с шейным платком. Хочу подарок брату сделать.
С опаской обернулась, отыскивая глазами своих спутников, пока торговец складывал мои покупки. Тот ловко свернул вещи, связал бечевкой и отдал мне, получив положенную плату. Кажется, меня провели на цене, потому что я забыла спросить что почем. Да и зачем мне нужна мужская одежда, тем более во дворце? Но в сверток я вцепилась крепко и старательно прикрыла его юбкой. Мои охранники наконец-то откуда-то просочились, слегка напугав, и окольными путями проводили к обозу. Сердце гулко стучало в висках, словно я совершила что-то запретное, но кровь быстро бежала по венам, а губы сами собой расплывались в улыбке.
Я сама все решу! И никто больше!
Вит обернулся в тот момент, когда я положила свои тайные покупки в сундук. Марийка, кажется, тоже не заметила моего волнения. Она вообще дремала, свернувшись клубочком.
Но громкий голос Марана заставил меня вздрогнуть. Подсадив Глашу с обновками в телегу, он объявил:
— Сейчас на постоялый двор вас завезем, а потом доставим поклажу с ата Романом во дворец и узнаем, что дальше делать. Нужно ли еще чего везти.
Ясно, надеются, что князь передумал жениться на данницах.
Глава 9
Маран не поскупился: верно, меня задобрить захотел, чтобы помогла отвадить от себя князя и вернулась в клан, а может, Амаль приказал, — привез нас в большой, сразу видно, хороший, столичный постоялый двор недалеко от торговых рядов. Длинный домище на два входа, двухярусный, с затейливыми резными подзорами, наличниками и ставнями, нарядным крыльцом, коньком на высокой крыше, тоже сработанным искусно, — хоромы, одним словом. Вывеска так и вовсе с коваными завитушками и едва не аршинными буквами гласит, что здесь «Логово большого лиса». И лошади тут, и повозки, и даже кареты — невидаль в наших краях — не чета встречавшимся в дороге. И постояльцы здешние не в пример тем — весьма состоятельные. И прислуга у них не абы какая, а как на подбор.
Нашу кибитку загнали под навес, а телеги с данью двинулись ко дворцу на горе. Нас, будущих невест, оробевших и притихших, отправили в этот большой дом. В котором тепло и чисто, и так вкусно пахнет мясом, хлебом и прочей вкуснятиной — не передать словами, да еще после походных «разносолов». Сглотнув слюну, я понадеялась, что за ужином долго дело не станет.
Один из моих охранников оплатил постой и отнес в светлицу на втором ярусе дорожные сундуки — хвала Луне! — предназначенную мне одной! А вот Глашу с Марийкой поселили в соседней вдвоем. Не успела толком осмотреться, дюжий коридорный, к моему восторгу, принес бадью и наполнил ее горячей водой, где вскорости все обиды и неприятности утонули вместе с целебными пахучими сборами. Усталость как рукой сняло!
«Кр-р-р-асота-а-а!» — проурчала я довольной кошкой и рухнула на широкую, крытую ковром лавку. Развалилась, любуясь свежей, беленой, вышитой листочками-ягодками, дареной рубахой, наслаждаясь ощущением благоухающей чистоты и добротного дома. Не успела подумать, чем займусь дальше, раздался негромкий стук. Cледом дверь распахнулась, являя Глашу. Она непривычно робко помялась на пороге, не решаясь переступить:
— Можно к тебе?
— Входи, — благостно разрешила я, — да закрывай скорее, видишь — не одета.
— Благодарствую за приглашение! — Глаша быстренько захлопнула тяжелую дубовую дверь, и, обернувшись ко мне, словно в омут с головой бросилась: — Лу Савери, помоги мне, пожалуйста! Не откажи, я же знаю, что ты добрая и жалостливая.
— Смотря чем? — заинтересованно улыбнулась я, прикидывая, что бы на себя накинуть, а то в нижней рубахе неловко.
Моя гостья, убедившись, что не прогоню, сразу повеселела и заискивающе затараторила, трогательно сжимая по-мужски крепкие кулаки перед полной грудью:
— Хоть чем-нибудь! Мне бы совсем чуть-чуть, капелюшечку прихорошиться бы, да не знаю как. А здешние амы, хоть мужние, хоть незамужние, видала, как ходят? Чисто тигры! Где мне с ними тягаться.
Бедная швартовская гиена словно в драку с самой судьбой за счастье приготовилась броситься. И я неожиданно заразилась ее воодушевлением, бесхитростным и жарким желанием добиться лучшей доли.
— А давай! — согласилась я, поднявшись с лавки и накинув на плечи большую шаль. — Отчего бы не попробовать!
— О-о-о… — радостно выдохнула Глаша, теперь уже молитвенно сложив большие руки и преданно глядя на меня.
— Так, нам нужно золы немножко…
Договорить не успела — она стрелой подлетела к печи и, разворошив кочергой угли, ловко сгребла кучку золы на совок и аккуратно поставила на пол остывать. А я тем временем начала ворошить свои запасы, выкладывая на стол все потребное для наведения красоты. Затем мы уселись на лавке друг напротив друга, и я начала «волшбу».
— Красота писаная! — вырвалось у меня с веселым хихиканьем, когда я «полюбовалась» на Глашу, облепленную по самую грудь разными кашицами, чтобы кожа сияла здоровым румянцем.
Чтобы ее блестящие белоснежные волосы завтра струились красивой мягкой волной, привлекая мужской взор, промыли их с ромашкой. Со своей стороны, я сделала для гиены все, что умею. Подумала и предложила ей пару листиков крапивника:
— Стоит их немного пожевать и облизнуться, кровь к губам прильет.
Глаша разомлела от моей заботы и печного тепла, кажется, даже дремала, когда в дверь опять постучались. Нерешительно как-то. Я забыла, что и сама с травяной кашицей на лице, — нам же обеим завтра хочется быть красивыми. Распахнула дверь и уставилась на потерявшую дар речи Марийку, вытаращившуюся на меня, будто душника внезапно увидела.
— Че это с вами? — наконец пролепетала она.
— Не видишь — красоту наводим! — снисходительно, как важная женщина, для которой такое занятие обычное дело, ответствовала Глаша. — Заходи уже, а то сквозняк хорошего не надует.
Девчонка ловко прошмыгнула мимо меня, а затем, облокотившись о закрытую дверь, видно сомневаясь, ко двору ли она здесь, переспросила:
— Можно, да? А чего надует? Плохого?
— Прострел в пояснице, или, бывает, незваных гостей, а порой, как маманя моей старшей сестре выговаривала, детеныша в подоле непонятно каким ветром заносит…
Пятнадцатилетняя Марийка круглыми глазищами уставилась на тридцатилетнюю Глафирию. Помолчала, переводя взгляд то на меня, то на нее в надежде, что это была шутка, а потом, переглянувшись со мной, уверенно хмыкнула:
— Боюсь, лу Савери, навряд ли ей поможешь.
Я взглянула на «соперницу» с укоризной:
— Ой ли? Ты даже не пробовала, а уже с таким знанием дела говоришь. Опять торопишься!
Марийка обиженно вскинулась, получив напоминание о недавнем позоре с «Запахом», но быстро опомнилась. Кивнула, покосилась на Глашу, блеснула глазами и предложила:
— Я знаю верный способ красоты добавить!
— Я согласная! — тут же прошепелявила Глаша, заставив меня улыбнуться.
Марийка поморщилась:
— Надо с лица смыть все и чуть обсушиться, иначе плохо выйдет.
Дальше я с огромным интересом наблюдала за Марийкой, которая сперва закрутила Глашины волосы на макушке, сказав, чтобы не мешались. Затем, завязав обычную швейную нитку в кольцо, надела его на пальцы и начала ловко водить ею по лицу будущей красавицы, резко скручивая нитки. Сначала Глаша терпела молча, потом охала, ахала, а когда Марийка начала выщипывать таким нехитрым способом совсем неподобающие женщине усики, — голосила. А уж когда отчаянная девчонка решила удалить слишком низко растущие на лбу у гиены волосы, к нам без стука ворвались мои охранники, — уж больно громко вопила «главная князева невеста».
Зато результат Марийкиных стараний превзошел все ожидания!
После того, как я настойкой календулы убрала с Глашиного лица красноту, мы с Марийкой победно улыбались, глядя на присевшую поближе к окну виновницу переполоха, недоверчиво, восторженно разглядывавшую себя в зеркальце. Конечно, совсем Глаша не изменилась, не в сказке же про Царевну-лягушку, но хоть более приятной на вид стала и не походит на безумного кролика. Высокий чистый лоб, ровные дуги светло-русых бровей, яркий румянец на щеках. Даже скалится теперь мило, несмотря на невосполнимый клык. А красноватые, глубоко посаженные глазки стали более выразительными и блестящими, как угольки. Если особо не присматриваться, то уже никакой жути.
— Красота-а-а! — выдохнула Глаша.
Мы с Марийкой, весьма довольные своей работой, рассмеялись.
* * *
Обновленная, приодевшаяся Глафирия, плавно ступавшая по широкой лестнице и гордо державшая голову, поразила всех наших спутников, когда мы спустились на ужин в трапезную. Даже вернувшийся от князя еще более мрачным, чем обычно, Маран засмотрелся и скупо улыбнулся, одобрительно кивнув.
— Ну кудесницы, девки! — усмехнулся старый Вит, игриво пошевелив кустистыми седыми бровями.
— Рядом с такой красоткой на нашу знахарку никто и не глянет, — невольно проговорился охранник из нашего клана.
Поправляя плат на щеках, я старательно улыбалась, хоть и опять взгрустнула: все мои соклановцы, усевшиеся за длинными столами, заметно расслабились и повеселели — решили, что я помогаю им украсить Глашу ради возвращения в клан, а не ради нее самой. А вот возничий шакал и еще двое сопровождавших швартовскую невесту и поклажу гиен, усевшихся отдельно, по-отечески тепло улыбались, разглядывая лучащуюся счастьем Глашу. Ведь она впервые, как мне думается, оказалась в центре внимания в таком выгодном свете и поэтому радовалась похвале и искренним, добрым улыбкам.
Марийка и Глаша сели подле своих соплеменников, хотя у последней на лбу было написано, что ей хочется побыть в нашей большой компании, чтобы наслаждаться одобрением и улыбками.
На столы накрывали три бойкие хорошенькие лисицы в опрятных серых холщовых передниках — все на одно лицо и ярко-рыжие. Они споро расставляли плошки, кувшины, ложки, миски перед гостями, всем приветливо улыбались, перекидывались словом с гостями и завсегдатаями, образцово виляли бедрами. Даже наши женатые волки с удовольствием наблюдали за прислужницами. Когда мужской взгляд не отдохнет на женских округлостях? Только если оборотень душником станет!
Пусть их, смотрят-любуются, коли есть на что и душа радуется. Меня же больше заинтересовала необычная посуда — светлая, почти белая, тяжелая, расписная, что вышитый рушник. И ложки по-другому, нежели у нас, точены: черпачок вытянутый, как яйцо, а черенок длинный, плоский, с резными завитушками на конце.
— Ну, как там было? — осторожно спросил Вит у Марана, явно интересуясь передачей дани.
— Ата Роман расстарался, кошак блудливый, — злобно прорычал наш обозничий, нехорошо оскалившись. — Нахваливал и золотишко наше, и Волчий клык, и… привезенную на смотрины девицу.
За обоими столами воцарилась гнетущая тишина. Теперь все тревожно, задумчиво, с надеждой посматривали на меня, словно гадая, на чьей я стороне: клана или княжеской — считай вражеской. Поджав губы, отвернулась и уставилась на стену, отгораживаясь от этих благодетелей липовых. Я — свободная кошка! И тоже хочу счастья, хочу жить полной жизнью, своей, а не вечно прислуживать брату.
Наконец тягостное молчание нарушил Вит, причем, понизив голос до шепота, заставив всех нас разом потянуться к середине стола, хоть слух у оборотней отменный.
— Пока вы, ата Маран, с поверенным дань передавали, я с возничими потрепался на задворках дворца. Слышал, большая часть кланов уже откупилась от князя и девиц своих привезла. Мы самые дальние, а от того и припозднились.
— Разве это тайна, чтобы ты как крот тут шуршал? — раздраженно проворчал Маран, задергав мохнатыми ушами, — верный знак, что у главы нашего обоза терпение кончается.
Старый песец лишь ухмыльнулся, лукаво, всезнающе блеснув глазами, вновь подался к нам ближе и, прижав уши к голове, продолжил:
— Твоя правда — не тайна, а вот то, что молоденькая рысь из одного западного клана принародно отказалась от брака с князем — это пытаются скрыть! А то вдруг и остальные побегут…